Санькино лето - Бородкин Юрий Серафимович (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
— Такой большой?! — обрадовалась и удивилась Зойка, протискиваясь в щель.
— Русак. Давай ловить.
Заяц отчаянно носился кругами по сену. Зойка с Минькой, сняв с себя пальтушки, старались накрыть его. Наконец Минька сделал удачный бросок и прижал русака. Он сильно бился, разодрал задними лапами Миньке рубашку и руку в кровь.
— Помогай! Чего рот разинула? — хрипел он.
Кой-как закрутили русака в пальтушку и потащили в деревню. Дорогой расспорились: у кого будет жить заяц? Наверно, унес бы его Минька к себе, но Зойка выставила неоспоримые доводы:
— Во-первых, я нашла зайца, во-вторых, поймали мы его в нашем сарае.
Русака посадили под печку. Он все еще метался за загородкой, в полутемной тесноте. Нагоняли его до безумия.
— Ничего, привыкнет, — сказал Минька. — Ты ему морковки принеси.
Чем только ни пыталась кормить Зойка зайца — не прикоснулся. Миску с молоком опрокидывал. Завидев человека, дико прыгал.
— Отпусти его, — говорила мать. — Вишь, как мается бедный.
— Отпущу. Пусть поживет немножко. Холодно ему в лесу, не зря ведь в сарай пришел…
Наутро заглянула Зойка под печку — русак лежал мертвый, вытянувшись во всю длину. Побежала, захлебываясь слезами, к Миньке сказать о случившейся беде. Он пришивал лыжные крепления: даже шило выронил из рук, когда Зойка, заикаясь, вымолвила:
— За-аяц по-омер…
В одной рубашке побежал Минька к Лариным. Увидел вытянувшегося на полу русака и тоже сморщился от жалости.
— Вот, говорил я, к нам надо нести его, — упрекнул он. — У меня не издох бы.
— Я ему всего давала, не ел… Зря мы его поймали. Чего с ним делать-то? — жаловалась Зойка.
— Теперь только нашему Шарику отдать.
— Выдумаешь еще!
— Выбросишь? Все равно собаки найдут. Эх, жаль, такой русачина пропал! — Минька нахлобучил шапку и вышел.
Не хотелось Зойке, чтобы собаки нашли зайца. Надела она лыжи и отвезла его за гумна в ивняк. Ведь умер он от тоски по лесу.
На следующее лето лишились задоринские ребята любимой забавы: не удалось поймать в кустах ни одного зайчонка. Может быть, ушли зайцы из этого места.
Елка
Всякий раз, когда под Новый год я отправляюсь искать елку, мне вспоминается деревня моего детства. Время было послевоенное, трудное, и редко кто ставил в избе елку. Может быть, поэтому обходил Дед-Мороз стороной деревню, не дарил ребятишкам ни игрушек, ни подарков.
Накануне праздника мать будила нас ласково:
— Дети, вставайте завтракать да снаряжайтесь за елочкой.
Сон моментально улетучивался, мы с братом спрыгивали с полатей. Ели торопливо, все посматривали в окно на засыпанный снегом, дремлющий лес. Острыми теремками печатались вершины елок на светло-оранжевой закрайке неба. И посветлевшее небо, и лес, и волнистое от суметов поле — все казалось необычным, сияло торжественной чистотой.
После завтрака мы накидывали шубейки и выскакивали с лыжами на улицу. В рыхлом снегу лыжи вязли глубоко, поэтому ехали сначала дорогой, а потом сворачивали к опушке.
Деревня наша плотно окружена лесом, преимущественно ельником, и, казалось бы, чего проще подыскать елочку, но мы были слишком разборчивы, подъезжали то к одному деревцу, то к другому и все браковали. Нам хотелось выбрать самое лучшее, и мы умудрялись пройти полный круг.
— Вон хорошая! — кричал я, показывая на пушистую елочку.
Устремлялись к ней. Брат уже держал наготове маленькую пилку. Стоило стряхнуть снег, и оказывалось деревцо однобоким.
— Поедем к Пригороде, — советовал брат, — там перелесок, где рыжики растут.
И опять — то ветки слабые, то вершинка двойная.
Упрямо тянутся два глубоких лыжных следа от Пригороды к курьяновской дорожке, от нее — к Чижовскому оврагу, к Телешихе и замыкаются на том месте, откуда начали шествие.
Мороз изрядный, ноздри пощипывает, а у нас шапки взмокли. Поди выбери лучшую елочку, если их тысячи несметные! Брат принимает решение: спилить макушку у большой елки. Задрав головы, осматриваем вершинки и некоторое время спорим:
— Эту?
— Нет, вон эту!
— У той шишки красивей.
Выбор сделан. Заткнув за пояс пилку, брат забирается на дерево и начинает пилить. Снег сыплется ему за шапку, за воротник. Он ежится, сопит — пилить неудобно. Наконец раздается треск мерзлой древесины, вершинка наклоняется и мягко соскальзывает по лапам вниз.
Я подбегаю к ней и ставлю в снег. Красавица! Ветки упругие, крепкие. Иголки темно-зеленые. А главное, вся увешана лиловыми шишками! Игрушек не надо.
Возвращаемся домой. Несмелое зимнее солнышко висит низко над деревней, высвечивая присмиревшие в сугробах избы и заиндевелые березы. Поле тоже словно бы оживает, искрится, санный след слюдянисто сверкает.
Встречает нас бабушка. Удивляется:
— Где пропадали таку доль? Наморозили сопли-то, полезайте-ка на печку.
— Нисколечко! Жарко!
Стаскиваем шапки. Бабушка кладет на наши потные головы сухие ладони.
— Эко, упрели! Будто кладницу дров напилили, сердешные. А елку-то что какую притащил, с шишками?
— Это вершинка.
— Дерево сгубили. Разве мало подросту? — укоризненно качает она головой и добавляет любимую свою приговорку: — В лесу лесу не нашли.
— Нам такая нравится. С шишками она нарядней, — расхваливаем мы елку, несколько обиженные тем, что бабушка не одобрила наш выбор.
Брат переворачивает посреди избы табуретку. Елку вставляем в нее. Ледянистое крошево на ветках растаяло, и теперь они словно спрыснуты крупным дождем. Шишки матово запотели. Должно быть, елке приятно ощущать избяное тепло, она постепенно отогревается, обсыхает, наполняя избу прохладным хвойным запахом.
Вечером приходит со скотного двора мать.
— Мама, смотри! — бросаемся мы навстречу.
Она умаялась на работе, но улыбается и хвалит елку:
— Какая густая! А шишки-то, как игрушки сверкают!
— Мы специально такую нашли.
Мать сегодня добрая. Бабушку она тоже не ругает за то, что зажгли семилинейную лампу со стеклом: оно единственное, и бережется пуще глаза. Да и керосину нет.
Мы с нетерпением ждем главного момента. Он наступает, когда выходим с кухни после ужина в переднюю. На елке висят две большие конфеты в самодельной обертке из красной бумаги!
Конечно, их повесила мать, но когда она успела это сделать? Где раздобыла такой яркой бумаги? Снимаем конфеты и подбегаем к матери:
— Спасибо, мама! Можно сейчас съесть?
— Ешьте на здоровье. Это Деда-Мороза подарки.
— А Новый год скоро придет?
— В двенадцать часов ночи, вы уже будете спать.
На полатях мы разворачиваем оберточную бумагу и обнаруживаем по нескольку карамелей-подушечек. Хватит сосать, может быть, до двенадцати часов, если растянуть удовольствие. Нет на свете ничего слаще этих елочных конфет.
Засыпаем мы с пустыми красными бумажками в руках, и видятся нам дивные сны. Дед-Мороз шагает по полям и лесам: стукнет длинным падогом по дереву — гулом отзывается лес, дунет на озябшую березку — вспыхнет она самоцветным кружевом инея, взмахнет полой шубы — загуляет метель. Он и в окно к нам заглянет, коснется пушистым рукавом стекла, разукрасит его причудливо. За спиной у деда волшебный мешок, набитый карамелью…
Это давно было. Теперь и елки у ребят стали веселей, и в мешке у Деда-Мороза не карамели-подушечки, а шоколадные конфеты и великое множество других подарков.
Я смотрю на нарядную елку моих детей и вижу ту елку детства, на которой вместо игрушек лилово-изумрудные шишки в медовых капельках смолы.
Звонкая тропинка
Ленька проснулся и, ослепленный солнечным бликом, играющим на самоваре, зажмурился, затих, пытаясь вернуться в сказку сна: ничего не получилось. Только что мчал на мотоцикле, только что бился перед глазами луч от фары.
Резко взбрыкнув ногами, откинул одеяло. Под окном, мимо палисадника, идет Борька Гирин. Вскинул на голову корзину и горланит:
