Тройка запряженных кузнечиков - Корпачев Эдуард (книги хорошего качества txt) 📗
— Во тебе и шалаш, Ванька!
— Живи, Харитоня, в своем хороме! — отзывался другой.
«Ну! — опять воспрянул Авера. — Будут разговоры, байки — хоть не спи всю ночь!»
— Помалкивай, Ванька, ты уже сдох. Нагнулся к земле — и отдышаться не можешь. Пенсионный возраст, Ванька, на носу.
— А сам? А сам? — в сердцах спрашивал отец. — Коня еле вывел на бережок. У самого мотор не тот.
— Ты со мной не равняйся. Я тебя в момент скручу и еще веревкой свяжу.
— А то поборемся? — в хищной какой-то стойке застыл отец.
— А то! — с вызовом бросил и ветеринар.
И тут они вдруг оба пошли грудь на грудь, схватились и, сопя, взмыкивая, стали бороться так, что затрещали рубахи. А потом и по земле покатились, и не разобрать было, где отец, где Харитон Иванович.
— Давай, мужики, давай! — радостно завопил Авера. — Ну совсем чокнулись мужики!
И он все бегал вокруг них, катающихся по траве, угрожающих друг другу, и так нравилась ему схватка!
Когда же надоело им валяться по траве, она улеглись подле палатки животами вниз и, все еще трудно дыша, дрожащими голосами опять стали дразниться:
— Это тебе не в партизанах, Ванька!
— Заелся ты, Харитоня. Животом только и давишь.
Авера же, юля вокруг обессилевших борцов, спрашивал восхищенно:
— Мужики! Ну кто сильнее, мужики?
Ему не отвечали, не до него им было!
— Ничего себе: сравнил с партизанским временем! — запальчиво возражал отец, укрощая шумное свое дыхание. — Да я тогда километров сорок отмахал, когда от полицаев уходил на кобылке…
— На кобылке все же, а не пешком, — насмешливо заметил Харитон Иванович.
— Не имеет значения! На кобылке я уходил и болотом, и полем, а они, гады, тоже на конях за мной…
— Постойте, постойте! — вмешался Авера и с обидою дернул отца за рукав. — Ты чего раньше мне про это не говорил? Ты уходил от полицаев? И по тебе стреляли? И ты уходил на кобылке?
Спрашивал он лихорадочно, оборачивался при этом назад, во тьму, словно это он сам, Авера, скакал верхом, словно это за ним гнались враги и стреляли в него.
— Ну да, на кобылке уходил, — уже спокойнее повторил отец, повернулся на спину, похлопал себя по карманам, разыскивая спички, и вновь лег животом на траву. — На кобылке уходил, на матке вот этого Связиста.
— Врешь! — изумился Авера.
— Ничего подобного. Я ведь думал, что меня в партизаны не возьмут, если так приду, без оружия, без нечего. Оружие я еще раньше достал — такой пистолетик немецкий, у меня и теперь от него кобура осталась. А мне захотелось на своем коне прискакать в партизаны. В нашей деревне полицаи все на конях были, так я и предвидел одну кобылку — быструю, резвую. Это я теперь понимаю, что полицаи захватили лошадей с конезавода. Ну ладно. Приметил я ту кобылку и днем подкрался к комендатуре. Даже не подкрался, а так подошел — иду, мол, себе мимо. И подмыло меня вскочить на эту кобылку — и ходу! А на конях уже я крепко тогда мог держаться.
— Как будто другой деревенский хлопец не мог на коне держаться! — с укором заметил Харитон Иванович.
— Слушай дальше, Харитоня. И ты, Авера. Погоня за мной началась сразу. Я по шляху сначала, по шляху. Они — стрелять! А у меня только обойма. Берегу! Оглядываюсь, берегу. Может, и пошел бы дальше шляхом, если б не услышал: мотоциклы стрекочут. Тогда я в лес. А в лесу болотистые места — ох, Харитоня! И лезу на кобылке напролом, а они, гады, за мной, за мной, не отстают. Ясное дело, полицаи — деревенские мужики, к седлам привычны. И так — ну, километров сорок, не меньше. Пока я на засаду не нарвался.
— Ты что? — испугался Авера.
— На партизанскую засаду, сын. И полицаев отбили. А кобылка так и осталась в отряде. Да и Связист от кобылки в отряде появился — помнишь, Харитоня?
— А где она теперь, кобылка? — спросил Авера, тут же досадуя на неразумность свою: уж столько лет с той поры промелькнуло, столько зим!
Он подхватился, побежал во тьму. Ведь вот, оказывается, какой этот конь Связист! Ведь это его матка, резвая, послушная кобылка, унесла отца от полицаев, уберегла, спасла, принесла к партизанам…
Совсем неподалеку от палатки стоял Связист, даже пытался схватывать губами поваленную траву. И тогда Авера прижался к нему, обхватил руками его ногу, благодарный ему, его матке, резвой, послушной кобылке. И поверил он в новую свою выдумку, в то, что еще переможет Связист хворобу, что еще не раз будет выходить из денника, разгуливать в леваде.
А как только вернулся к палатке, услышал спокойные, мирные голоса отца и Харитона Ивановича.
— Мечта каждого человека, Иван, вернуть свое детство, молодость. — И Харитон Иванович при этом не то вздохнул, не то зевнул.
Авера по-своему понял слова ветеринара и поделился:
— Я вот тоже мечтаю…
Он встряхнул спичечным коробком, в котором зашуршали кузнечики, и принялся рассказывать о том, что задумал выдрессировать тройку луговых кузнечиков, чтобы они разъезжали, подобно тройке коней, чтобы ходили в упряжке и даже тащили какой-нибудь груз.
— Да это же сказка, Аверкий Иванович! — воскликнул Харитон Иванович. — Порою ты рассудительный, как мужик, а порою совсем… А, ладно! Дрессируй. — И вновь произнес: — Мечта, мечта!
Вот тут Авера и обиделся на Харитона Ивановича. «Какой он… — в досаде говорил он себе. — Только посмеивается».
Безнадежные поиски
А ночью спят и люди и кони. И когда спал Авера в палатке, ему снилось, что и Связист дремлет, понурив голову, изредка пошевеливая хвостом или вскидывая ногою, и отец с Харитоном Ивановичем спят рядышком, как некогда в партизанах. Ночь всех свалила наземь, опрокинула в сон!
Проснувшись, он краем глаза захотел посмотреть на лежавших в одной палатке партизан, но ни одного партизана, ни другого уже не было.
— Мужики! — охрипшим голосом позвал он, надеясь, что мужики где-то здесь, возле палатки, что вот их говор послышится, зашелестит вялая трава под их ногами и они появятся в палатке, присядут на корточки, с усмешкой спросят: «Как спалось, Аверкий Иванович? Не будили комары?»
Никто не отозвался на его хрипловатый голос, никто не пришел к нему.
И когда он выскочил из палатки, щурясь от бьющего в лицо рассветного солнца, ожидая увидеть отца, Харитона Ивановича и Связиста, то поразился тому, что вокруг никого нет и его оставили в палатке одного.
«Ну, партизаны! — с тайной завистью подумал он. — Так тихо снялись с места… Настоящие партизаны!»
Все-таки на седоватых от росы валках травы удалось различить зеленые полосы следов. Авера и тронулся было по этим следам, недоумевая, почему ушли отец с ветеринаром в луговую даль, а не берегом Днепра. Брел он по следам, зябко передергивался, взбирался на возвышение и зорко глядел вдаль. Нет, сказал он себе, они берегом ушли и Связиста угнали.
Мысль о Связисте наполнила его нехорошим, тревожным предчувствием. Он свернул в сторону и, держась берега, понесся к парому.
А там, на дощатом настиле парома, никак не стоялось ему на одном месте, он все подбирался к заспанному, обросшему сивой щетиной паромщику в рубахе навыпуск, все заискивал:
— Тут директор с ветеринаром не перевозили коня? Вы же знаете директора? Знаете батю?
— Знаю, — голосом скрипучей двери отвечал паромщик.
— Ну, так давно они перевозили коня?
— А ты что, забыл?
— Что я забыл?
— Забыл, хлопец, свой вчерашний день. Вчера к ночи вы и перевозили коня. Не конь — пенсионер. Старая падла.
— А сегодня? Сегодня утром?
— Сення директор с ветеринаром без коня были.
«Нет, что-то не так», — думал Авера и сердито взглядывал на паромщика, на непривычно белую папироску в его заскорузлых, точно затянутых брезентом пальцах.
И как только ткнулся паром в дощатый настил, Авера покинул медлительный транспорт и прянул к поселку.
Еще издали он заметил, как наездники выгоняют коней на проминку, как садится в качалку брат Санька и легонько трогает с места. У Саньки перво-наперво и надо было спросить обо всем, и он, оказавшись в леваде, потрусил рядом с Санькиной качалкой, спрашивая на бегу:
