Егоркин разъезд - Супрун Иван Федосеевич (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗
— Да говори же ты, распроязви тебя в душу! — взревел Самота.
Тетка Агафья — ни звука.
— Ага, значит так. Ну, погодите!
Самота выругался и кинулся прочь от двери.
Когда он скрылся за углом барака, тетка Агафья выскочила наружу и начала на чем свет костерить и мастера, и свою жизнь, и директора дороги, из-за которого затеялась вся эта канитель. Досталось и Егорке.
— А ты чего лоботрясничаешь? Матери, небось, дыхнуть некогда, а он по товарищам разгуливает. Нет Гришки дома, он с отцом воду возит в баню.
— Меня мама за щеткой послала к вам, — оправдывался Егорка.
— За какой еще щеткой?
— Которой белят.
— Люди добрые! — всплеснула руками тетка Агафья. — Она что же, твоя мать, с ума, что ли, сошла или насмехаться надо мной вздумала? Щетка-то моя у вас, а она за ней посылает ко мне. Как же это так может получиться, чтобы моя щетка, которая находится у ней, могла быть у меня?
— Не знаю.
Егорка повернулся и хотел уходить, но тетка Агафья вдруг схватила его за руку. Он испугался — уж не бить ли она его хочет? Но нет — тетка Агафья о чем-то сосредоточенно думала.
Неизвестно, сколько бы времени она держала Егорку, если бы с крыши барака не донеслось:
— Чего он такое наделал?
Тетка Агафья и Егорка враз подняли головы.
На крыше стоял Антон Кондратьевич.
— Да вот за щеткой пришел, а я никак не могу припомнить, то ли она у них, то ли в чуланчике, — ответила тетка Агафья и, выпустив Егоркину руку, спросила: — А ты чего туда забрался?
— Из-за тебя, — ответил Антон Кондратьевич. — Мастера-то ты распалила?
— Черт его распалил.
— Увидел меня и говорит: «Иди сейчас же и наведи полный порядок на своей крыше: траву выдергай да трубы побели». Вот я и обследую, с чего начать и чем кончить.
— А чего там обследовать, рви траву да сбрасывай на землю — вот и все.
— Э-э… нет, так не пойдет. Тут надо особую красоту навести, чтобы высокое начальство радовалось.
Тетка Агафья так и не могла припомнить, где лежит щетка.
Возвращаясь домой с пустыми руками, Егорка представил себе, как сейчас блаженствует Гришка, и позавидовал ему — счастливый!
Гришка и в самом деле был счастливый, когда отец брал его с собой возить воду. Об этом мог сказать каждый, кто хоть раз видел, как он сидит на бочке или хлопочет вокруг работящей и смирной Карюхи.
Карюха сама великолепно знала, что и как ей делать: по какой дороге ехать, в какую сторону сворачивать, где и насколько прибавить или убавить шагу, и даже — на каком месте останавливаться. Но Гришка не признавал этих ее способностей и, как только она трогалась с места, начинал распоряжаться.
Идет она хорошим ровным шагом, а Гришка не хочет этого замечать и покрикивает:
— Нно! Нно! Миляга! Тащись как следует, чего ты?
Подходит Карюха к повороту, уже голову повернула, куда нужно, но Гришке мало этого, он дергает за вожжу в ту же сторону и ворчит:
— И куда тебя понесло, куда понесло?
Лошадь тащится еле-еле, а Гришка грозным голосом предупреждает:
— Я тебе побалую, я тебе поиграю.
А то еще так. Лошадь уже остановилась, а Гришка продолжает кричать:
— Тпру! Тпру, леший! Удержу на тебя нет.
Когда отец наливает воду в бочку или из бочки носит в баню, Карюха стоит, как застывшая: ухом не поведет. Можно бы и Гришке утихомириться, но нет, он и в это время суетится: то ему захочется, чтобы лошадь ногу переставила, и он командует: «А ну! Ногу, ногу!», то ему покажется, что чересседельник ослаб, и он подтягивает его, то вдруг обнаружится, что вот-вот расстегнется подпруга.
И так до тех пор, пока отец не заругается.
— Да чего ты лошадь мытаришь, чего ты над ней выкомариваешь? Отстань сейчас же!
Гришка оставляет в покое Карюху и принимается за телегу. Конечно, на телегу не покричишь, но полазить можно и вокруг нее. И Гришка лазит: трогает тяжи, спицы, проверяет, прочно ли сидят чекушки и хорошо ли смазаны дегтем колесные оси.
Да! Гришке повезло, а вот ему придется сегодня помучиться, — с такой мыслью поднялся Егорка на свое крыльцо.
Он не ошибся. Мать заранее приготовила для него кучу всяких дел, и как только он переступил порог, сразу же начал «мучиться»: укачивал Сережку, присматривал за Петькой, ходил к колодцу за водой, мел двор.
После обеда мать разрешила ему побегать на улице. Выйдя во двор, Егорка увидел мастера и начальника. Они стояли у соседнего крыльца и разговаривали. Потом на крыльцо вышел стрелочник Лукьянчиков. Егорка уселся на землю недалеко от них.
— Надо поправить, перекосило все, — Самота дотронулся носком сапога до ступеньки крыльца.
— А как его исправлять, коли все оно негодное? — спросил Лукьянчиков.
— Как-нибудь.
— Я с ним поделать ничего не смогу, — отказывался Лукьянчиков. — Да и почему только крыльцо поправлять: а гнилые подоконники и пол, а плохая печь?
— Ремонтировать будем потом, когда нам средства отпустят, — пообещал Самота, — а сейчас самое главное — крыльцо. Ты уж как-нибудь подопри его, а то, не ровен час, попадется на глаза директору дороги, ну и…
— Да, ему может не понравиться, — согласился Лукьянчиков. — А что, Степан Степанович, ежели нам так сделать. Зайдет он, допустим, в нашу ограду, увидит это крыльцо ну и все прочее и спросит: «Ну, как вы тут живете?» А я выступлю из толпы и расскажу: про сгнивший пол с подоконниками, про неисправную печку, про перекосившееся крыльцо, ну про все, про все. Может, после этого он скорее отпустит средств на ремонт?
— Да что ты, Лукьянчиков! — испугался Самота.
— Не смей! — приказал Павловский.
— Ну, а ежели он сам меня спросит, тогда как?
— Говори так, — наставлял Самота. — Все, мол, в порядке, не жалуемся, премного благодарим, живем — не тужим.
От крыльца Лукьянчикова начальство двинулось к надворным постройкам. Самота открывал двери стаек, заглядывал вовнутрь, а Павловский смотрел вверх, на сеновалы. Потом они вышли за ограду и остановились.
— Ну, Степан Степанович, — сказал Павловский, — кажется, осмотрели все.
— Осмотреть-то осмотрели, а вот дела одного не решили.
— Какого?
— Разве вы забыли про куриц?
— Черт бы побрал этих проклятых куриц!
Павловский сплюнул и, облокотившись на оградку, задумался. А Самота продолжал:
— Коровы будут в стаде. К телятам я приставлю Ельцова. Он соберет их и будет пасти весь день, а вот курицы? Как быть с ними? — Тяжело вздохнув, Самота предложил: — Давайте-ка, Константин Константинович, махнем на них рукой, а? Ведь, поди…
— Боже упаси! — Павловский откачнулся от оградки. — Оставлять кур на произвол судьбы нельзя. Вы же слышали от ревизора, что директор страшно не любит, когда по путям ходит птица.
— Слышал, слышал.
— А раз слышали, то и меры нужно принимать.
Павловский снова привалился к оградке. Задумался и Самота.
— А что, если сделать так… — прервал молчание Самота.
— Как?
— Так и сделаем, — уверенно сказал Самота. — Утром загоним всех куриц в пустые стайки и будем держать их там до тех пор, пока не уедет директор дороги.
— Великолепно! — обрадовался Павловский.
Дальше Егорка слушать не стал, потому что в его голову вдруг пришла одна интересная мысль, и он сразу же побежал в барак, чтобы обсудить ее с Гришкой.
Гришка был дома. Егорка вызвал его на улицу и рассказал о подслушанном разговоре.
— Ну и пусть загоняют, — отмахнулся Гришка. — Нам от этого не хуже и не лучше.
— А вот и лучше. Послушай, что я придумал. Когда большие уйдут на станцию встречать, мы с тобой потихонечку обойдем все стайки и откроем двери.
— Это зачем же? — не понимал Гришка.
— А вот зачем. Как только служебный поезд остановится около перрона, мы заманим всех кур на линию.
— А потом? — все еще не догадывался Гришка.
— А потом директор увидит куриц и задаст Самоте и Павловскому такого жару, что они живо узнают, как обижать рабочих, а то, ишь… житья никакого от них не стало.
