Товарищ Богдан (сборник) - Раевский Борис Маркович (книги бесплатно .TXT) 📗
— Подавись нашими грошами! — закричал рябой парень.
Когда подсчитали собранные деньги, оказалось — не хватает.
Шестеро москвичей осталось без билетов.
— А мы и так доедем… зайцами, — подмигнул рябой парень.
— Нет, товарищи, — вмешался Иван Васильевич. — Полиция только и ждет случая, чтобы придраться. Вы сегодня у нас переночуете, а завтра мы вам соберем на билеты.
Когда поезд с москвичами отошел от перрона, радостно возбужденные иваново-вознесенцы разошлись по домам. Рабочие захватили с собой шестерых москвичей. А назавтра собрали еще денег и отправили их в Москву.
…Об этом случае Бабушкин сообщил Владимиру Ильичу в Мюнхен.
— Отличный пример пролетарской солидарности, — сказал Владимир Ильич. — Пусть все рабочие узнают о дружбе иваново-вознесенцев и москвичей.
И в шестом номере «Искры» в июле 1901 года была помещена краткая корреспонденция Бабушкина о стачке на заводе Калашникова.
Товарищ Богдан
В небольшой камере № 5 уездной покровской тюрьмы находилось много арестантов. Все это были ткачи, красковары, отбельщики, мюльщики с орехово-зуевских текстильных фабрик. На каждого из них следователь завел специальное «дело:» фамилия, имя, отчество арестованного, звание, возраст, адрес, где работает, за что задержан.
Впрочем, причина ареста у всех сидящих в этой камере была одна и та же: они тайно собирались у ткача Климентия Лапина и читали запрещенную литературу.
Только одно «дело» у следователя было почти пусто. Один арестант из пятой камеры не пожелал назвать ни своей фамилии, ни рода занятий, ни звания и наотрез отказался давать какие-либо показания.
Мужчина этот — молодой, невысокий, интеллигентный на вид, с русыми волосами и чуть припухлыми красноватыми веками — вообще вел себя очень странно.
Когда жандармский ротмистр с тремя жандармами ворвался в комнату ткача Климентия Лапина, где (по доносу провокатора) собирался подпольный кружок, — этот мужчина сидел за столом и читал ткачам вслух запрещенную брошюру.
— Тэк-с, — обрадованно сказал ротмистр. — Залетная птичка!.. Фамилия?
— Забыл, ваше благородие, — спокойно, чуть насмешливо ответил мужчина, нарочито небрежно, вразвалку сидя на табурете.
— Забыл?! — выкрикнул ротмистр. — А имя?
— Запамятовал.
— Тэк-с. — Ротмистр заметил улыбки на лицах ткачей и постарался сдержать гнев. — Посадим в тюрьму — вспомнишь! Все вспомнишь, голубчик! И как тебя зовут, и как деда величали, даже прабабкино имя вспомнишь!.
— Нет, ваше благородие, не вспомню, — по-прежнему спокойно ответил мужчина. — С детства у меня память хилая.
В протоколе обыска ротмистр записал:
«В помещении оказался какой-то приезжий неизвестный человек, не пожелавший назвать своей фамилии. Перед неизвестным лежали нелегальные издания, трактующие преимущественно об изменении существующего в Российской империи государственного строя…»
Когда задержанному протянули протокол, он так и подписался: «Неизвестный».
Это был Бабушкин. А не назвал он себя жандармам потому, что жил нелегально, под чужой фамилией, без паспорта и прописки.
Пока жандармы не разнюхали, что перед ними «особо важный государственный преступник Бабушкин» и не усилили охрану, Иван Васильевич надеялся удрать из захудалой покровской тюрьмы.
Ткачи, сидящие в камере вместе с ним, хорошо знали «товарища Богдана». Но следователю они дружно заявляли, что впервые видят этого «неизвестного». Зашел, мол, человек с улицы погреться, заявил, что он коммивояжер, вот и образцы ситца были при нем. А коли человек замерз, — не по-божески не пустить. Фамилии у него, конечно, никто не спрашивал.
Молоденький безусый следователь чуть не каждый день вызывал к себе Неизвестного.
— Ей-богу, глупо скрываться, — горячо убеждал он. — Мы же доподлинно знаем, что вы руководили подпольным кружком у ткача Климентия Лапина.
Бабушкин молчал и скучающе смотрел поверх головы следователя в мутное окно.
— Вот и «Искра» у вас найдена, — горячился следователь. — Перестаньте же тянуть канитель! Запирательство лишь усугубляет вашу вину.
Бабушкин по-прежнему молча изучал паутину на ржавых прутьях оконной решетки.
В конце концов следователь терял терпение и к «делу» подшивался новый протокол допроса с одной только фразой: «Отвечать на вопросы отказался» — и подпись: «Неизвестный».
Заключенного уводили в камеру.
У начальника тюрьмы тоже лопнуло терпение. Однажды он вызвал к себе тюремного надзирателя — невысокого, щупленького, очень опрятного старичка, тихого, как мышь.
— Ты, Фомич, вот что, — внушительно кашлянув, сказал начальник тюрьмы. — Понаблюдай-ка за пятой камерой. Что там за Неизвестный? Почему он не хочет быть «известным»? Славы боится, что ль? — начальник усмехнулся.
Старик понятливо закивал своей маленькой головкой, посаженной на длинную, тонкую, как у гуся, шею.
С той минуты он стал незаметно наблюдать за камерой № 5. Неслышно подкрадется в своих войлочных туфлях, украдкой отодвинет створку «волчка» на двери и глядит в камеру.
Фомич был стариком смышленым и приметил: каждый день после завтрака и ужина обитатели камеры № 5 собирались вокруг Неизвестного и толковали о чем-то. Неизвестный обычно сидел на койке или стоял возле окошка, а все размещались вокруг и слушали. Но что говорил Неизвестный, Фомич не слыхал. Тихо говорил, тайно, а слух у старика не очень остер, да и толстые двери задерживают звуки. Однако, хоть и не слышал Фомич, о чем разговор, сразу смекнул: видать, Неизвестный замышляет побег и подбивает своих товарищей на это преступное дело.
Фомич пошел к начальнику тюрьмы и обо всем обстоятельно доложил.
Начальник обрадовался. Еще бы! Если вовремя накроешь побег да притом Неизвестный окажется какой-нибудь важной птицей, — глядишь, повышение получишь, а то и орден в петличку.
А начальник тюрьмы когда-то в самой столице в Крестах служил. Но за злостное пьянство был переведен сначала во владимирскую губернскую тюрьму, а потом скатился сюда, в заштатный городишко Покров. Больше всего он мечтал снова «выбиться в люди».
Начальник даже не побрезговал и однажды сам вместе с Фомичом пытался подслушивать под дверью камеры. Однако ничего не услышал. Но в глазок ясно видел: шепчутся о чем-то заключенные, горячо друг другу доказывают — определенно к побегу готовятся.
«Сообщить в жандармское управление? — забеспокоился начальник тюрьмы. — А впрочем, что сообщать-то? Шепчутся? Так разве это улика? А больше никаких доказательств нету. Засмеют меня…»
Тогда начальник тюрьмы решил: нужно собрать еще какие-нибудь улики, чтобы точно доказать — готовится побег.
А как это сделать? Начальник долго думал и нашел единственный выход: посадить в камеру № 5 к ткачам «своего» человека. На тюремном языке это называлось «подсадить кукушку». Пусть «кукушка» послушает, о чем шепчутся заговорщики.
Сказано — сделано. Взяли из охранки щупленького, хилого парня, переодели его в холщовые штаны да рубаху с заплатой, подвели к камере, открыли дверь и говорят:
— Вот посидишь годков пять — отучишься прокламации раскидывать!
Толкнули парня под зад коленкой, так что он, влетев в камеру, растянулся на каменном полу, и захлопнули дверь.
Прошел день. Фомич в глазок подглядывает:
«Только бы не догадались бунтовщики, что к ним шпика подсунули. А то изобьют его ночью!»
Смотрит в глазок — в камере все спокойно. Правда, утром ткачи не шептались с Неизвестным, как обычно. Зато вечером опять собрались в кружок и стали о чем-то толковать.
На следующий день шпика вызвали — будто на допрос. Начальник тюрьмы нетерпеливо говорит:
— Ну! Докладывай! Да подробно.
Парень вытянул руки по швам, только открыл рот, но начальник перебил:
— Стоп!
Мигнул стражнику, тот куда-то выскочил и вскоре вернулся с тарелочкой. На ней — две стопки с водкой и два огурца.
