Его среди нас нет - Иванов Сергей Анатольевич (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
С ним и теперь, по старой памяти, тоже не собирались садиться. Никому даже в голову не пришло сказать, что-де, греби ко мне, Корма.
Ну, и с новенькой, с этой Таней, тоже никто садиться не собирался. Больше, конечно, из-за того, что просто стеснялись.
И тогда вдруг эта новенькая, с таким слишком простым для себя именем Таня, тогда эта девчонка улыбнулась Сереже спокойными глазами и кивнула на заднюю парту, в самом углу, у окна.
Известно, что задние парты — по-древнешкольному «Камчатка» — пристанище всевозможных типов: неактивных, ленивых, а то и просто отпетых. В начале года, да тем более первого сентября, да перед самым первым уроком люди здесь садиться не хотят. А если, может, и хотят, то стесняются. У каждого есть надежда, что «вчерашний день лишь черновик, все можно заново начать», как говорится в одном хорошем стихотворении.
И вдруг она пошла туда сама. И за ней плелся Сережа. Корма!
Странная подробность. Незаметная, а все же странная.
Алена Робертовна, уже готовая начать свою тронную речь, даже выпустила из легких воздух. И ей пришлось его вдыхать заново.
— Здравствуйте, дорогие мои мальчишки и девчонки!
К этому своему вступительному слову она готовилась сегодня целое утро. И во время отпуска, лежа на песочке около моря, Алена мыслями не раз пролетала над этим мгновеньем — когда она говорит своим ребятам «тронную речь».
Она, может быть, и загорала только для них — чтобы они ею любовались — именно они! Любовались и гордились. И синее платье с белой отделкой надела специально. Подчеркивать загар чисто-белым платьем — это вульгарно. А когда синее, и белое лишь отделка, то очень хорошо.
Но, к сожалению, эта милая Алена Робертовна не очень-то знала школу, хотя и преподавала уже третий год. Она вообще не очень знала жизнь. А может, лучше будет сказать, не очень ее… замечала, как и все восторженные люди. И жила она не в настоящем мире, а в том, что сама себе придумала.
Это случается с людьми, и не так уж редко. Живут они всю жизнь, ничего не зная. И живут, надо сказать, довольно неплохо, потому что окружающие к ним относятся со снисхождением: ну витает человек… Пусть себе витает! Что ж ему, крылья рубить?
— Дорогие мальчишки и девчонки! Вот и пришел наш веселый праздник!
Эти фразы она услышала когда-то от Чуковского или, может быть, от другого какого-то писателя. И фразы эти очень понравились ей. Но то, что позволено знаменитому Корнею Ивановичу, никак не годится для молоденькой учительницы.
Класс, услышав такое вступление, сразу вспомнил, что Алена — известная витальщица в облаках. И тихо каждый занялся своим делом, то есть разговорами: не видались-то целую пропасть времени, глубиной в девяносто два дня.
Но именно тихо, потому что относились к ней как бы снисходительно и знали ее доброту.
Некто Игорь Тренин, человек в классе не очень уважаемый, повернулся к Сереже, не торопясь осмотрел его соседку. Есть такие люди — они скрывают свою слабость тем, что угнетают других.
— Не теряешься, Корма, — сказал он наконец и хмыкнул. Он не старался к этому разговору привлечь чье-то внимание, да и не привлек. Он лишь хотел напомнить Сереже, кто среди них главный.
И чтоб эта новенькая тоже знала!
К сожалению, Сережа не нашелся сразу, как ему ответить, а потому покраснел и растерялся. Вернее, был готов покраснеть и растеряться. Но его неожиданно выручила Таня, эта девчонка. И опять довольно-таки неожиданным способом. Она спросила:
— Как его зовут, а?
Она спросила совершенно нормальным тоном, но так, словно Тренина здесь вообще не было.
— Его? Тренер…
Сережа вовсе не хотел унизить Тренина прозвищем. Просто вырвалось от неожиданности. Таня посмотрела на Тренина спокойными стальными глазами:
— Хочешь, я тебе, Тренер, фокус покажу?
И вдруг вынула… шарик! Положила на край стола. Затем повернула голову, наставила глаза на Сережу — смотрела требовательно. И Сережа, буквально замерев от ужаса — ведь он, в сущности, захватил свой шарик совершенно случайно, — сунул руку в карман…
У Тренина прямо челюсть отпала. Очень дурацкая получилась физиономия и совершенно беспомощная от полного ничегонепонимания.
— Привет! — Таня показала головой, что теперь он может отвернуться, поскольку больше ей не нужен.
И Тренер отвернулся, абсолютно бессловесно! Уши его от смущения горели, как два заката, и, казалось, немножко подросли.
— Ты драться умеешь? — шепотом спросила Таня.
Сережа сразу понял, что врать бесполезно.
— Научишься! — это она сказала так, словно бы давала ему задание на будущее.
Алена Робертовна между тем продолжала свою речь…
— Ты будешь слушать? — спросила Таня.
Опять ее вопрос застал Сережу врасплох: он не любил себе признаваться в том, что частенько не слушает учителей, а занят более интересными делами. Да в этом и никто не любит признаваться!
— Я лично послушаю, — сказала Таня. — Мне надо ее понять… А ты мне пока составь схему класса — по партам: имена и прозвища.
Алена Робертовна говорила, в сущности, умные и полезные вещи. Но почти никто ее не слушал — из-за «витательной» манеры выражаться. И только синие глаза с задней парты смотрели на учительницу внимательно и спокойно.
И без всякой любви.
Странно и жутко…
В тот день больше ничего примечательного не случилось с Таней Садовничьей. Нет, пожалуй, было. На шестом уроке, на физкультуре, им устроили прикидку на шестьдесят метров — кто как отдохнул за лето, кто сколько сил набрался, кого, может быть, стоит рекомендовать в легкоатлетическую секцию.
И здесь Садовничья вдруг заявила:
— Побегу только с самым сильным. Иначе мне не интересно.
Причем сказала она это без всякого вызова. Просто сообщила учителю, как обстоят дела.
Степан Семенович усмехнулся, чтобы скрыть удивление:
— Ну… Удовлетворим твою просьбу.
И сначала все пробежали шестьдесят на время. А потом Таня побежала с самым сильным, с Огаревым.
Степан Семенович надеялся после забега ей сказать, что вот, мол, никогда не надо задаваться.
Но она отстала совсем ненамного! И он решил промолчать. Потом Таня объяснила стоящему рядом Сереже:
— Просто я хотела, чтоб меня сразу запомнили. Это пригодится!
И ее действительно запомнили. А поскольку она контактировала с Сережей, его телефон стал даже своеобразным дефицитом… Ведь в классе мало кто знал эти никому, казалось бы, не нужные семь цифр.
— Ты можешь сказать-то, кто она такая? — спрашивали Сережу.
А он отвечал:
— Пока не могу!
А что ему оставалось делать, когда он сам ничего не знал?
И вдруг, словно гром среди ясного неба, раздался ее звонок:
— Надеюсь, ты не удивляешься, что я знаю твой телефон?
— Удивляюсь, — честно ответил Сережа.
— Неужели ты думаешь, так трудно найти способ узнать телефон какого-то ученика? В школу, например, можно позвонить… Но я, естественно, воспользовалась другим.
Потом и еще бывали случаи, когда она что-то «узнавала». И Сереже Крамскому редко удавалось раскрыть пути ее узнавания.
— Приходи ко мне. Будешь заниматься боксом. Бокс мне от тебя нужен в первую очередь.
Он хотел всего этого и ждал чуть не целое лето, ждал — ее резкости, неожиданности… и таинственности в то же время. А теперь вот робел! Слабым, словно сделанным из поролона, пальцем тронул кнопку звонка.
Дверь эту Сережа нашел без труда, потому что Садовничья, оказывается, жила всего в «полумороженом» от него — как выражалась в их школе одна изысканная девятиклассница.
То был новый, известный всему кварталу дом-шестнадцатиэтажка.
Через темный предбанничек его провели в слишком просторную, слишком светлую комнату. Такие всегда бывают в новых домах, покуда сюда еще не успела заселиться мебель. У стены стоял диван, у другой стены телевизор. Удобно, подумал Сережа. Перед стеклянной дверью, выходящей на балкон, поместился письменный стол со стулом.
