Две березы на холме - Поликарпова Татьяна (книги бесплатно без TXT) 📗
Когда я вбежала в дежурку, одним духом перелетев скрипучие сени, они уже все трое хохотали.
- Что, часовой? - заливалась Вера. - Враг-то не дремлет!
- Ты бы сама походила там, за школой! - начала я защищаться. - Знаешь, как снег трещит-шумит! Ничего больше не слышишь.
- Да уж! Хрустела ты там знатно! Я думал: да кто ж это? Теленок чей, что ли, остался да бродит? - рассказывал Степка. - А то еще собака! Я прямиком - шасть в двери! Девчонки голоса лишились со страху! Глядят на меня и ничего сказать не могут.
- Да-а, самому бы тебе! - всхлипывает Зульфия сквозь смех. - У нас часовой поставлен у ворот, а тут - топот, стук, человек ворвался!
- Запросто можно штаб немецкий захватить, если один часовой! - вдруг важно заявил Степан. - Прям тепленькими взять!
- Умный какой! Штаб - он тебе не сам по себе стоит! Рядом и казармы! Части стоят, солдат полно…- Это Вера Степана охлаждает.
- А то без тебя не знаю! - Степка прямо возмущен. - Я толкую про такой случай, как сегодня. Или - разведка. «Языка» нужно уволочь. Я про то, что одного часового на такой большой дом мало! Поняла?
Степка даже запыхался от возмущения, что Вера его в непонятливости заподозрила.
- Нашему бы теляти да волка съести! - не унималась Вера подзадоривать Степку, а он вдруг сам рассмеялся:
- И право: уж я тут и штаб захватил с тремя енералами! Один важнейше другого! Один другого больше!
А между тем печка все раскалялась. Не хотелось сидеть во тьме, и только начинал рассыпаться жар, теряя пламя, как новые полешки летели в топку и быстро занимались среди раскаленных россыпей золотых и алых угольев.
У самого края топки Степан нагреб кучку золы, смешанной с мелкими зернами жара, затолкал под золу штук семь картошек.
- Степ! А зачем ты пришел к нам? Ты ведь уже дежурил, - спросила я, глядя на его длинные темные пальцы, неловко, боязливо, короткими движениями подталкивающие картофелины поближе к жару - руки обжигало даже и на расстоянии от топки.
- Да так. Дома скучно. Дай-ка, думаю, попроведаю своих…
И я думала, что ведь правда, Степа, живущий на другом, чем мы, конце села, после уроков, наверное, совсем один. Раза два он приходил на карусель. А больше и не был. Мы и не звали.
- А ты приходи к нам когда после уроков, а?
- Не знаю… Может, когда и приду, - неопределенно, стеснительно ответил Степка. И добавил, усмехнувшись: - Опасаюсь! У вас там свои ухажеры, еще прибьют!
- Ты что! - закричали мы с Зульфией в один голос. - Как не стыдно тебе-то!
- Или ты не видишь, мы с ними и знаться не хотим! - гневно, слишком гневно заявила я. Сама почувствовала: слишком!
Но ребята не обратили внимания, и Вера нас поддержала:
- От таких ухажеров бегом побежишь! Двоечники. Только и знают кривляться.
И с покаянием в душе почувствовала я, насколько Вера правильней меня. Уж она бы не стала огорчаться, что один из «ухажеров»-двоечников стал пропадать в седьмом классе. Действительно, что в нем? Правильно она сказала - одно кривлянье. Правда, сегодня дров нам напилили и накололи. Да вот не пришли, как Степа…
Я встряхнула головой, чуть вслух не сказав: «И слава богу, что не пришли!» А Степа, будто продолжая мои мысли, и говорит:
- И того, правда, опасался, как бы к вам не пожаловали. Разговоров много было у нас на «Камчатке», пугать вас собирались.
- Ага-а! - злорадно протянула Зульфия. - А ты - ухажеры!
Мы стали просить Степу, чтоб он рассказал, как собирались они нас пугать. Но он отмахнулся:
- А! Ерунда! Стучать да мяукать страшными голосами. Тыкву хотели достать, да ни у кого нет тыквы-то…
Посмеялись мы. Теперь нам никакие пугальщики не страшны.
А картошка оказалась на диво вкусной! Будто с маслом, сдобная.
Но, как водится, после еды потянуло нас в сон. Вялыми голосами рассказали мы Вере и Степе, какую сочинили постановку с пением и танцами про Шамиля. Но как Степка ни просил, плясать не стали.
Казалось, от жары темнота в комнате стала гуще. Рассеянная светом огня перед самой печью, она густела под высоким потолком, наплывала из всех углов, из-под столов, составленных нами еще засветло. Мне казалось, что от этой темноты отделяются крупные теплые хлопья, мохнатые, щекотные, и оседают на ресницах. И веки тяжелеют - не поднять. Зульфия, сидя рядом со мной на полешках, прислонила к моему плечу голову, и я чувствовала, как изредка она вздрагивала всем телом. Так бывает, когда засыпаешь. И тишина, как и темнота, стала глуше, глубже. Все замерло, остановилось. Время стало черного цвета, как непроглядная темь. Черное время велело нам забыться, уйти, ничего не видеть, ничего не чувствовать.
- Эй, девчата! - окликнул негромко Степа. - Ложитесь маленько. - А я еще посижу, погляжу за печкой.
И мы покорно поплелись устраиваться. Карты под бок, старую ветошь под голову, сверху свое пальтишко. Только голова припала к изголовью, все вокруг перестало быть. Сон меня одолел. Наверное, и других. Проснулась я от холода. Долго не могла понять, где я, отчего так жестко, что больно ребрам. Крутилась, стараясь спиной прижаться к Зульфии. И она крутилась. Наконец я вспомнила. Сразу села. Смотрю, а Степка, как-то странно семеня, перебирая ногами и тихонько мыча, уткнулся лбом и обеими руками в посветлевшее уже слегка оконное стекло и тоже елозит по нему, передвигаясь то вправо, то влево, то выше, то ниже, будто хочет, как муха, по окну поползти. Мне стало страшно: чего это он?
- Степа! - окликнула.
Он вздрогнул, повернулся ко мне и немо проговорил сквозь зубы:
- Обжегся я…
Я подбежала к нему, чиркнула спичку. При недолгом ее свете успела разглядеть на смуглом лбу Степки слева багровую опухоль, широко расползшуюся красным, - его левое веко припухло, сжало глаз. Лицо искажено гримасой боли.
- Ой, Степа-а! - У меня даже зубы заломило, сердце зашлось.
- Задремал я…- сказал Степа. - Да и того… Тюкнулся головой вперед… Хорошо хоть, дверцу… раньше прикрыл… А то б в печку… И вон…- Он протянул ко мне свои длинные кисти, и я увидела волдыри на всей левой ладони и пальцах, и слитный длинный волдырь шел по большому пальцу правой.
- Аа-а… Ты руками уперся, когда упал, - догадалась я. - Ой, Степа, что ж делать… Что ж ты тут стоишь… Надо бежать, надо содой, марганцовкой!
- Где она, марганцовка! Сода! - мрачно отозвался Степа.
- Ой, у тети Ени есть сода, есть! Я знаю!
Девчата проснулись от наших голосов. Разглядев Степино лицо, Зульфия обеими руками зажала себе рот, только глаза ее, расширенные ужасом, кричали над стиснутыми ладошками.
- Девчонки! Мы со Степкой побежим к тете Ене, вы додежуривайте. Да не говорите ничего! Скажите, что, мол, я угорела…
И мы побежали по темной еще улице. Лишь кое-где окна были озарены, будто за ними бушевал пожар. Это топились русские печи, поставленные, как водится, челом против окна. Вот и кажется, что горит в окне. Ах, огонь, огонь! Милостив ты, пока за тобой глядишь. Чуть ослабь надзор, и ты мстишь.
Как мне было больно за Степку! Лихорадочно вспоминала я всякие средства от ожогов. Картофель - сырой, тертый. Ну, это когда только краснота. Мылом мылят - это тоже при небольшом ожоге… А Степка бежит, подняв руки, и помахивает кистями, словно в танце. Я знаю, хочется холодного на ожог, вот Степа и охлаждает свои горящие ладони.
Тетя Еня уже не спала, печь растапливала. Увидев нас, только руками всплеснула и крепче сжала губы. Пока я, захлебываясь словами, рассказывала, как и что, она из нижней тумбы своего узкого буфетика вынула стопку льняных полотенец, выбрала ветхое, в дырках, но белое как снег.
И вдруг велела мне:
- Воротись в школу, Даша. Додежуривай. Ты нам тут не нужна. Я помогу Степану. А ты помешаешь только. Ступай быстрей, не бойся. Хорошо ему сделаю. Приходи, как и должна, к завтраку, к полседьмому.
И она, повернув меня лицом к двери, подтолкнула легонько.
Побежала я. Тетя Еня так говорила, что и в голову бы не пришло ослушаться.
