Том 10. Вечера княжны Джавахи. Записки маленькой гимназистки - Чарская Лидия Алексеевна (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
— Домой! Домой скорее! Выноси, Шалый!
У ворот дома собрались Барбалэ, Абрек, Михако.
— Княжна-ласточка, вернулась, храни тебя Бог!
— Вай! Вай!.. — причитает Барбалэ, — что было бы, если…
Княжну снимают с седла, ведут домой, сажают в кунацкой на тахту, кормят шербетом, засахаренными пряниками, миндалем, кишмишем.
— Звездочка неба Горийского, вернулась княжна!..
— И чего боялись? — храбрится Нина. — Я дочь матери-джигитки, отца-джигита. Что сделается мне?
В глазах Абрека и Михако восторг, в заплаканных взорах Барбалэ умиление и любовь, но когда Нина стала рассказывать о встрече с лезгином в горах, Барбалэ чуть не умерла от ужаса.
— Храни тебя Бог! Святые Тамара и Нина, помогите ей! — в слезах молит старуха. — То не горец был… Нет, нет! Не станет горец трогать ребенка. То был сам старый Гуд в образе человека.
— Старый Гуд! — встрепенулась Нина. — Расскажи мне о старом Гуде, добрая Барбалэ!
— Не хорошая это сказка, джан. Осетины сложили ее в злой час. — покачала головой старуха.
— А ты расскажи, душа души моей. И про Бессо сложили осетины, а ты же сказывала.
— Не люблю эту сказку…
— Люби Нину свою, нянечка Барбалэ, и любя, расскажи ей про Гуда, старушка моя!..
Сама ластится, птичкой — порхает, змейкой вьется, а в глазах, похожих на звезды темного ночного неба, уж загораются огоньки — такие, как и у князя Георгия Джаваха, когда он нетерпелив и недоволен, такие, как и у кроткой покойной матери Нины бывали в минуты проявления ее лезгинской крови.
Хорошеет на диво в такие минуты княжна. Очи горят. Личико — мрамор и красота. Улыбка — подарок солнца.
Такой Нине-княжне отказать нельзя.
И опускается на тахту с ворчанием старая Барбалэ.
А Михако и Абрек пристраиваются по-восточному, пождав ноги, у дверей, на ковре.
На колени Барбалэ склоняется чернокудрая головка, радость и солнце старого Джаваховского гнезда.
И начинает свою сказку старая Барбалэ.
Высоко над безднами, под самым небом, как гнезда ласточек, прилепились к скалам сакли осетинского аула.
Жил там бедный, жалкий, обтрепанный, нищий народ. Тамошние люди были ленивы в работе, вялые, как болотные лилии, сонные. Женщины работали на мужчин целыми днями, с утра до ночи, без передышки. Но кругом оставалась та же грязь, бедность, нищета…
В этом высоком поднебесном ауле, что ютится в утесах, что высится над безднами, грозя сорваться в их разверстую пасть с первым обвалом, год за годом было все также бедно.
Но и в нищем ауле есть своя радость. Есть солнышко в поднебесном ауле, что светит на всю Осетию.
В ауле живет у отца с матерью Нина. Такой красавицы не сыщется больше на земле. Обойди Терек, Куру, Арагву, поднимись до самого Эльбруса, спустись в долины Грузии, Мингрелии и Гурии — не найдешь такой. Уздени лезгинские (старейшины) сказали про нее так:
— Звезда небесная — очи Нины; два клинка дамасского кинжала — взоры ее; алый сок лепестка дикой розы — пурпурные губки, заоблачные вершины снежного Эльбруса — лицо ее; заря — ее румяные щечки; тучи грозного неба — черные кудри ее; улыбка — сияние светлого восточного неба.
Так отзывались гордые уздени о Нине. Так отзывался каждый горец, видевший ее, а грузины, осетины, мингрельцы и армяне, все христианское население страны видело светлого дивного ангела в лице красавицы Нины.
Она же подрастала, хорошела с каждым днем, с каждым часом, радуясь беззаботно, как пташка, своей молодости, своему счастью, своей красоте.
Каждый день был праздником для Нины. С утра убегала она в горы, плела венки из диких азалий и распевала песни, сладкие, как свирель волшебного пастушка.
Однажды услышал старый Гуд эти песни…
Кто не знает старого Гуда? Живет он в хрустальном дворце на самом Эльбрусе в высочайших вершинах кавказских стремнин.
Дворец его — весь как солнце, как алмаз исполинский — так и искрится, так и горит. Хрустальный замок издали видно, а если приблизишься к нему — ослепнешь. Да и нельзя к нему приблизиться смертному: черные духи гор стерегут его. Сам Эльбрус стоит на страже и бережет покой старого Гуда.
И живет старый Гуд, дух гор, повелитель бездн, вершитель обвалов и потоков, господин ураганов и молний, в своем заоблачном дворце.
Весь он белый-белый, как снежная шапка Эльбруса. С седою по пояс бородою, с пронзительным всевидящим взором из-под сдвинутых грозно бровей. Стар уже Гуд, много тысяч лет живет он на свете, а взор его молодой, как у юного джигита.
Когда доволен дедушка Гуд, сияет волшебное солнце, улыбается синее небо, расцветают розы в ущельях и звенят заливчатым звоном потоки в горах. А разгневается старый — горе людям. Заскользят по небу змеи-молнии, запрыгают раскаты грома в горах, отрываются куски скал от круч и с диким уханьем падают в бездну. Вспенятся быстрые горные речки, разольются бурно, загремят стремнины, заохают бездны на тысячи разных голосов на потеху старому Гуду… И мохнатые руки черных демонов гор протягиваются из бездн и ущелий, готовые схватить и растерзать путника, попавшего сюда в этот грозный час.
Вот каков старый Гуд, увидевший случайно осетинку Нину.
Был тогда ясный день, светлый и роскошный, когда, забравшись на крутой утес, собирала Нина цветы. Собирала и пела своим нежным голосом красивую мелодичную песенку. И надо было старому Гуду в ту пору выглянуть из его хрустального дворца.
Увидел красавицу, и замерло в нем сердце.
Неужто это та самая малютка Нина, которую не раз оберегал он в горах?
Была она тогда крошкой, и баловал он ее тогда, как родной дед. Рассыпал ей лучшие цветы перед глазами, перекидывал через бездны летучие мостки, заставлял ветер напевать ей чудесные песни и сказывать сказки, не слыханные еще людьми. Тогда была она милым резвым ребенком, сейчас — красавица, творение Великих рук.
И ударилась стрелою, вонзилась любовь в сердце старого Гуда… Захотел он во что бы то ни стало взять себе в жены Нину, унести девушку в свой хрустальный дворец, дать горам и безднам молодую красавицу-царицу.
Прикинулся ветерком старый Гуд, стал шептать на уши юной осетинке:
— Поднимись выше, красавица, увидишь роскошный дворец, войдешь в него — хозяйкой будешь, счастливейшею и богатейшею из женщин земли.
Обернулся белой азалией, коснулся розовой щечки Нины, дышит ароматом и нежно говорит ей:
— Полюби Гуда, красавица, он могучий дух, царь этих бездн и гор.
Пташкой-горленкой обернулся старый и птичьим голосом щебечет с куста:
— Дам тебе счастье, красавица, дам власть и богатство, оставайся в горах со мною, будь моею женою…
Но рассмеялась только в ответ Нина, козочкой прыгая с уступа на уступ.
— Семко, — крикнула она звонко, — звезда души моей, Семко, скорей ко мне!
И предстал перед Ниной красавец-юноша — пастух, отважный, с пламенным взором.
— Здесь я, Нина, радость очей моих, невеста моя любимая! — отозвался он.
Как услышал это — и света не взвидел старый Гуд.
Крикнул, ахнул он, застонал злобно. Отозвались ему бездны и пропасти, скалы и потоки. Загремел в небе гром, засверкали молнии, разыгралась гроза.
Разгневался Гуд.
Прошло несколько недель.
В поднебесном ауле готовятся к свадьбе. Выходит красавица Нина за Семко-пастуха. Богатым узденям отказала, бекам (знатным) отказала, бедного юношу отличила ее любовь.
В ауле готовятся к свадьбе, а старый Гуд, как безумный, мечется в горах. Гремят громы, обвалы рушатся в бездны, снежные метели тучей носятся среди стремнин.
Беснуется Гуд и клянется отнять невесту у Семко.
Наступил канун свадьбы. Целый день кружила метель в горах. С утра стало мрачно в сакле, как в могиле. А Нине хоть бы что. Прибирает горницы к завтрашнему празднику в ожидании отца с матерью — те пошли приглашать соседей на свадьбу, — поет как птичка, думает про Семко…
И вдруг, оглянувшись, вскрикнула радостно на всю саклю.
