Егоркин разъезд - Супрун Иван Федосеевич (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗
— Подведите ее сюда, а вы, Павловский, возьмите ее под уздцы.
Через несколько секунд лошадь стояла рядом с хозяином.
Директор дороги позвал высокого старика:
— Леонид Евгеньевич! Кажется, вы говорили, что чудес на свете не бывает.
— Да, это утверждал я, — ответил Леонид Евгеньевич.
— Вот опровержение ваших доказательств.
Директор ткнул пальцем в сторону Павловского и лошади.
— Не вижу ничего сверхъестественного, — сказал Леонид Евгеньевич.
— А вы как следует присмотритесь. Вам это полезно, ведь это один из рыцарей вашей службы. А вырвался он сейчас, как я понимаю, прямо из кромешного ада, где на нем черти молотили горох! Неужели не заметно?
Директор засмеялся. Вслед за ним засмеялись остальные господа, а толстяк даже захохотал.
Павловский не знал, как себя вести: то ли стоять в прежней позе, с опущенной головой и с хмурым выражением на лице, то ли поднять голову и смотреть виноватыми глазами, то ли самому засмеяться.
Хмуриться нельзя, могут подумать, что он обиделся, виноватое выражение лица может быть истолковано как сердитое. Лучше всего, пожалуй, если он засмеется. Этим он даст понять, что слова, сказанные директором дороги, настолько остроумны, что даже он, сам осмеянный, не в силах удержаться от смеха.
Павловский поднял голову, взглянул на веселые лица начальников и попытался засмеяться. Смеха не получилось — куда-то исчез голос — зато улыбка вышла на славу: широкая, во весь рот.
— Смотрите-ка, господа, ведь он еще и смеется! — сказал директор и насупился.
Смех моментально прекратился, улыбки исчезли. Улыбался лишь один Павловский.
— Смеешься, каналья! — взвизгнул директор и стремительно подскочил к Павловскому.
Колени у Павловского задрожали еще сильнее, и он снова опустил голову.
Смотреть на эту картину было неловко, лица у лагунковцев сделались серьезными, хмурыми, кое-кто из них отвернулся.
Егорке стало жалко Павловского, было удивительно — такой высокий и здоровый, а боится такого маленького и сухонького.
Постояв некоторое время без движения, директор вдруг вскинул правую руку. «Неужели хочет ударить?» — пронеслось в голове у каждого. Но директор не размахнулся; он сорвал с Павловского фуражку и пустил ее вдоль перрона. Фуражка некоторое время катилась колесом прямо, а затем повернула в сторону и легла козырьком вниз у ног Назарыча. Назарыч нагнулся, чтобы поднять ее.
— Не сметь трогать! — крикнул директор и, повернувшись к Самоте, спросил:
— Как вас?
— Дорожный мастер Кузьмичев!
— Так вот, Кузьмичев, ведите нас и показывайте. А вы, Павловский, крепче держите свою лошадь и следуйте за нами.
Самота повернулся по-военному, стукнул каблуками, сказал: «Пожалуйте!» — и направился по линии к стрелкам. Рядом с ним зашагал директор.
За ними двинулась свита, а сзади поплелся Павловский с лошадью.
Рабочие начали расходиться по домам, и вскоре на опустевшем перроне остался лишь один Назарыч. Он стоял около фуражки и не мог решить, уходить ему или не уходить.
Идя по линии, директор расспрашивал о состоянии околотка. Самота отвечал четко, без запинки и только один раз чуть было не осрамился. Случилось это как раз напротив барака.
— А это что у вас за чудеса? — директор кивнул на крышу.
Самота взглянул и обомлел — крыша барака опаршивела: травы не стало только в некоторых местах. Но главное «чудо» было не в этом, а в трубах. Хорошо выбеленные известью, они были обведены широкими черными полосами.
— Это… это наш путейский барак, ремонтники там проживают, — пролепетал перепуганный Самота.
— Барак-то барак, да уж больно трубы удивительные, как на пароходе.
— Ты вот что, Кузьмичев, — вмешался толстяк, — поставь промеж этих труб свисток, и тогда можно будет пускаться в плавание.
Шутка понравилась директору, он улыбнулся. Грозу пронесло.
Когда обход был окончен, Самота проводил начальство до вагонов и отправился домой. У барака толпились рабочие. Самота подошел к ним:
— Чего толпитесь?
— Ждем начальство, ведь у нас-то оно не было, — сказал Антон Кондратьевич.
— Это зачем же тебе оно потребовалось?
— Поговорить хотели.
— Может быть, тебе еще и какавы с кофеем захотелось?
— Не мешало бы и какаву.
— Погоди, я тебе задам какаву, — кивнул Самота на крышу барака.
— А лучше бы всего ведро водки, — сказал Аким Пузырев. — Эх, и гульнули бы по случаю такого праздничка. Вы, Степан Степанович, походатайствуйте там.
— Я вам походатайствую… Господа водки не пьют, они вина употребляют.
— Несчастные они люди, — вздохнул Аким Пузырев.
— Ну, ну! — Самота погрозил пальцем и пошел домой.
Минут через тридцать служебный поезд пронесся мимо барака — большой господин торопился на следующую станцию.
ВЕСЕЛОЕ ГОРЕ
После встречи с искалеченным солдатом Егорка перестал выбегать к путевой насыпи, когда проносились пассажирские поезда. Забросил он и свою игру в дежурного по станции.
Однажды в воскресенье Егорка долго играл на улице и захотел есть. Дома никого не было: отец дежурил, мать сидела с бабами на лавочке около барака, Феня с братишками играла во дворе. Егорка заскочил в избу, отломил краюху хлеба и только хотел налить в кружку молока, как раздался паровозный гудок и начала вздрагивать казарма: со станции Протасовка шел поезд «Встречу», — решил Егорка. Паровоз вот-вот должен был показаться в окошечке. Палочку-жезл искать было некогда, да и не нужно: ее вполне могла заменить кружка. Егорка положил хлеб, взял в правую руку кружку, забрался на нары и замер. Но что такое? Ждет он, ждет, а паровоза все нет и нет. Вдруг казарма перестала дрожать, и раздался еще один гудок — протяжный, жалобный. «Беда стряслась», — догадался Егорка и моментально выскочил на крыльцо.
Прямо против барака стоял пассажирский поезд. Егорка прыгнул на землю и во весь дух понесся на линию. У путевой насыпи он нагнал Гришку:
— Что стряслось?
— Наверное, вагоны сошли с рельсов, — ответил Гришка.
Ребята торопливо забрались на насыпь. Все вагоны стояли прямо, на рельсах, а вот с паровозом творилось что-то неладное: виднелась только труба, остальное же: тендер, колеса, будка машиниста и вся передняя часть — было окутано густой пеленой пара. Подойти к паровозу ребята не решались.
На разъезде время от времени случались кое-какие происшествия: останавливались поезда у закрытого семафора, загорались вагонные буксы, а однажды даже вагон сошел на стрелке с рельсов, но чтобы паровоз испортился — такого еще не было.
Захлебывающимся от волнения голосом Егорка сказал:
— Наверное, котел взорвался.
— Нет, — возразил Гришка, — еще не взорвался. Если бы он взорвался, то весь состав раскрошило бы в щепки, а пассажиров разорвало бы на кусочки. Я знаю. Один раз, когда мы с тятей были на станции Протасовка, взорвался котел, так паровозная труба взвилась под облака и улетела. Ее потом нашли за речкой в кустах. Тогда вот так же паровоз парил-парил, а потом как трахнет.
— И ты видел?
— Собственными глазами. Я стоял рядышком.
— И всегда ты, Гришка, врешь. Если бы ты стоял рядышком, тебя тоже разорвало бы на кусочки, и ты теперь был бы не живой, а мертвый.
— Конечно, разорвало бы, — согласился Гришка, — если бы я не умел спасаться. А то я как сделал. Взял да сразу же брякнулся на землю. Ты, Егорка, тоже всегда так делай, когда что-нибудь взрывается — ложись на землю. Тогда ни один осколок не попадет в тебя, ну, а если окарябает немножко, то ничего.
Егорка не поверил Гришке, но спорить не стал — очень хотелось узнать, что же случилось с паровозом. Но как узнать? Приближаться к нему боязно, вдруг он и в самом деле взорвется.
— Раз ты умеешь спасаться, иди и узнай, а я побуду тут, — сказал Егорка.
— И пойду.
Гришка сделал несколько шагов, остановился, потоптался на месте и вернулся обратно.
— Ага, струсил? — укорил Егорка.
