Спроси у марки - Свирский Владимир Давидович (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
«Яйца курицу учат! — подумал я. — Вот ведь как бывает: хрестоматийная вещь, всяк уверен, будто знает ее, а полностью читал давно, может, еще в детстве, хватая верхушки… Ну, конечно же, он прав!»
А Костя строил свое доказательство:
— Слушайте, что было дальше! Тут просто по месяцам и неделям проследить можно. Вот:
А вот и указание на время года:
Чувствуете? Уже наступил новый, восемьсот двадцать пятый год, весна и лето тоже прошли, уже снова осень! Год прошел! Разве я не прав? И вот опять разыгралась непогода, почти так же, как в прошлом году. Ну, не совсем так, но все же. Вот тут-то Евгений и вспомнил прошлогоднее наводнение! И взбунтовался! Осенью восемьсот двадцать пятого года. Двадцать пятого! Понимаете? А ведь в том же году, может, через несколько дней, на том же самом месте начнется другой бунт! Около того же самого памятника! И декабристы тоже пригрозят царю, только не статуе, а живому. Вот так у меня все сцепилось… Если кто думает, что я не сам, что где-то вычитал, пусть думает, мне все равно… Я бы и выступать не стал, да Жанна Анатольевна попросила. А премии мне никакой не надо, я понимаю, за две марки разве можно место давать?
— Можно! — неожиданно ответил ему голос из зала. — Даже нужно! Просто нельзя не давать, это будет вопиющая несправедливость! Да, да — вопиющая!
Через несколько секунд на сцену вышел тот самый мужчина, которого подводила ко мне девочка, назвавшая меня жюрем.
Он решительно потряс руку вконец растерявшегося Крутикова.
— Благодарю, благодарю вас, коллега! И по-здрав-ляю! Отличное сообщение вы сделали! Пре-вос-ходное! Это говорит вам старый пушкинист, доктор наук! И пусть вас, коллега, не огорчает тот факт, что на элемент… Ну, скажем так: растянутости «Всадника» во времени ученые и до вас обратили внимание. Это не имеет существенного значения! Вы самостоятельно мыслите! Я не знаю, присутствует ли здесь уважаемая Жанна Анатольевна, о которой вы упоминали, но все равно, прошу вас, передайте ей спасибо, огромное спасибо! Предвижу, что кое-кто посмеется: подумаешь, велосипед изобрел! Да, велосипед, верно! Только многие ли способны на это, — вот в чем вопрос! Многие ли способны самостоятельно вновь изобрести велосипед?!
Он повернулся к нашему столу. В его глазах не было и тени прежней печали. Сейчас они лукаво улыбались.
— Ну-с, как же будем решать? В затруднительное положение поставил вас коллега Крутиков! Весьма! Но я вам помогу. Если, конечно, уважаемое жюри не возражает.
«Уважаемое жюри» не возражало. Ученый вновь обратился к залу:
— Я должен был сегодня выступать с лекцией о Пушкине. Однако по не зависящим от меня обстоятельствам, которые я теперь благословляю, лекция не состоялась. Я хотел показать ребятам свою реликвию — пушкинскую медаль, отчеканенную в честь столетия со дня рождения Александра Сергеевича. Вот она!
Он высоко поднял над головой отдающий медным блеском металлический кружок, потом протянул его Косте.
— Держите, коллега! Вы ее заслужили! И не вздумайте отказываться! Все честно: вы выступали вне конкурса, и награда тоже вне конкурса! Так-то!
Он вложил в Костину ладонь медаль и снова обратился к жюри:
— С моей стороны было бы нечестным умолчать… До сегодняшнего дня я считал филателию пустой забавой. Даже не пустой. Пустой — это слишком мягко. Я считал ее вредной забавой, а ссылки на Рузвельта, Павлова и других уважаемых людей — рекламными трюками. Да, считал! Но теперь не считаю!
— А я тебе что говорила, дедушка? — раздался уже знакомый мне голос из зала. — Вот никогда ты сразу не слушаешься!
Устное сочинение
Помните, Жанна Анатольевна упомянула по телефону о моем первом настоящем сочинении? Сейчас я вам о нем расскажу.
Сначала мы приняли Жанну Анатольевну за очередную невесту Валентина Валентиновича. Может, это были не невесты, а просто знакомые, перед которыми наш Валя-Валентина красовался, но у нас в классе так повелось: невесты и невесты.
Никогда — ни до, ни после — я не встречал такого самовлюбленного учителя. Неинтересных уроков у него не было, просто не могло быть — он бы этого не пережил! Ему требовалось постоянное поклонение. Без посторонних Валя-Валентина сникал, нашего внимания ему явно не хватало. Но стоило появиться директору, завучу или еще кому, как он преображался. Кого только ни приводил он к нам в класс: и приятелей, и родственников, и других учителей.
Вначале мы боготворили нашего литератора, гордились таким классным руководителем, однако постепенно любовь линяла и в конце концов сошла на нет, сменилась отчужденностью и взаимной неприязнью. А все оттого, что мы поняли: не для нас он старается — для себя! Главное ему — себя показать, он притворяется, будто мы ему интересны! Как заметили? Да разве такое скроешь? Сейчас, став взрослым, я понял, что учитель вообще не может притвориться. Не притворяться, а именно притвориться! Он всегда распахнут настежь. От своих учеников себя не спрячешь. Директору, инспектору можно «втереть очки», а ученикам — никогда! От них ничего не скроешь: ни доброты, ни злости, ни глупости, ни интеллигентности. И пошлости не скрыть. А самовлюбленности тем более! Так вот, Валя-Валентина нас не любил. Леня Малышев, мой сосед по парте, однажды его улыбку разъял, здорово получилось! Как разъял? Очень просто: отдельно нарисовал глаза и отдельно губы. Губы улыбаются, а глаза — стеклянные. Если не знаешь, ни за что не поверишь, что и глаза, и губы одному лицу принадлежат.
В общем, стала проявляться между нами, как теперь говорят, несовместимость, начали мы, семиклассники, разные фортели выкидывать: то с урока «смоемся», то в присутствии очередных гостей дурачками прикинемся. А он в ответ все сильнее ожесточался.
Как раз в разгар этой холодной войны и появилась у нас впервые Жанна Анатольевна. Лёни в школе не было, вот она и села рядом со мной. Оказалось — не невеста, а практикантка, студентка пединститута, об этом Валя-Валентина сам сообщил. К нам и раньше практиканты приходили, но те обычно сразу свои тетрадочки доставали и лист на две части делили, я сам видел, в одной части знак плюс, а в другой — минус. И весь урок строчили!
А у этой — ничего: ни бумаги, ни карандаша, подперла кулачками голову и сидит, только глазами во все стороны зыркает. А в глазах — любопытство и страх. Но любопытства гораздо больше.
Нашему классному такое поведение ее, видно, не понравилось. Подошел он к ней и тихо говорит:
— Я вам могу дать бумагу и ручку.
Она вскочила, словно ученица, глазами захлопала и отвечает:
— Нет, спасибо… не надо… я так.
— Да вы сидите, сидите! — он тоже растерялся. — Как знаете.
И стал читать наизусть стихотворение в прозе Ивана Сергеевича Тургенева «Русский язык».
Я и раньше слышал, что бывают стихи в прозе, но представить их себе никак не мог, как не мог представить сухую воду или, скажем, холодный огонь. Стихи — это когда стихи, а проза — это когда проза! Но вот Валя-Валентина прочитал «Русский язык», и я понял, что ошибался.
— Как хорошо! — прошептала моя соседка. — Верно?
Я улыбнулся ей в ответ. В этот момент я готов был простить нашему учителю даже его самовлюбленность и величайшее равнодушие к нам.
Он понимал, что добился успеха. Но ему хотелось большего. Получалось так, будто Валя-Валентина делил триумф с автором, а делить он не желал. Даже с Иваном Сергеевичем Тургеневым. И начался один из тех уроков, когда мы начисто исключались из игры, когда мы требовались ему лишь как темный фон, на котором ярче сияет его гениальность. Он обращался только к практикантке, сыпал незнакомыми именами, издевался над нашим невежеством, всем своим видом говоря: «Вот в каком болоте мне приходится прозябать!»
