История Мурочки - Шиль Софья Николаевна (читать книги .TXT) 📗
Итак, Николенька жил у бабушки. Он рос, как цветочек без солнца, не знал ни ласки, ни ребяческого баловства. Втихомолку терпел он все, что приходилось терпеть. Богатая старуха была скупа даже для внука. Курточки его были заштопаны и узки, он ходил в сапогах, из которых давно уже вырос, ноги у него ныли и болели. Но разве можно было сказать бабушке? Он плакал украдкою и терпел.
Так он рос, молчаливый и грустный, и таким остался на всю жизнь.
Бабушка хотела, чтоб он был инженером, а сам Николай Степанович желал быть учителем; ему пришлось покориться суровой воле старухи. Но когда она вздумала женить его, он возмутился и навсегда ушел от неё.
У него уже была невеста, милая, приветливая девушка; они обвенчались. Но жена его не надолго озарила счастьем его жизнь. Она умерла после рождения Ника.
Николай Степанович стал еще более угрюм и замкнут и весь ушел в свою работу. Он любил своих детей, но совсем не умел приласкать их, ласкал нерешительно и как будто украдкою, и отпускал их тотчас от себя. Он точно стыдился быть нежным.
Мурочка не могла себе представить, что с папой можно поиграть и побегать, и когда обе немочки, Розочка и Минна, рассказывали ей, как они шалят и смеются с отцом, она широко открывала глаза и качала головой.
Мурочка редко и стыдливо ласкалась к отцу, которого так сильно любила своим горячим сердечком. Она всегда с некоторым страхом заглядывала в его кабинет. Да и то сказать, — отец целый день бывал на службе, вечером отдыхал и читал или же уезжал, а иногда приходили к нему товарищи и играли в карты, и Мурочка, прежде чем ложиться спать, тихонько выбегала в гостиную и смотрела, как за столом, при двух свечах, сидят такие же строгие, суровые люди, как папа, и молча играют в карты.
И Мурочка, выглядывая из-за двери, смотрела на них и воображала многое-многое: и у них, может быть, дома дети, и, может быть, такие же девочки, как она, и как те дети живут и как играют, и есть ли у них добрая старушка — няня, — и много-много другого воображала она, смотря исподтишка на незнакомых людей, пока, наконец, няня не уводила ее поскорее спать.
VI
И праздник не в праздник
Мурочка, горько рыдая, прятала свое лицо в складках няниного платья.
— Успокойся, матушка, — говорила няня. — Праздник такой великий, Сам Христос Спаситель наш родился на радость и утешение мира, — нехорошо так! На небе ангелы поют, звезды Господни улыбаются, души христианские радуются.
Но Мурочка еще горше заплакала.
Утром, бегая с новой куклой по гостиной, она нечаянно задела за столик, где стояла лампа. Столик свернулся на бок, и не успела она крикнуть, как лампа уже лежала на полу в керосиновой луже, разбитая вдребезги.
Вошла тетя Варя, помолчала и сказала:
— Хорошо. Сколько раз уже тебе говорено? Сорванец, гадкая девчонка! Это все нянино баловство. Привыкли в детской озорничать.
Потом, помолчав, проговорила:
— Сегодня мы все пойдем на елку к Анне Петровне, а ты останешься дома. В другой раз будешь, осторожнее.
Мурочка, не веря своим ушам, глядела на тетку. У них совсем не было знакомых детей, и эта семья была первая, с которой они познакомились. Они уже были раз у Анны Петровны и очень веселились.
Тетя Варя ушла, приказав Мурочке сейчас же идти в детскую и не выходить оттуда весь день.
Мурочка, глотая слезы, поплелась в детскую.
И вот настал вечер, тихий, торжественный вечер. В окно с глубокого темного неба глядела ясная звезда. Через двойные рамы доносился протяжный благовест. В доме было тихо и пусто, все ушли, даже кухарку Аннушку от пустили в гости, и остались только вдвоем Мурочка и няня.
Когда Дима уходил, он высунул на прощанье язык и сказал: «Что, попалась? Курица!»
Но Мурочка стояла молчаливая и бледная, и даже нельзя было подумать, что она весь день плакала. В душе её теплилась робкая, сладкая надежда, что кто-то ее пожалеет, кто-то простить и возьмет с собой, — не папа ли? — но отец, оказывается, еще раньше один уехал куда-то, и тетя Варя была полной владычицей в доме.
Bcе так весело спешили одеваться; все кутались, потому что на дворе стоял сильный мороз, даже снег хрустел и скрипел под ногами; и вот, после суеты, и шума, и смеха, за ними затворилась дверь, и во всей квартира воцарилась мертвая тишина.
— Сам Христос Спаситель наш родился, — говорила няня, нежно гладя по головке рыдающую Мурочку. — А в деревне-то что делается! Ребятки у нас тепло-тепло оденутся, выходят со звездой. А ту звезду целую неделю перед великим праздником мастерят. Бумагу промаслят, да вырежут звезду, да сделают точно фонарь. А в звезде свечку поставят. Наш пономарь горазд больно, ребятам помогает. И наденут ту звезду на шесть, зажгут свечку и идут век со звездою-то от двора ко двору Христа славить, поют молитвы Младенцу Христу… Улица-то деревенская темнешенька, хоть глаз коли, ничего не видать. И плывет это звезда, горит ярко так, хорошо. Всю деревню обойдут ребятки, в каждой избе им подадут, где копейку, где вотрушку, аль пирог, али яичек. Много всего наберут. Ребята-то больше все бедные, — потом делят, домой несут, бегут, — рады, что столько добра насбирали. И бедные люди сыты в святой вечер бывают.
— Нянечка, расскажи, как ты от волков спасалась, — просить Мурочка, все еще всхлипывая.
И няня начинает рассказывать про далекое старое время, когда она была молоденькой девушкой.
Как она была тогда крепостная и как с утра до ночи вышивала в девичьей, строчила прошивки и кружева для своей госпожи. И звали ее в то время Верой, а не Надеждой, потому что сама барыня была Надежда и не желала, чтобы простая холопка носила её имя.
И рассказывала няня, как она раз поклонилась барыне в ноги и отпросилась сходить к матери вместе с сестрой. Мать их жила в другой деревне, и дорога туда шла через дремучий лес. А дело было зимою. Холод, мороз. И идут две девушки через дремучий темный лес, дорога тянется без конца, а снегу-то, снегу сколько! Не пройти. И людей нет. А в лесу хрустит. Страшно так. Неведомо кто бродит в чаще лесной: медведь ли из берлоги поднялся, волки ли зубастые. Начинает смеркаться. Да вдруг как волки завоют!.. У девушек ноги подкашиваются от страху. Бегут вперед, — куда же деваться? Все равно дремучий лес на много верст кругом. Вдруг как блеснет огонек вдали между деревьями, другой, третий… Это волчьи глаза горят. Батюшки, светы мои! Что тут делать? Взлезли сестры на деревья и притаились. Дрожат, молитву читают.
Вдруг как трахнет что-то в лесу! Господи, спаси и помилуй! И опять: трах!.. А это объездчик-сторож по волкам стрелял, едет по дороге. Девушки как закричать ему: «Дядюшка, милостивец наш, возьми нас с собой, помираем! Волки нас окружили, ради Христа спаси!»
В эту минуту, действительно, раздается какой-то треск или шум.
Мурочка вскакивает и испуганно смотрит на няню.
— Господи, да что же это? — говорить старушка. — Никак в двери к нам ломятся.
Она берет Мурочку за руку, и обе отправляются в кухню. Там кто-то изо всех сил колотит в дверь.
— Да кто там, отзовись! — кричит няня, между тем, как Мурочка испуганно держит её руку.
— Да Федор, Федор! — слышится с лестницы. Няня отворяет дверь и впускает занесенного снегом полузамерзшего мальчика, лет двенадцати.
— Ах, Федька, чтоб тебя!.. напугал нас, — ворчит няня.
— Да я стучал-стучал… уходить хотел, — говорить красный, как рак, Федя, обдавая всех свежим морозным воздухом.
Он снимает шапку и полушубок, стряхивает снег в уголок к печке, и Мурочка видит Федю в праздничном наряде: он в красной кумачовой рубашке и черной жилетке, а сапоги высокие, а шаровары новые.
Федя кланяется барышне и целует ее в щеку и поздравляет с праздничком; потом целует няню и вынимает для неё из кармана гостинец — два румяных яблочка.
