Мужское воспитание - Никольский Борис (библиотека электронных книг txt) 📗
Сколько раз Димка видел такое в кино! Немецкий танк — и наши бойцы в окопе. Танк надвигается, увеличивается, разрастается во весь экран.
Вот до окопа осталось пятнадцать метров, десять… пять…
Вот танк подмял под себя бруствер, посыпался вниз песок.
Танк взревел, задрал нос, на секунду показалось его темное днище. Обрушился на окоп.
Димка ухватился за чей-то рукав.
А танк уже прошел через окоп и остановился, затих. Возле него медленно оседала пыль. И земля тонкими струйками все еще стекала в окоп.
Отряхиваясь, отец вылез наверх. Снял фуражку, похлопал ею о колено.
— Ну, вот видите, ничего страшного со мной не случилось. Теперь вы все проделаете то же самое.
— Товарищ капитан! — выкрикнул Лебедев. — Можно я первый?
— Когда вы, Лебедев, наконец, научитесь правильно обращаться к командиру? — строго сказал Димкин отец. — И потом, почему у вас противогаз расстегнут? Опять пуговицы нет?
— Товарищ капитан…
— Прекратите разговоры. И если еще раз я увижу…
«И что он придирается? — думал Димка. — Подумаешь — пуговица! Как будто на войне будут смотреть, у кого есть пуговица, а у кого нет!»
Димке даже стыдно стало за отца. Неужели он сам не понимает? Только все настроение сбил!
…Снова загрохотал танк, снова пополз на окоп, скрежеща гусеницами. Опять пятнадцать метров до бруствера, десять…
И вдруг в последний момент высунулся солдат из окопа. Видно, не выдержал ожидания, испугался, хотел выскочить.
— Назад! — яростно крикнул отец и махнул рукой. — Ложись!
Его голос потонул в грохоте. Солдат юркнул вниз.
Димка хотел засмеяться, но вспомнил вдруг парашютную вышку и не стал смеяться. Вспомнил, как действовал за него на вышке вроде бы совсем другой человек. Так и здесь, наверно. Со стороны посмотреть — ничего страшного. Ложись и лежи себе на дне окопа. А как заберешься сам — еще неизвестно, что почувствуешь.
Зато солдаты вовсю потешались над своим товарищем:
— Проверь, Горохов, штаны-то у тебя сухие?
— Голову, голову потрогай — цела ли?
— Да ну вас, — сердито оправдывался Горохов, — я только посмотреть хотел, где танк…
К концу занятий от грохота у Димки уже звенело в ушах. Во рту пересохло, хотелось пить, и даже волосы стали жесткими от пыли. Но все-таки он ни за что бы не согласился отправиться домой. Да отец и не беспокоился о нем — раз явился сюда, так уж терпи вместе со всеми.
Наступил перекур. Солдаты — кто сел на траву, кто лег — отдыхают. А Лебедев рассказывает:
— Вот в прошлом году на учениях был у нас случай. Мы с дружком моим, Серегой Башмаковым, профилонили, окопаться как следует не успели, а тут команда: «Танки слева!» Что делать? От танка за кустиком не спрячешься. А танк жмет прямо на нас. Рядом сосна росла — высоченная. Мы с Серегой на сосну. А как стал танк мимо проходить, мы на него — раз! И смотровые щели плащ-палаткой закрыли. Танк и ослеп. Покрутился, покрутился на месте, и все. Что ему делать? Вылезайте, голубчики, приехали. Командир полка нам благодарность объявил — за находчивость.
— Ох, и мастер ты заливать, Лебедев, — сказал Булкин.
— Это почему? — обиделся Лебедев, и веснушки на его лице сразу потемнели. Вообще у него были удивительные веснушки — они могли становиться гуще и реже, могли становиться темнее или бледнеть, могли и почти вовсе исчезать. Казалось, сам Лебедев, как фокусник, управлял ими.
— Спроси у кого хочешь, был такой случай…
Лебедев все больше нравился Димке. С таким не соскучишься. Был бы у Димки такой старший брат — вот было бы здорово! На гитаре сыграть — пожалуйста, смешную историю рассказать — пожалуйста, в воротах вратарем постоять — сколько угодно. Все может Лебедев.
Димка и сам не заметил, как все чаще стал повторять: «Лебедев сказал…», «Лебедев говорит…», «Пап, а Лебедев сказал — скоро тревога будет…», «Пап, а Лебедев говорит, на ученьях пушки на парашютах бросают…», «Пап, а Лебедев…»
— Меня уже что-то начинает пугать этот Лебедев, — сказала мама. — Что он хоть из себя представляет?
Димка весь напрягся — ждал, что ответит отец. Отец пожал плечами.
— Димка уже достаточно взрослый, — сказал он, — чтобы самостоятельно выбирать себе друзей.
Все-таки Димка никак не мог понять отца: иногда хмурится, молчит, к нему и подступиться страшно, а иногда такое скажет, что прыгать от радости хочется. Вот как сейчас.
Однажды отец сказал:
— Завтра у твоего друга, между прочим, день рождения.
— У кого? — на всякий случай спросил Димка.
— У Лебедева. У кого же еще.
— И праздновать будут? — осведомился Димка.
— Ну, праздновать, не праздновать, а поздравят. Боевой листок в его честь выпустят.
— А тебя тоже поздравляли, когда ты был солдатом? — спросил Димка.
— Нет, — сказал отец, — когда я служил, ничего такого и в помине не было. Мне двадцать лет в карауле исполнилось. Никто и не вспомнил. Не до нежностей было… — Отец вздохнул, и Димке почему-то показалось, что он жалеет о том времени, когда было не до нежностей. А может быть, просто обидно ему стало, что никто его тогда не поздравил.
«Надо поздравить Лебедева, — подумал Димка, — надо обязательно его поздравить».
Ему хотелось что-нибудь подарить Лебедеву. Но что? Он ничего не мог придумать. Бабушка в таких случаях говорила: «Важен не подарок, важно внимание».
Димка взял открытку, самую красивую — серебристая ракета в черном небе летит к звездам — и написал на обороте:
«Дорогой Лебедев! Поздравляю вас с днем рождения и желаю…»
— Пап, — спросил он, — чего пожелать Лебедеву?
— Хм, — сказал отец, — наверно, успехов в учебно-боевой и политической подготовке.
«…успехов в боевой и политической подготовке», — написал Димка. Слово «учебно» он выбросил. Потом подумал и добавил: «…а так же счастья в личной жизни». И подписался: «Толмазов Дима».
Он решил, что отдаст эту открытку Лебедеву утром.
Но на рассвете полк подняли по тревоге.
На рассвете застучали по ступенькам сапоги посыльных, зазвенели звонки в квартирах, захлопали двери.
Ничего этого Димка не слышал. Он спал. А когда проснулся, отца уже не было. Димка очень расстроился, рассердился на маму: почему не разбудила?
— Потому что тебе там нечего делать, — сказала мама.
Димка обиделся еще больше. Торопливо позавтракал и побежал к казарме.
В казарме было тихо и пусто. Только дневальный скучал у тумбочки с телефоном.
— Проспал? — спросил он.
Димка ничего не ответил. Уж если бы он был солдатом, он бы ни за что не согласился дежурить у тумбочки, когда все поднялись по тревоге.
Он вышел на улицу, побрел к солдатской курилке. Сел на скамейку, где сидел всегда рядом с Лебедевым. Скамейка была сколочена из грубых досок и вся испещрена вырезанными буквами и цифрами. Кто вырезал свое имя, кто — год рождения, а кто — название родного города. «Пермь, — читал Димка, — Вологда… Баку… Саратов…»
«Может быть, они уже поднялись в небо, — думал Димка, — может быть, летят уже среди облаков, готовые в любую минуту как белый смерч обрушиться на голову противника…»
Эти слова про белый смерч Димка прочел в одной книжке, и они ему очень понравились.
Димка попробовал представить, как гудит в самолете сирена, как поднимаются со своих мест солдаты, как медленно распахиваются створки огромного люка, как бушует воздушный вихрь… Все это рассказывал ему Лебедев. Но разве представишь такое? Вот самому бы посмотреть, своими глазами!
А может быть, и не поднимались они ни в какое небо, а просто бегут сейчас по пыльной дороге, топают сапогами, спешат выйти наперерез «противнику»…
Самое обидное, что Димка ничего не знает. Сидит здесь, как дурачок, и гадает. Жалко было отцу разбудить, что ли…
Посидел Димка в курилке, пошел домой. Дома тоже скучно. Мать сказала:
— Что ты мотаешься, как неприкаянный? Поиграл бы с детьми…
«С детьми!» — Димка фыркнул. «Дети» — это белобрысый шестилетний Павел, сын начальника штаба, и первоклассница Нинка. Димка всегда старался незаметно прошмыгнуть мимо них, а то увяжутся, потом не избавишься.
