Повести - Стельмах Ярослав Михайлович (онлайн книга без .txt) 📗

— Не спускать их из прицела! — не утихал мой друг. — Ни из места! Стреляю без предупреждения!

И сразу нам в глаза ударил ослепительный свет.

— Третий! – воскликнул Митька.

— Омельчук! Стеценко! Снова вы?! — услышали мы обозленный голос начальника лагеря. — Это что такое? Как это называется? Чтобы завтра и духа вашего...

— Это не мы, — заканючил Митька.

— Это вон они, — указал я рукой на грабителей.

Начальник лагеря направил луч фонарика вбок, и мы увидели... Славку с палкой в руке. Рядом с ним, спиной к нам, мальчика с поднятыми вверх руками. А на земле лежащий чемодан.

— И ты здесь? — мрачно спросил Славку начальник лагеря. — А это кто?

— Я... Коля, — всхлипнул мальчик, — Мусюкин. Я из Одессы. Приехал к бабушке, но заблудился. И вот я здесь... А этот вот меня палкой как ударит! По плечу. Хорошо, что не по голове.

— Чего же ты сразу драться? — спросил начальник лагеря.

— А это они все наговорили, — объяснил Славка. — О бандитах каких-то, чёрные дома... Я и подумал...

— Опусти руки, Николай, — велел начальник лагеря.

— А эти же вот говорили, что будут стрелять, — обернулся к нам Коля Мусюкин, и мы узнали в нем... Генку Быструшкина.

— Генка! — закричал я. — Это же Генка!

— Ребята! — завопил Генка и бросился к нам. — Ребята, это вы?

— Так ты Гена или Коля? — спросил начальник лагеря.

— Генка! Генка это! — объяснял Митька. — Мы с ним в одном классе учимся.

— Значит ты не из Одессы? — допытывался начальник лагеря.

— Из какой Одессы! — не унимался Митька. — Мы с ним в одном классе учимся. Он тоже должен в лагерь ехать.

— Понял, — сказал начальник лагеря и тут же вздохнул: — Не совсем. А как же бабушка?

Как и думали — бабушку Генка тоже выдумал.

Оказалось, что сегодня утром Генка вместе с родителями вышел из дома. Генка пошёл к райкому, где нас, лагерных, должен был ждать автобус, а родители — на вокзал, потому что ехали отдыхать на море.

В райкоме Генке сказали, что первая группа, то есть мы, уже поехала, а больше автобусов не будет. Других детей отвезут аж послезавтра, «потому что у них там не всё готово». И пусть Генка идет домой. Но дома у Генки никого нет, потому что отец с мамой поехали на море, и Генка решил добираться своими силами.

Расспросив, где находится лагерь, он сел на автобус, который ехал от автовокзала в Житомир, сошёл на пятьдесят четвертом километре и потопал лесной дорогой. Стало смеркаться; наползла тьма, а лагеря всё не было. Генка, справедливо рассудив, что раз есть дорога, то она должна куда-то вывести, шёл по ней, пока, наконец , за полночь достиг нас.

— Чему же ты так долго ходил лагерем? — спросил у Генки начальник, выслушав ещё и нас.

— Я не знал, это мой лагерь или нет, а будить кого-то побоялся. Вот я и ходил.

— Ну и ну! — покачал головой начальник лагеря. — Это же надо! Двенадцать километров лесом ночью! У вас ещё есть свободные места? — обратился он к нам.

— Есть! Конечно! — ответили мы. — Идём, Генка!

— Расходитесь, расходитесь все спать! — приказал начальник лагеря, потому что вокруг уже собралась большая толпа: все хотели узнать, что же за вопли были, и послушать Генкин рассказ.

— И ты иди, Коля, то есть, Генка Мусюкин, ложись с ребятами. Ну и ночка! Это же только первая ночь!

— А я и не Мусюкин совсем, — сознался Генка. — Я Быструшкин. Это я все выдумал, потому что испугался. Думал, может, вы меня в милицию захотите... А ещё этот вот палкой... Хорошо, что не по голове.

— Что за дети! — пожал плечами начальник лагеря. — Один на машине разъезжает, второй среди ночи гаммы играет, третий блуждает лесом под псевдонимом, да еще и какие-то бессмыслицы говорит! Идите уж, чтобы через минуту все спали. Завтра подъем на час позднее.

После того случая в лагере закрепилась мысль, что Славка — наипервейший в мире храбрец.

— Это же подумать только, — говорили девочки, — не побоялся среди глухой ночи один наброситься на неизвестно кого.

Просто смешно. Как же один, когда мы были рядом, и как же на неизвестно кого, если это был Генка. Тоже мне — бандита нашли! Увидели бы они, как Славка в палатке трясся!

— Что ты, лучшей фамилии не мог себе придумать? — спросил у Генки Митька, когда мы в конце концов улеглись.

— А я й не придумывал, — искренне сознался Гєнка. — Оно само придумалось. Вы же не скажите никому.

Мы, конечно, молчали, но, наверное, рассказал начальник лагеря, потому что с того времени Генку все начали называть Мусюкиным. «Мусюкин, иди сюда!» — «Мусюкин, иди туда». — «Мусюкин, ты сегодня дежуришь». — «Мусюкин, тебя вожатая зовёт». И даже начальник лагеря зачастую называл Генку Мусюкиним. Но он просто путал: так ему в память эта фамилия врезалась.

Сначала Генка очень сердился, а потом перестал.

— Подумаешь! — сказал он. — А если бы я и в самом деле был Мусюкин, а выдумал бы Быструшкина, то меня назвали бы Быструшкиным? Мусюкин — так Мусюкин. Тоже хорошая фамилия. Ничуть не хуже!

ОТКРЫТИЕ

За три дня мы навели в лагере такой порядок, «что аж больно смотреть», как сказал Митька. Совсем другой лагерь стал. Нигде уже не видно ни мусора, ни строительных отходов: посыпаны песочком аллейки, свежевыкрашены беседки — чистота и красота!

На лагерных линейках только и делали, что объявляли нам благодарности, — нам даже надоело. Но не очень.

И вот на третий день, когда в конце-концов все съехались и начальник лагеря, Александр Николаевич, уже никому не кричал: «Куда вы их привезли?!», на вечернюю линейку вместе с нами вышла и группа рабочих.

— Друзья! — начал Александр Николаевич. — Давайте поздравим людей, которым мы обязаны таким замечательным лагерем, людей, которые выстроили его для нас!

Мы все дружно захлопали в ладоши.

— А не так-то и просто, — продолжал Александр Николаевич, — выстроить лагерь на голом месте. Всё, конечно, приходилось делать своими руками и всё носить на своих руках — нагружать, разгружать, тесать, даже воду для цементного раствора, пока не провели трубы, приходилось носить от реки ведрами. Всё это, конечно, не могло не задержать строительства, потому что техника — какую же сюда, в лес, можно привезти особую технику? И вот тогда Никодим Петрович, — начальник лагеря указал на усатого коренастого мужика с добрым лицом, — бригадир, предложил работать несколько последних дней в две смены. Ну и вот, повернитесь кругом, оглянитесь — вот ваш лагерь. Он построен руками Никодима Петровича и его товарищей. Благодаря им вы можете отдыхать и, думаю, таки хорошо отдохнете.

Мы снова захлопали.

— А сейчас слово предоставляется Никодиму Петровичу!

Никодим Петрович вышел вперёд, миг помолчал и начал:

— Вот здесь, Александр Николаевич говорил только что о моих руках, — и он посмотрел будто немного изумленно на свои ладони. — Руки как руки, как у моих товарищей, как у каждого рабочего мужчины. Много поработал я на своём веку, но ведь никто не сидит без дела. Все работают, все трудятся для нашей Родины, — значит, для вас, дорогие дети. Ведь завтра и вы вырастете, возьмете в руки кельму 1, чертежную линейку, штурвал комбайна или звездолёта — будете трудиться. Да и уже, за эти дни, потрудились на славу, помогли нам, так что и от нас, рабочих, большое вам спасибо.

И мы снова захлопали в ладоши, хотя мне, например, было немного неловко: ведь, значит, мы хлопали самые себе.

И, будто в ответ на мои мысли, Никодим Петрович сказал:

— Сильнее, сильнее! Ведь труд надо уважать.

Замечательный был этот дяденька, Никодим Петрович!

И рабочие тоже захлопали в ладони, и начальник лагеря, и вожатые, так что вышло — почти всю линейку мы хлопали. Аж ладони заболели.

— А теперь, — сказал Александр Николаевич, — прошу всех — и пионеров, и наших гостей — к пионерскому костру, на открытие лагеря.

Мы пошли за лагерь, на простор, без всяких деревьев место. Часть его была отведена под футбольное поле и спортивные площадки, а часть, наверное, специально для пионерских костров.