Дима, Тима и так далее... - Алексин Анатолий Георгиевич (полная версия книги txt) 📗
В отличие от сына Прасковьи Ильиничны, проскочившего сквозь два класса за один год, Конопатов, наоборот, торопливости не проявил — и просидел в одном из классов два года. По этой причине он был длиннее других. Но хоть и шевелюра у него была к тому же самой буйной и самой вьющейся во всем классе, а черты лица самыми правильными, правильно Конопатов не вел себя никогда. Особенно упрямо он противопоставлял свои внешние достоинства тем, у кого были достоинства внутренние. В том числе Диме и Тиме!
Рядом с Конопатовым, на последней парте среднего ряда, сидела Маша Подзорова. Она тоже жила в доме медицинских работников. Родители ее лечили пациентов самого юного возраста, которые на «своих двоих» ходить еще не умели, их приносили на руках или привозили в колясках. Привыкнув общаться с младенцами, Машины родители обрели речь ласковую, певучую. И сама Маша так говорила: слова ее негромко журчали и словно переливались застенчивыми красками. Глаза тоже излучали сияние трепетно-мягкое. Она была красива той красотой, которую Конопатов заметить не мог. Маша казалась Диме и Тиме человеком без недостатков. Хотя один недостаток у нее все же имелся: она была влюблена в Конопатова. И за одну парту с ним села по доброй воле. Восприняв это как неизбежное бремя признанного красавца, Конопатов начал эксплуатировать Машину слабость.
— Сейчас я ее осчастливлю! — объявлял он. — Спишу у нее задачки по математике!
Маша покорно протягивала свои тетради. Она была бы счастлива помочь ему по-другому: растолковать, объяснить. Но такой путь был для Конопатова слишком сложным и долгим. Все прощая ему, Маша взирала на соседа по парте как на дитя неразумное — с доброй жалостью. Цепко уловив это, но оценив, конечно, по-своему, Конопатов однажды провозгласил:
— Запеленай меня! А? Небось у родителей научилась? И спой что-нибудь колыбельное… Ну, хотя бы «Спи, моя радость, усни!». Ведь я твоя радость?
«Ты не радость, ты — гадость! — в тот же вечер написали Конопатову Дима и Тима. — Попробуй еще хоть раз обидеть ее. Пожалеешь об этом!» И вместо обычной подписи «Ваши друзья» поставили в конце: «Твои недруги».
На следующий день надменность Конопатова выглядела как бы обескураженной, дрогнувшей. Но еще не сдавшейся… Глаза, пристально сузившись, казалось, припали к увеличительному стеклу или микроскопу: он хотел разглядеть, распознать, кто же эти самые «недруги».
На третьем уроке в шестой «В» пришла новая преподавательница русского языка и литературы. Она должна была заменить учительницу, которую заменить было трудно: весь дом медицинских работников пытался, по просьбе шестого «В», продлить ее трудовой стаж. Болезнь, увы, оказалась сильней медицинских стараний… Но не сильней благодарной памяти. Так что волей-неволей новой учительнице предстояло состязаться со старой.
— Я начну со стихов, — сказала она. — Буду почти целый урок читать вам современных поэтов…
— Наизусть? — спросил Конопатов.
Он не тосковал по ушедшей учительнице, как она, вероятно, не тосковала по нему, но очень хотел вновь обрести утерянную в начале дня форму.
— Наизусть! — бесстрашно глядя в глаза Конопатову, ответила «новенькая». — По тому, какие человек любит стихи, легко понять, какой у него характер. Я, таким образом, хочу помочь вам во мне разобраться.
Она читала подряд полчаса, не называя авторов и делая между стихами лишь краткие передышки. Каждый из ее любимых поэтов имел право сказать, что «чувства добрые» он «лирой пробуждал». Конечно, по-своему и не с могучей пушкинской силой, но «пробуждал». Дима с грустью думал о том, что в некоторых (например, в Конопатове!) пробудить такие чувства почти невозможно. А Тиме не терпелось послать учительнице письмо со словами: «Вы потрясающе читали потрясающие стихи! Ваши друзья».
Когда до звонка оставалось пятнадцать минут, новая учительница сказала:
— Может быть, есть вопросы, связанные с поэзией?
— Есть! — сказал Конопатов голосом, предвещавшим спектакль.
— Я слушаю.
— А вам сколько лет?
— Двадцать три, — сказала она, ни на миг не отсрочив ответа. — Правда, я ждала слов о поэзии.
— А разве это не поэзия? — продолжал наглеть Конопатов. — Двадцать три года!
— Поэзия, — вновь не задержавшись, ответила она. — Но вначале принято осведомляться об имени-отчестве, а потом уж о возрасте. Тут я и сама виновата. Забыла представиться… От смущения. Меня зовут Кирой Васильевной.
— Ваше имя от царя Кира произошло?
Злонамерения всегда воодушевляли Конопатова: он вдруг проявлял находчивость и даже вспоминал древние имена, хотя по истории имел тройку с минусом.
Дима поспешно вырвал листок из тетради и прошептал Тиме в ухо:
— До вечера ждать нельзя. Напишем сейчас же! И переправим… по рукам!
Дима редко терял равновесие, но это был тот самый случай. Он написал: «Заткнись, Конопатов. А не то пожалеешь! Твои недруги».
Кира Васильевна решила представиться более подробно: сообщила, что окончила филологический факультет пединститута, прошла практику, но что это — ее первый самостоятельный урок в жизни. Потом она неожиданно обратилась к Конопатову:
— У тебя нет больше вопросов?
— Нет, — осевшим, беспомощно бодрящимся голосом ответил он.
Тима как бы ввинтил захлебывающийся шепот в самое ухо другу:
— А все-таки письма — большая сила!
— Не зря же классики их любили!
5
Главной гордостью шестого «В» были не Дима с Тимой… Нет, главной гордостью считался Боря Данилин. Его ответам у доски учителя внимали так, будто сами чему-то учились. А потом роптали, что не существует отметок выше пятерки.
— Что вы? Что вы?! — негромко возражал Боря, стесняясь своих успехов.
Когда он единолично побеждал на школьных олимпиадах, по его просьбе фамилия Данилин не называлась, а провозглашали: «Победил шестой “В”».
— Это неверно, — сказала Кира Васильевна. — Но и бороться со скромностью тоже неверно!
Если Борю объявляли «гордостью класса», он говорил:
— А другие?.. А Дима и Тима! В кружок юных химиков ходят…
— Незаконно! — заявил по этому поводу Конопатов. — Мы еще химию не проходим.
— А они интересуются, изучают… Опыты производят.
— Отличиться хотят!
— И ты отличись… чем-нибудь хорошим, — посоветовал Боря.
— Зачем это мне?!
С виду Боря Данилин был непредставительным, но представляли его всем как визитную карточку шестого «В», а то и всей школы. Тем более, что он еще и рисовать умел. Его картины «Школьный двор» и «Их имена» были премированы на конкурсе детского творчества. Школьный двор Боря нарисовал летним, пустым, каким он бывает во время каникул. Казалось, двор ощущал одиночество и с нетерпением ждал первого осеннего дня. А на картине «Их имена» был изображен старшеклассник, стоящий в задумчивости возле доски с именами бывших учеников школы, павших в бою. По лицу старшеклассника угадывались его мысли. Он думал о том, что они, не вернувшиеся домой, были почти его сверстниками. И о том, что ходили вот по этому же школьному коридору…
Рисовал Боря и шаржи, которые называл дружескими. Известный художник, увидевший их однажды, сказал:
— Характеры воссоздает не с внешней, а с психологической точностью! Умеет углядеть самое типичное в душе человека и вытащить на поверхность. Да еще и обострить средствами шаржа!
Характер Конопатова он обострил до такой степени, что тот не пожелал себя узнавать. А когда доказали, что это все-таки он, Конопатов сказал:
— Я тоже искажу его внешность!
Услышав это, Дима и Тима предупредили Конопатова, что и его внешность может быть искажена не только карандашом. Драться они не собирались, но догадывались, что Конопатов трусоват. И догадка их подтвердилась: он притих.
