Петровская набережная - Глинка Михаил (читаем книги TXT) 📗
— Ты ключ-то, бамбула, не оторви! Во дают будущие офицеры! Куда гайка отворачивается? А?
«Что угодно стерплю», — думал Митя. И терпел, тем более что матрос был прав и, кроме того, ворчал все добродушнее: все-таки Митя за первую гайку не так взялся, как нужно, за вторую не так, а уж третью-то отвернул по всем правилам. И когда боцманская дудка засвистела к завтраку, то крышка, которую доверили снимать Мите, была уже снята. А что под нею открылось! Целый строй одинаковых, как солдатики, рычажков и коленцев, смуглых от масла, а под маслом тускло мерцающих голубоватой сталью…
— Ну что ж, остальное после завтрака, — сказал, вытирая руки ветошью, старшина, и Митя остро позавидовал матросу, который кивнул согласно. Про газомотор, дизель и турбину Митя прочел, что мог, ему давно уже казалось, что он прекрасно понимает, как работают эти машины, но вот перед ним в уже распотрошенном виде стоял работавший еще два часа назад дизелек, а Митя совершенно, ну, наотрез не понимал, с чего надо начинать его ремонт. А матрос знал.
«Но я тоже сегодня… узнаю», — подумал Митя.
Узнать, однако, не удалось.
После завтрака командир роты построил их на палубе.
— До Лиепаи пойдем на веслах, — объявил он.
Тут только они вспомнили, что для будущих соревнований на палубе у них килями кверху лежат три шестивесельных яла. Лопнули мечты Мити, лопнули.
Через час шлюпки были спущены на воду. В каждой оказалось по две неполные команды. В первую шлюпку сел Васильев, во вторую — Рюмин, в третью, куда попал Митя, — сверхсрочник с камбуза.
Лагунов и мотористы оставались на шхуне. Старшина вылез из машины, ладони у него были черные. Он поискал в шлюпках глазами Митю и, найдя, дернул подбородком вверх: что ж ты? Куда? Митя развел руками: из воспитанников на шхуне не оставляли никого.
— Весла… — скомандовал рулевой на шлюпке Васильева. — На воду!
Шлюпки одна за другой отходили от борта.
Раннее утро. На белесой поверхности моря там и здесь пятнами лежит штилевая рябь.
Митя не то чтобы не любил грести, но по собственной охоте никогда бы не стал этого делать. Некоторые из его товарищей ранней осенью по воскресеньям специально ходили на лодочные станции, брали прогулочные ялики, катали знакомых и незнакомых девочек, Мите же как-то в голову это не приходило, воскресенье было в неделю одно.
Три шестерки шли в штилевом море. Шлюпка Рюмина все время рвалась вперед. Сделает рывок, ждет, когда подойдут другие, снова уходит вперед. Васильев идет ровно, через каждые двадцать минут меняя гребцов, — никаких рывков, никаких общих отдыхов, отдыхайте посменно. Шлюпка же, в которой находится Митя, все время почему-то сзади. То у кого-то обрывается стропа, то кто-то уже натер руку и хочет пересесть на другой борт, чтобы натертую руку положить на валек, то кто-то просто плохо гребет, ныряя веслом на глубину.
— Щук не ловить! — бормочет кок. — Ну, кому сказал!
Часа через четыре шлюпки сходятся бортами. Обед. Ну, обед — это только название такое, еда, одним словом, жуют что-то. Ничего не ест, а только курит изогнувшийся вопросительным знаком капитан второго ранга Рюмин. В морщинистой и красной его физиономии есть что-то птичье, если бы не мощная нижняя челюсть.
— Моряки! — говорит Рюмин, глядя на них с сожалением. — Эх вы, моряки! Неужто уже раскисли?
Скиснуть не скисли, но думать о веслах больше не хочется. Над морем висит белая жара. Все до пояса раздеты. В кителе один Рюмин.
— Ну что, командир роты, — говорит Рюмин. — Вперед?
Васильев некоторое время смотрит вдаль. Ни ветерка, ни дымка, ни берега.
— Внимание, — негромко, как обычно, говорит он. — Шлюпки могут идти к берегу самостоятельно.
Еще он говорит, что до Лиепаи тридцать миль, на семь часов хорошего хода.
— Ужинать будем на берегу. Проверить снаряжение.
И опять перед глазами Мити переворачивается море и небо.
— Два-а-рыс! Два-а-рыс! — поет сверхсрочник-кок.
Шлюпка Рюмина уходит все дальше вперед. Через два часа она так далеко впереди, что на ней уже не различить гребцов. Васильев тоже впереди, но все-таки еще отчетливо виден.
Когда меняли гребцов, нечаянно выдернули уключину из гнезда и она по веслу соскользнула в воду. Запасной, как ни искали, в шлюпке не оказалось.
— Суши весла, — сказал кок. — Кто лучше всех семафорит?
Митя взял две бескозырки и, встав на банку, просемафорил Васильеву, что на шлюпке теперь только пять уключин.
Шлюпка Васильева остановилась.
— Будут ждать, — сказал кто-то.
Но в это время там на весле подняли белый треугольный флаг с красным яблоком.
— Что такое? — спросил кок. — Что значит?
— Больше ход.
— Сильнее гресть.
— Прибавить парусов.
— Сняться с дрейфа, — пробубнили в шлюпке.
По флагам у них было несколько контрольных, значения флагов знали все.
Шлюпка пошла дальше на четырех веслах. Васильев уходит все дальше, часам к шести он маячит на горизонте еле заметной точкой, а Рюмина давно уже не видно.
— Два-а-рыс! Два-а-рыс! — бормочет кок.
Понемногу опускаются сумерки. В сумерках скрылся Васильев. Пятнадцать минут правого борта, пересадка, пятнадцать минут левого. Пять минут передышки. И снова — пятнадцать минут правого, пятнадцать минут левого… На отдыхе кок раздает им сухари и дает по два раза глотнуть. И опять валек и рукоятка, рукоятка и валек. Вода уже черная. И небо темнеет все больше.
Ладони сбиты у всех. И в ссадинах спины, и сидеть уже никто прямо не может, протерли. А они все гребут и гребут… Но до каких пор можно, ведь уже чуть не двенадцать часов, как они отошли от борта шхуны. И вдруг они бросили грести. Зачем? Если это соревнование, то оно кончилось тогда, когда на шлюпке из-за утопленной уключины стало на два весла меньше, если же надо было показать, что они могут подолгу грести, так разве уже они не показали?
И они повалились под банки и, кое-как примостившись, уснули. Засыпая, Митя думал о том, что разбудит их наверняка катер, который за ними придет: ведь Рюмин-то уже наверняка в Лиепае. Шлюпка качнулась: это сверхсрочник ходил по банкам и вынимал из уключин весла. Митя посмотрел вверх, все небо было в звездах, но только он решил их получше рассмотреть, как глубоко и мгновенно уснул.
За ночь, кажется, их сильно снесло в море.
Когда начало сереть небо, большинство из них проснулись сами. Проснулись и стали вылезать и садиться на банки. Сверхсрочник молча сидел на транцевой доске. Он не спал, наверно, всю ночь, но ничего им не говорил. Кое-кто из них еще спал. Мичман взял весло и, ничего не говоря, издали в них потыкал. Проснулись все, сели.
— Весла… — сказал мичман. — На воду!
А берега все нет. И нет больше сухарей, осталась только вода.
Все, кто не на веслах, только и смотрят вперед, те, кто гребет, постоянно оглядываются. Все ждут катера. Не могут же их забыть, Рюмин и Васильев за них отвечают.
И катер наконец показался вдали. Они видят его сначала простой точкой, мотора его еще не слышно, и они еще сомневаются, точно ли это за ними. Но точка растет, двигаясь прямо на них, и тогда они понимают, что грести дальше бессмысленно. Катер делает двадцать узлов, не меньше, они — от силы полтора…
С катера — теперь это уже точно — их заметили. Побросав весла, они ждут его, шлюпку заворачивает боком, невидимые потоки продолжают ее крутить, катер все приближается и приближается, на баке шлюпки уже возятся, освобождая буксировочный трос, но почему теперь, когда испытание кончено, им как-то не глядится в сторону этого катера? А катер сбавляет обороты, от этого сразу садится его нос и поднимается корма. Катер подходит к шлюпке. На носу катера стоит Васильев.
— Весла на валек! — командует он.
Весла вразнобой медленно поднимаются и встают вертикально.
— Больные есть? — спрашивает Васильев, спрашивает, как всегда, спокойно.
В шлюпке все молчат, за них отвечает кок. Отвечает, что все здоровы.
— Оттолкнуть нос! — говорит Васильев, и матрос с катера отпорным крюком отталкивает шлюпку от катера.
