Роман и повести - Баруздин Сергей Алексеевич (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗

— Он в командировке? — спросил я.

— Нет, он там, на Карельском перешейке, — сказала Наташа. — Вчера как раз письмо прислал. Пишет, что теперь скоро…

А я и не знал, что Наташин отец на войне.

Да, она любила сладкое. Конфеты любила и мороженое. Она умела мечтать — красиво, не так, как я. Я это знал. И еще она любила рисовать, хотя ни разу не показывала мне своих рисунков. Говорила: «Потом, потом. Честное слово, мазня. Ничего интересного!»

Может быть, она больше любила другое — архитектуру, потому что могла безошибочно сказать, кто и когда построил этот старинный дом в Москве, и вот этот, и ту церковь…

А я не знал и малой доли того, что знала она. Но я не знал и другого, более важного: как она относится ко мне.

Я думал об этом, когда видел ее и когда не видел. Я думал об этом утром, днем, вечером и ночью. Ночью все кажется простым и легким. Будет день, и завтра я спрошу ее, и сам скажу.

Но наступал день, и я уже ничего не мог сказать.

За ночные мысли мне попадало. Отцу было некогда, и он, в худшем случае, шутил, а вот мать:

— Опять ночью не спал? И писал что-то? Думаешь, я не видела? Ведь зажигал настольную лампу?

Я не мог отговориться, что вскакивал ночью, чтобы приготовить очередное домашнее задание. И сказать правду — что писал стихи о Наташе — тоже не мог.

Зато в Доме пионеров Вера Ивановна, кажется, понимала меня.

— Ничего, дети, он прочтет в следующий раз, — говорила Вера Ивановна. — А пока мы поручим ему подготовить очередной номер нашего журнала…

И я готовил очередной номер журнала «Зеленый шум», выходивший тиражом в два экземпляра.

…Во дворе у меня был приятель. Давний приятель и мой ровесник Боря Скворцов. По Боре вздыхали все девчонки. Он был красивый парень, не чета мне, и считался у нас специалистом по девчоночьим сердцам.

Я решил посоветоваться с Борей, как бы от имени одного своего друга.

— Ну и что? — сказал специалист, выслушав мой рассказ.

— Как — что! — Ведь она ходит с ним, разговаривает. Он провожает ее… В музей они ходили…

— Это все не имеет значения! — авторитетно заявил Боря. — Все девчонки любят, когда за ними ухаживают.

— А то, что она старше его и не стесняется?

Боря серьезно почесал лоб:

— Здесь две причины могут быть. Или ей интересно с ним, если, допустим, он умный, а она не очень. Или… А как у них с ростом?

— Что с ростом?

Признаюсь, насчет роста в таком смысле я никогда не думал. Но вообще-то из-за своего роста я буквально страдал в школе. Не хотелось быть похожим на второгодника.

— Кто выше из них, кто ниже? — пояснил Боря. — Девчонки маленьких не любят.

— Он выше, — бодро сказал я. Уж что-что, а за рост я отвечал головой — небольшой своей головой, сидевшей на длинной шее и на еще более длинном, тощем туловище.

— Понятно! Тогда все понятно. Значит, он ей чем-то нравится.

Я обрадовался и тут же испугался: а вдруг Боря догадается?

— Мне тоже так кажется, — сказал я неискренне, безразличным тоном. — Ну, а как он-то, должен ей сказать, что она ему… что он любит ее?

Специалист опять задумался и почесал лоб.

— А он — как? — спросил наконец Боря. — Из смелых парень или так — трусишка зайка серенький?

Мне явно не хотелось признаваться в своей робости, но я мужественно произнес:

— Нет, он не из смелых, пожалуй…

— Тогда лучше пусть записку напишет, — посоветовал Боря. — Так, мол, и так, люблю тебя и жить без тебя не могу! Только записку прямо ей надо отдать, в руки. А то всякое бывает… Попадется кому другому… Засмеять могут, и все такое прочее.

Судя по всему, Боря основывался на собственном опыте.

Я так и сделал. Написал. Но через час порвал и написал заново. Потом еще раз. Все получалось не так.

Больше всего я боялся матери, но на этот раз меня застиг отец!

— Что, опять стихи? О чем?

Мой отец сам когда-то писал стихи (мать говорила, что очень хорошие; наверно, стихи посвящались ей) и радовался, что я продолжаю его традицию.

Хорошо, что я записку писал в тетрадке со стихами.

— Вот, — сказал я и ткнул пальцем в срочно перевернутую страницу.

Отец взял у меня тетрадку (слава богу, записка осталась у меня в руках) и стал читать вслух:

— Вот какая штука. По-моему, достаточно меланхолично, — заметил отец. — И что ж, это ты вправду так мрачно настроен?

— Но это же стихи, папа!

— А, ну тогда конечно, — понимающе сказал отец.

Я и в самом деле считал, что стихи это стихи, и писать их надо не так, как говоришь или думаешь.

— А Николаю Степанычу показывал? — спросил отец.

— Показывал.

Николай Степанович — наш сосед по квартире, отец очень любил его.

— А в Доме пионеров?

Я промолчал.

— И хорошо сделал, — заметил отец.

На следующий день я вновь переписал записку. Теперь в ней было самое простое: три слова — и инициал вместо подписи…

В этот вечер я пошел в Дом пионеров, но ее не встретил. Вернулся домой, перечитал записку и добавил: «Очень!» А через минуту дописал ее любимые слова: «Не сердись!»

Через два дня я с огромным трудом передал ей эту записку. По-моему, она очень удивилась. Даже не столько записке, сколько тому, что я сразу удрал.

Но мне уже было все равно.

Одна комната — это одна комната, и часто я слышал то, что мне не положено было слышать.

— А я все-таки спрошу его, — как-то ночью прошептала мать. — Что же это? По вечерам пропадает, ходит с какой-то девочкой… Я же сама видела. И не подумай, что я против: просто хочу, чтобы все было нормально. Ну пусть позовет ее домой, познакомит. Со мной и с тобой, конечно… Хочешь, выберем время, когда ты будешь дома?..

— По-моему, все это чепуха, — сонно пробасил отец. — Приведет, познакомит, и что? Тебе легче станет? Только его смущать и ее, если, впрочем, она существует. По-моему, ты все преувеличиваешь… И вообще, что ты его опекаешь! Мало своих дел! Бегать за ним — это даже стыдно, по-моему… И вообще человеку надо доверять. Подумай о том, что он не просто твой сын, ребенок, а еще и человек. Вот какая штука!

— Но я и с Верой Ивановной говорила, она не отрицает. Правда, сказала, что они вообще все дружат — и мальчики, и девочки…

— И пусть себе дружат. Ты что, не была такой в его возрасте?

— Ну, знаешь, я…

— Знаю, знаю! Ты, видно, просто забыла, как мы с тобой познакомились! — рассмеялся отец. — Сколько тебе было тогда? Четырнадцать? Ну и ему почти четырнадцать. А я, например, в десять лет впервые влюбился. В десять! И всерьез. И притом во взрослую женщину. Вот какая штука!

— Тише, тише! Умоляю! — попросила мать. — Ведь он может услышать.

Утром мать сказала мне:

— Я все вот думаю, почему ты не позовешь домой своих товарищей по Дому пионеров? Ну и девочек, конечно, с которыми дружишь.

— Зачем?

— Зачем? Просто так. Пусть они дома у тебя побудут…

— Хорошо, мама, я как-нибудь позову, — вежливо пообещал я.