Пространство памяти - Махи Маргарет (читать книги полностью без сокращений txt) 📗

Бонни восторженно забила в ладоши — Софи улыбнулась и слегка поклонилась, как любой исполнитель радуясь аплодисментам.

Джонни забыл подогреть тарелки к обеду. Пришлось подержать их под горячей водой — сначала одну, потом другую; он держал, а Бонни вытирала. Приятно было стоять с ней рядом. К тому же он помнил, Бонни часто мыла посуду у них дома. Искоса поглядывая на ее руки в веснушках, осторожные, пугливые, как птицы, Джонни думал о том, что, может, после того как они поедят, ему удастся завлечь ее в постель. Это весьма привычное размышление превратилось в упоительную фантазию о том, как таким образом он приобретет над Бонни власть — власть над пифией со всеми ее предсказаниями, власть над прошлым. Тогда он как-то справится с ним и никогда больше не позволит ему взять над собой верх.

Подогретые тарелки стояли на кухонном столе. Софи в гостиной послушно смотрела телевизор.

— Ах Боже мой, Боже мой, вот напасть-то, — вздыхала она, то ли жалуясь, то ли смеясь.

— А волосы ты больше не обесцвечиваешь? — спросила Бонни. — И танцевать бросил?

— Хорошо, что мы тогда догадались их обесцветить, — ответил Джонни, выкладывая на тарелки горячую картошку. — Мы взяли первенство. Набрали больше всех очков за внешний вид и презентацию.

— Только тебе пришлось поплатиться за это, — заметила она сухо. — Почему твоя мать не покрасила волосы Дженин в твой цвет? Никто бы тебе тогда и слова не сказал.

— Покрасить Дженин?! — воскликнул Джонни, не веря собственным ушам. — Дженин? Натуральную платиновую блондинку — в мышиный цвет? Ставлю тебе единицу за стиль! Не звони мне, Бонни Бенедикта, я сам тебе позвоню.

Бонни рассмеялась. Они продолжали болтать: их голоса весело сплетались в единую мелодию, они о чем-то спрашивали друг друга, отвечали, вспоминали старые шутки, на ходу изобретали новые. Они отнесли тарелки в гостиную, где Софи смотрела рекламу мыла — в ней слушателям напоминали, что за многие годы данный сорт мыла доказал свою надежность.

— Помните доброе старое время? — вдруг неосторожно спросил женский голос.

— О, я-то помню доброе старое время, — с готовностью отозвалась Софи. — Я помню тот день, когда на школьный двор чуть не ворвался бык. Мы тогда жили в Листоне, и фермеры обычно гнали скот по главной улице. Вот этот бык и... Мы все ужасно боялись быков...

Джонни снова наполнил вином свой стакан, подлил Бонни и добавил несколько капель Софи. Поглядев на ее синее платье, он сунул ей за воротник кухонное полотенце, а другое, сплошь дырявое, положил на колени.

— Будешь капать себе на колени, — сказал он Софи, — постарайся в дырки не попадать.

— Хорошо, — пообещала Софи без тени улыбки.

Бонни серьезно следила за ним. Джонни становилось все веселее — отчасти из-за вина, но также и оттого, что все так хорошо складывалось. Он не сомневался, что ему не было бы так легко на душе, если бы Бонни чувствовала себя иначе.

— А я и вправду проголодалась, — призналась она. — Все эти дни ужасно много работала и, конечно, ничего не готовила. Сегодняшний ужин для меня — настоящий пир.

Софи наклонилась к ней.

— В некоторых ресторанах, — начала она, — еда... как бы это сказать... не очень высокого качества. Но здесь все делают на совесть.

— Я выключу телик, — сказал Джонни, — тогда мы сможем углубиться в интеллектуальную беседу.

Он направился к телевизору, но в эту минуту диктор, до неузнаваемости искаженный экраном Софи, начал читать содержание вечерних новостей.

— Арестованные вчера активистка Хинеранги Хотейни и ее помощник Бой Ройбен предстали перед судом в Нельсоне [13], — торопливо объявил он, словно опасаясь, как бы его не выключили. Джонни застыл с протянутой рукой, потом отступил. — Подробности в нашей программе, — самодовольно прибавил диктор. И тут же на экране появилось лицо отчаявшегося фермера, заколовшего несколько овец на главной улице провинциального города в знак протеста против политики правительства по закладным на фермы. Они не отводили глаз от экрана — внезапно по лицу фермера покатились слезы.

— Ты знала? — спросил Джонни.

— Я знала, что ее поймали, — ответила Бонни. — Сегодня утром мама мне позвонила и сказала.

— А что они думают? Мои бы просто на стенку лезли.

Бонни аккуратно разрезала пополам картофелину.

— Они встревожены, но они на ее стороне. Если хочешь знать, я тоже, — прибавила она, подняв взгляд на Джонни. — Мне бы хотелось больше походить на нее.

— Ты можешь даже ее превзойти, — сказал Джонни. — Это нетрудно. Брось в премьер-министра шутиху. Впрочем, небось опять скажешь, что я приспосабливаюсь.

— А по-моему, к вещам надо приспосабливаться, — заявила Софи, уставившись на стол. — У меня, например, есть пластмассовая масленка и сырница, и, когда сыр и масло кончаются, я просто протираю их влажной тряпкой, и всё — до следующего раза.

— Рядом с Самантой я всегда чувствовала себя какой-то несерьезной, - призналась Бонни, бросив на него взгляд. — Я такая бесцветная. Конечно, не внешне... а в душе. В детстве я надеялась, что стану как Дженин — она ведь была такая яркая, необычная.

— У тебя и собственной яркости хватает, — возразил Джонни. — Поэтому я тебя и искал.

— Если наряжусь, то я ничего, — сказала Бонни весело. — Даже кажется, что во мне есть какая-то магия. Но все эти черные звезды, серебряные полумесяцы и прочее, — она взглянула на свой наряд, — только видимость. А я хочу, чтобы они прожгли меня насквозь.

Почему-то эта мысль показалась Джонни очень сексуальной; но тут его отвлек телевизор: на экране появился зал суда, потом туда ввели двух обвиняемых. В худощавой энергичной девушке в узких темных очках, которая остановилась в дверях, глядя прямо в телевизионные объективы, и подняла руку в салюте "черной власти", Джонни не узнал Боннину сестру Саманту.

Софи все это время сосредоточенно ела — телевизор ее совершенно не интересовал.

Внезапно Бонни, словно в полусне, заговорила. Она говорила о своих родителях, которые, будучи идеалистами и не имея собственных детей, удочерили двух девочек, понимая, что их шансы покинуть приют не очень-то велики.

— Сейчас это не имело бы значения, — говорила Бонни, — потому что сейчас люди готовы усыновить любого ребенка, но двадцать лет назад таким детям, как я, приходилось ждать довольно долго.

— Почему? — с недоумением спросил Джонни.

— Ну, знаешь, во мне столько всякой крови намешано, я прямо настоящая дворняжка, — объяснила Бонни. — Немножко белой от какого-то неизвестного европейца, немножко маори, немножко китайской, возможно, капелька индийской. Саманта — теперь она, конечно, Хинеранги — наполовину маори, наполовину пакеха [14]. В детстве у нее была заячья губа, хотя сейчас это почти незаметно.

Оглядываясь на прошлое, Джонни смутно вспомнил об операции и шраме.

— На самом деле мы никому не были нужны. Но это нас как раз и спасло: Бенедикты только того и ждали.

— Я тебя удочерю, — сказал Джонни. — Волки иногда это делают. Я был волчонком, прежде чем стать бойскаутом, и слушал рассказы про Маугли и волчью стаю.

— А по-моему, волкам нельзя позволять усыновлять младенцев, — вдруг решительно вмешалась Софи. — Они не знают, как за ними ухаживать.

— Наверное, всем родителям хочется, чтобы дети подтверждали верность их идеи, — задумчиво произнесла Бонни. — Я знаю, Бенедикты искренне любят нас с Самантой, но они особенно радуются, когда мы что-нибудь доказываем... Ну, скажем, что любовь и хорошее образование могут спасти человека, даже самого безнадежного.

— Знаете, я никогда не сделаю ничего, что может повредить моим кискам, — заявила Софи таким тоном, словно предлагала на обсуждение совершенно новую тему.

Она съела все, что ей дали, и теперь поглядывала, не будет ли добавки.

— Ешь, — сказал Джонни Бонни. — Имей в виду, сладкого нет, одни апельсины.