Пятая четверть - Михасенко Геннадий Павлович (версия книг TXT) 📗
Из-под навеса натаскали поленьев и чурок, Антон плеснул несколько колпачков бензина из бензобака мотоцикла и чиркнул спичку. Ворох вспыхнул. Гости уже выходили из дома со стульями и рассаживались вокруг огня. Леонид принес Томе чурбак, а Антон сбегал за старым пиджаком и телогрейкой. Пиджак отдал Томе, а телогрейку кинул на землю рядом и уселся. Тома сразу же прижала его плечо к своим ногам, и Антону вдруг стало так хорошо, как не было хорошо ни разу в жизни.
Салабон пристроился рядом, все еще дожевывая колбасу. Что-то бормоча хрипло и строго, присоединился к компании Федор Федорыч.
Парень в белой рубахе махнул рукой и запел — видимо, по заказу Лисенкова:
И почти все грянули:
«Хорошая песня… Может быть, пойти подыграть, пока старик тут у костра?» — подумал Антон. Тома шевелила пальцами в его волосах, и он боялся двинуть головой, чтобы не спугнуть ее руку.
А хор пел дальше:
Было как в лесу, и если слегка прищурить глаза, то людские фигуры в пляшущих отсветах огня вполне молено было принять за деревья.
Искры рвались к небу, мечась между Большой Медведицей и Кассиопеей. Одни скоро гасли, другие уносились так высоко, что превращались, казалось, в звезды.
Глава двадцать вторая, в которой Антон покидает Братск
Жгли старый Братск, к которому уже подкатывало море, и одновременно выжигали ложе водохранилища, расширяя его — море все поднималось и поднималось. Горьковато-прелый, ничем не перебиваемый запах гари цепко держался в воздухе, пропитывая одежду, постель, хлеб. Днями дым рассеивался, вечерами же он низом-низом опять натягивался из леса, окутывая поселок серой удушливой пеленой — казалось, что за холмами кадила какая-то гигантская мошкодавка.
Одним таким вечером Антон покидал Братск.
Тома, Света и Антон сидели на ступеньках, ожидая Леонида, который первым рейсом умчал на вокзал Гошку, решившего проститься с другом прямо у поезда, с глазу на глаз. Тома только что накормила Саню и отнесла его в ванну. Антон напоследок легонько дунул племяннику в лицо, и тот порывисто вздохнул.
Тощий рюкзак лежал у ног Антона. Молчали, обо всем уже переговорив. Остались самые главные прощальные слова, говорить которые было еще рано. Света, что-то намурлыкивая, скребла царапину на ладони. Антон смотрел на девочку и уголком глаза видел Тому в белой кофте, в той, в которой она однажды чистила рыбу. Втроем хорошо было молчать, а уйди Света — и молчание стало бы неудобным.
— Да-а, — вдруг сказал Антон, — я тебе куклу вышлю, вот что, раз ты ничего не хочешь.
— Куклу?.. Не надо. Я не люблю куклы. Они какие-то тряпичные. И Тигра все равно ее загрызет. Она знаешь какая грызунья.
— А где она, кстати, Тигра-то?
— Бегает… А ты что, хочешь проститься с ней? Тигра! — крикнула Света, привстав. — Тигра!
— Ладно, пусть бегает.
Света, потянув ключ книзу, усадила себя. Антон повернулся к тайге и некоторое время бездумно вглядывался в ее смутное очертание, затем в этом дымном растворе, в запахе гари, во внешней приглушенности жизни он ощутил вдруг что-то незнакомо и в то же время как бы знакомо военное, тревожное — точно фронт приближался. Антон вспомнил первую ночь в Братске, когда бухнул недалекий взрыв, и подумал, что ведь в самом деле здесь воюют…
Треск мотоцикла подкатил к воротам и перешел в холостое попыхивание. Света кинулась на улицу. Тома взяла Антона под руку и, словно раненого, повела через двор.
— Простились? — спросил Леонид, протягивая Антону очки. — Давайте, а то опоздаем.
Антон надел рюкзак, радостно-хмуро сел за руль, надвинул на лоб очки и поднял голову к Томе.
— Ну, — сказала она и, наклонившись, поцеловала Антона в щеку. — Приезжай… Мы еще к линии выйдем, махнем тебе…
— Приезжай, Антон, мы махнем, — проверещала Света, втиснувшись между Томой и бензобаком, и протянула свою поцарапанную ладонь.
Антону сдавило горло. Он схватил эту ладонь, подтянул Свету, чмокнул ее в лоб, быстро опустил очки, включил скорость и дал газ…
У переезда МАЗ погнул шлагбаум, не разглядев, что путь закрыт. Образовалась пробка, и Зорины прилетели на станцию к самому гудку. На миг стиснув брата и хлопнув его по спине, Леонид круто развернулся и умчался, крикнув, что успеет еще к повороту.
— Где вы пропадали? — возмутился Гошка. — Скорей.
Поезд тронулся. Ребята заскочили на подножку предпоследнего вагона и, потеснив толстую проводницу, юркнули в тамбур.
— Вы куда? — спохватилась та. — А ну-ка, билеты!
— На кого, бабуся, кричишь? На законных пассажиров! — вознегодовал Гошка.
— Билеты, говорю!
Антон протянул билет.
Проводница придирчиво осмотрела билет:
— Не мой вагон. Пройди к себе. А твой билет?
— У меня в тот же вагон.
— Врешь!.. Вижу ведь — врешь. А ну прыгай! — Она схватила Гошку за локоть и потянула к двери.
— Ладно. Только отцепись. — Салабон вырвал руку, поддернул штаны и нехотя спустился на подножку.
— Эй, эй! — вдруг крикнула испуганно проводница. — Куда ты, дурень!
— Нет уж, бабуся, все, прощай! Не понравилась ты мне! — И, делая вид, что прыгает на камни, Гошка перемахнул на подножку соседнего вагона и там расхохотался.
— Ах ты, паразит! — взвинтилась проводница. — Издеватель сопливый! А ты чего стоишь? — напустилась она на Антона. — Марш в свой вагон! — Она отдернула дверь на переходную площадку, вытолкнула Антона, звякнула щеколдой и постучала в стекло большим кулаком, еще что-то выговаривая.
— А? Красиво я ее? — продолжая смеяться, спросил Гошка. — Иди сюда. Посидим на ветерке.
Антон поднырнул под перильца, перебрался по пляшущим буферам на подножку против Салабона и уселся, втиснув плечо под поручень.
Так и поехали молча, изредка поглядывая друг на друга.
Вечер отстаивался, как мутная вода — наверху еще светлело, а внизу — осадок.
— Вон та сосна тоже на штык похожа, — сказал вдруг Гошка.
— Какая?
— Во-он! — показал он подбородком на одиноко стоявшее между времянками дерево.
— Пожалуй.
Началась Индия. Балка, где, безвинно страдая, задыхался в дыму «Птерикс», лежала по другую сторону линии, а с этой тянулись знакомые времянки и темный вал шиповника. Антон вспомнил, как они возвращались вот здесь из родильного дома: Леонид нес Гераклика, Тома придерживалась за Леонида, а он сам размышлял о том, как начать разговор о шестерне. Тогда все еще было впереди…
