Том 24. Мой принц - Чарская Лидия Алексеевна (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
Маленький принц уже выходит с сад, худенький, коротко остриженный и такой бледненький после болезни. И — о счастье! — следов оспы не осталось у него на лице. Только на голове да кое-где на теле остались глубокие рябинки.
На сцене идет приготовление к пьесе «Трильби», которая пойдет в мой бенефис. Дни стоят солнечные, яркие, совсем не августовские дни. Громов сказал, что судьба заплатит мне хоть отчасти за пережитые муки и что бенефис мой должен быть удачным, как никогда. И мне хочется этого, как хочется ребенку облюбованную им игрушку.
Наконец-то наступил он, этот знаменательный для меня вечер.
Оркестр, выписанный из Луги, гремит с шести часов в театральном саду. Оркестр — это большая роскошь в нашем театре. Его приглашают только на бенефисы, обыкновенно же в антрактах у нас играет тапер.
В кассе все билеты проданы, о чем гласит аншлаг, вывешенный Верой Виссарионовной, исполняющей роль кассирши.
Публика нарядная, «бенефисная», привлеченная музыкой, начала стекаться уже с семи часов и занимать места в партере и ложах, которые Витя с Бор-Ростовским, Бековым и Чарышевым обвили длинными змеями хвойных и лиственных гирлянд.
Кончилась музыка перешедшего из сада в театр оркестра. Начался спектакль.
Этот спектакль был последним в летнем сезоне, и немудрено, что публика встречала и провожала нас бесконечными овациями. На мою долю, как бенефициантки, их выпало немало.
Мне подносят цветы: букеты, корзину и опять букеты. А от моего отца из Царского Села прислан чудесный сноп пахучих белых роз.
От аплодисментов и оваций сильно кружится голова… И эти розы пахнут так дивно… Но главное, жив, здоров и радостен мой маленький принц. Это ли не счастье? Настоящее, захватывающее, огромное.
По окончании спектакля меня вызывают бесконечно много раз.
— Довольны вы сегодня мною? — спрашиваю я наивно Громова после того, как мы, раскланявшись чуть ли не в двадцатый раз с публикой, идем за кулисы.
— И не воображайте, — хмурится Громов. — Работать надо, а не важничать прежде всего. И если есть овации и подношения, так это потому только, что вы — бенефициантка. И дачная публика всегда снисходительна. Поняли?
— Поняла, — хохочу я после долгого перерыва заразительно и громко. — Поняла, милый, строгий учитель.
Он не выдерживает и смеется в ответ своим сдержанным смехом.
— Ну, сегодня, положим, было недурно. Только… только, — он делает опять строгое, сердитое лицо, — только прошу не складывать оружие и не почивать на лаврах, а работать и работать без конца. Будете? Руку!
Я протягиваю ему руку, став мгновенно серьезной, и говорю как бы клятвенно, глядя ему в лицо:
— Буду работать, буду, потому что без работы и борьбы, как говорил «маэстро», ничего нельзя достигнуть.
И я крепко, по-товарищески, жму его пальцы.
Через два дня мы уезжаем, разлетаемся, как птицы, в разные стороны. Меня ждет школа и предстоящий весенний выпускной экзамен, а в связи с ним безумная работа к моменту, решающему мою судьбу. Других членов труппы ждут ангажементы в провинции и Петербурге.
Евгения Львовна трогательно прощается со мной, зовет играть зимой в ее театре на Пороховых, а летом опять в дачном театре на Сиверской.
С каким наслаждением я бы исполнила желание этой симпатичнейшей и милейшей из антрепренерш — хозяек театра, но… зимой надо много работать на школьной сцене, готовясь к выпуску, а весной истекает срок отлучки рыцаря Трумвиля. Он приедет, и я не знаю, где я проведу лето с семьей.
С моими товарищами по летнему сезону я прощаюсь, как сестра с сестрами и братьями. Мы успели привязаться друг к другу за это лето. А пережитая болезнь "театрального дитя", как прозвал Чахов моего сынишку, еще больше сблизила нас.
И потому, когда поезд медленно пополз от станционной платформы Сиверской и я, высунувшись из окна, кричала последние приветствия провожавшей меня маленькой труппе, мой голос дрожал невольно, и сердце сжималось грустью по пережитым с ними дням…
Глава 8
Дождливым, ненастным сентябрьским днем бегу
в первый раз после летнего сезона на курсы. Редкие пешеходы, шлепающие по лужам, пролетки, открытые зонты — какая печальная картина!
В два часа на курсовой сцене назначена репетиция шекспировского "Сна в летнюю ночь". Теперь уже на лекции ходить не надо: мы — практиканты-третьекурсники. Как гордо это звучит!
Бегу во всю прыть, забыв обо всем, до дождя включительно. Опаздывать нельзя. Уже без четверти два, а Юрий Эрастович аккуратен до последних пределов возможного.
— Здравствуйте, барыня Чермилова.
Это Яков, школьный швейцар из нашей раздевальни, приветствует меня.
Балетные ученики шумно сбегают с лестницы, торопясь на свои репетиции в Мариинский театр, и так же горячо приветствуют меня, точно мы не виделись, по крайней мере, три года. А всего три месяца только прошло со дня переходного испытания на третий курс.
Сейчас, сейчас я увижу своих: мою Ольгу, печальную, серьезную Саню, веселую Марусю, нарядную Ксению, длинного Боба, Борю Коршунова, Федю, Володю, Костю. Жаль, что Васи Рудольфа нет с нами и Лили тоже.
Влетаю, как шальная, так сильно рванув дверь, что становится больно собственной руке.
— Уррра! — орет длинный Боб и, взмахнув своими костлявыми руками, отвешивает такой поклон, какому позавидовал бы любой цирковой клоун.
— Да здравствует премьерша сиверского театра! — вторит ему писклявым дискантом Береговой.
Федя становится на одно колено, поднимает руки и с жестом на манер жреца, приготовляющегося к жертвоприношению, говорит:
— Привет королеве.
Целую по пути Марусю в ямочку на подбородке, душу в объятиях Ольгу, крепко жму руки Сане и "мальчикам".
— А где же Ксения? Где Боря Коршунов? — изумленно срывается у меня.
Узнаю потрясающие вещи. Ксения «изменила» искусству, бросила мечту о сцене, вышла замуж за одного молоденького офицера, друга детства, и занялась исключительно хозяйством. А Борис Коршунов, как-то застенчиво краснея и в то же время гордо блестя глазами, сообщает мне Маруся, имел такой огромный успех за это лето во Пскове, что, возомнив себя вполне законченным прекрасным актером, решил, что учиться ему нечему, да и ни к чему больше. К тому же, его пригласили на главные роли в один из лучших театров столицы.
— Ему предложено чудное жалованье и все лучшие роли, — не без гордости добавляет Маруся.
— А все-таки это измена. Хорош, нечего сказать! — говорю я сердито, но, вспомнив неожиданно Бориса играющим на сцене, невольно сдаюсь: — Хотя, пожалуй, в школе ему делать нечего: это совершенно готовый талант.
— Аминь. Да будет так, — подтверждает Боб, нимало не остепенившийся за лето, несмотря на важную роль первого резонера, которую он играл все эти три месяца в Народном театре.
— Теперь мы заживем дружной, маленькой семьей, разовьем друг перед другом наши мечты и мысли… Откроем дерзновения наши и широкими взмахами крыльев взлетим к намеченным вершинам, — мечтательно говорит Ольга, такая же милая фантазерка, какою была и прежде.
— На вершину, н-да-с, это хорошо, на вершину, а ежели оттелева да турманом, вверх тормашками? А? С вершины — то? Каково? — паясничает Федя.
— Господа, тише! Юрий Эрастович пришел.
Вошел наш молодой, всегда остроумный, веселый талантливый руководитель и постепенно стал развертывать при нашем участии картину пленительно красивой шекспировской сказки…
