Зори над городом - Кононов Александр Терентьевич (читать книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Внизу они сдали шпика швейцару и велели: ни в коем случае не пускать его назад — он без билета; иначе придется пожаловаться ректору на беззаконное нарушение правил императорского университета.
Старый, почтенный швейцар укоризненно посмотрел на нарушителя правил, тот сник, мирно надел пальто неопределенного цвета, котиковую шапку-бадейку и ушел.
А студенты бегом вернулись на второй этаж.
Уже в дверях они услышали напряженно звеневший на весь коридор голос:
— …с такой наглостью и цинизмом расправилось самодержавное правительство с думским представительством тридцатимиллионного рабочего класса. Лживость и лицемерие фраз о единении с народом вскрыты…
Говорил юноша с русой бородкой. Гриша его до этого дня в университете ни разу не видел. Очевидно, это был представитель объединенного комитета.
— Только война и военное положение, железными тисками сжимающие пролетариат и демократию, дали возможность правительству совершить гнусную расправу над избранниками рабочих, стоящими на страже их святейших интересов. Под грохот пушек и ружей правительство старается задушить революционное движение рабочего класса; в потоках крови насильно угоняемых на бойню миллионов рабочих и крестьян…
Выступавший закашлялся и, вынув платок, прижал его к губам.
— Будет ли дана возможность выступить представителю академической группы? — послышался выкрик из толпы студентов.
Сразу же возник оглушительный шум, кто-то протестовал, видны были возмущенные жесты, взмахи рук…
На подоконник быстро поднялся Оруджиани и стал рядом с русым юношей.
Призывая к молчанию, он высоко поднял руку.
Когда все немного успокоились, грузин сказал громко:
— Если студенческая сходка постановит дать слово академистам, они смогут выступить.
— Как же, жди! — крикнул затянутый в мундир белобрысый студент. — У вас же, видите ли, свобода слова! Знаем мы…
— Прошу не мешать! — внушительно сказал ему Веремьев. — Воздержитесь от черносотенных провокаций!
Спрятав платок и до предела напрягая голос, русый юноша продолжал:
— …смертельному врагу рабочего класса было мало этого. Он решил, что настал удобный момент для расправы… железные кандалы зазвучали за тюремной решеткой. Избранникам пролетариата царские бандиты сказали: ваше место в тюрьме. В тюрьму посажен весь рабочий класс. Шайка грабителей и эксплуататоров, шайка погромщиков осмелилась…
Оруджиани снова поднялся на подоконник и шепнул что-то оратору.
Тот спокойно сказал:
— Да, да. Товарищи! Только что нам сообщили, что усиленный наряд полиции вышел из василеостровской части по направлению к университету. Малодушные могут оставить сходку. Резолюцию протеста мы все же успеем принять. Я заканчиваю: долой царское правительство!
Толпа студентов возбужденно загудела. Кое-кто стал украдкой, потупясь, пробираться к выходу.
— Да здравствует социализм! — во всю силу голоса крикнул оратор.
Гриша не ожидал, что аплодисменты будут такими бурными… Вот тебе и пестрая публика!
Кто-то крикнул:
— Свободу рабочим депутатам!
И аплодисменты стали еще оглушительней.
— Заклеймим позором правительство палачей!
— Довольно ему обагрять руки в крови народа!
— Близка расплата!!!
На подоконнике стоял Гринштейн:
— Товарищи, внимание! Время дорого. Полиция уже на Университетской набережной. Академисты могут смело выступить — несколькими минутами позже, под надежной охраной городовых. А сейчас поставим на голосование поступившую первой резолюцию передового студенчества, поднявшего свой голос в защиту рабочего класса.
— Внимание! Полиция во дворе университета! — с притворным испугом завопил изо всех сил белобрысый академист.
— Радуйтесь! — ответил ему Гринштейн. — Вы сможете выступить перед самим господином приставом. Товарищи! Резолюция объединенного студенческого комитета целиком была приведена в речи выступавшего здесь товарища Николая. Кто за нее?
Поднялось множество рук. Казалось, голосовали все. Но только казалось… Некоторые торопливо пробирались к выходу. И потом — не могли же голосовать академисты! Многих просто не было видно из-за леса поднятых рук. А эсеры? Гриша начал искать взглядом Трефилова, Притулу… и увидел Барятина. Борис с оживленным видом, румяный, возбужденный, голосовал вместе с другими за резолюцию большевиков.
— Принято очевидным, подавляющим большинством! — сказал Гринштейн и соскочил с подоконника.
— Конечно, подавляющим большинством! — выкрикнул академист в мундире. — Вы подавили инакомыслящих! Как всегда!
— Ступайте, ступайте, господин хороший, встречать родную вам душу, одетую в жандармский мундир! Торопитесь!
— Долой академистов! — послышались дружные голоса, и белобрысый поспешил скрыться.
На дворе и в самом деле стоял наряд городовых с околоточным во главе.
Под старинными университетскими аркадами, где в любую погоду царил сумрак, прохаживался грузный пристав с одутловатым хмурым лицом.
Оруджиани вышел из университетского здания вместе с Веремьевым и выступавшим на сходке юношей. Их окружила небольшая группа студентов, Шумов и Гринштейн шли позади.
Гриша видел, как, укрывшись за широкоплечим Веремьевым, юноша, которого звали таинственно «товарищем Николаем», быстро нагнулся, а когда выпрямился, на его лице уже не было русой бородки. На голову он нахлобучил глубоко на уши каракулевую шапку и стал неузнаваем.
Пристав, однако, был человеком опытным. С быстротой, мало подходящей к его грузной фигуре, он приблизился к группе студентов.
Навстречу ему с такой же быстротой, вызывающе, всем корпусом подался Веремьев:
— В чем дело, господин полицейский?
— Разойтись!
— Ага. Понятно. А как именно вы предписываете нам разойтись: поодиночке или можно парами?
— Васильев! — хрипло позвал пристав.
На этот возглас под аркады вбежал на носках молоденький околоточный и взял под козырек.
Пристав, не обращая больше никакого внимания на Веремьева, сказал что-то околоточному и сердито кивнул головой в сторону университетских ворот.
Гриша увидел, как от ворот, с места взяв размашистой рысью, помчался рысак с седоком в каракулевой, низко надвинутой на уши шапке. Он узнал в седоке таинственного товарища Николая.
В тот день Гриша вернулся домой поздно. Заслышав его шаги, к нему заглянул Тимофей Леонтьевич.
Лицо Шелягина было по-необычному оживленным.
— Ну, Григорий Иванович, опять меня одолела охота к перемене мест. Завтра утром исчезаю. Но об этом после. Скажите-ка: правда, что университет принял достойную резолюцию? Молодцы, молодцы студенты! Ты уже знаешь, что по всем крупным заводам и фабрикам прошли забастовки протеста? Ну, как же! Дело опять идет на подъем… Наступают горячие денечки. Поэтому-то и я «по делам службы» исчезаю. Так нужно. Оставляю тебе на память «Паломник». Смотри же: держи его обязательно на виду — вот здесь, на столе, — не прячь! Так-то оно лучше будет. — Он хитро засмеялся: — Расчет на психологию. Ищут обычно спрятанное, а книжку, что на виду лежит, да еще с такой благонамеренной обложкой, и полистать не догадаются.
— Тимофей Леонтьевич! — горячо сказал Гриша. — Спасибо вам! Спасибо вам за все!
Шелягин вынул из жилетного кармана часы — носил он их по-старинному, на стальной цепочке:
— Пойду собираться. Мы еще встретимся. Это только гора с горой не сходится… Еще два слова: если заявятся непрошеные гости, то для их сведения — у нас с тобой знакомство шапочное. Даже меньше того: жил, мол, какой-то токарь за стеной. Впрочем, ученого учить — только портить.
Гриша молчал, искренне опечаленный.
— Не обижаешься на то, что я все наставляю тебя? Ты строптив, я знаю.
— Тимофей Леонтьевич!
— Вот и хорошо. Не надо обижаться.
Он крепко пожал Гришину руку и проговорил как-то даже застенчиво:
— Я ведь душевно тебя полюбил.
