Толстый мальчишка Глеб - Третьяков Юрий Федорович (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
Верка хлопнула дверью и пошла наговаривать на Мишаню матери:
— Мам, чего Мишаня обзывает дурой… и поденному!..
— А ты к нему не лезь, не мешайся! — справедливо ответила мать.
Мишаня распахнул на улицу окно, пристроился у подоконника и таким образом мог без отрыва от книги дышать прохладным гусиновским ветерком и всех, кто мимо идет, видеть. Его тоже все видели и, наверно, думали: вон сидит Мишаня — занимается… Серьезный стал, не узнать…
За утро он столько интересных штук про птиц вычитал, что просто не терпелось кому-нибудь все это поскорее сообщить. Кое-что он хотел было немедленно рассказать матери, но удержался, решив потерпеть до доклада, который, ясно теперь, будет еще интереснее, чем тот, про таракана, а ведь и тот — не какой-нибудь захудалый докладишка, раз его даже посторонние учителя из других классов знают.
Он радостно помахал Глебу и Огурцу, появившимся под окном, приглашая их войти в комнату, чтобы обсудить все важные вопросы и сделать кое-какие сообщения.
Но у них оказалось сообщение поважнее.
— Ты ничего еще не слыхал? — с порога спросил Огурец.
— Нет, а что? — опять забеспокоился Мишаня, нервы у которого после всех событий слегка расстроились и не полностью пришли в порядок.
— Шибко худо дело есть… — сказал Глеб, почему-то перейдя на таежный язык. — На пост кто-то ночью нападение сделал! Мы только оттуда… Шибко вредный люди…
— Скворечник, что там на дереве вывешен, расколот, — начал рассказывать Огурец. — Вывеска, где написано «Пост коммунистического воспитания № 9», свалена и масляной краской вымазана…
— Про меня там написано… — дополнил Глеб.
— Что? — спросил Мишаня.
— Да так… Глупость одна… Моя думай, это худые люди… Тайга живи не могу, скоро пропади! Совсем лица нету…
— Стих написан, — охотно сообщил Огурец. — «Жирный, конопатый, убил бабушку лопатой»… Череп и кости нарисованы…
Огурец презрительно усмехнулся:
— Череп больше похож на тыкву кривую! Не умеют черепа рисовать, а лезут!
— На меня злятся, — задумчиво проговорил Глеб.
— Почему ты думаешь, что на тебя? — спросил Мишаня.
— А кто же еще такой… ну, как там написано…
Он, конечно, правильно догадался, однако Огурец все-таки попробовал его успокоить:
— Так это просто стих, а не про тебя вовсе. Они, наверно, думали: чего бы такого написать, ничего им в головы больше не пришло, они взяли да и написали это… Хорошо еще, что череп так паршиво нарисован, как я сроду не нарисую, а то б на меня могли подумать.
— Кто бы это мог быть? — ломал голову Мишаня.
— Гусь, конечно, — с уверенностью заявил Огурец. — Кроме него, некому! Он ведь как курица лапой рисует!.. Раз рисовал слона, а вышел — похож на противогаз!.. Я чуть со смеху не помер! Сказал ему, а он: «Это противогаз и есть, я его рисовал!» Главное, краска ихняя: свинцовые белила с синькой, у них и двери ей покрашены.
— Да он и не отказывается! — сказал Глеб. — Мы сейчас видели: красит! Мы говорим: «Эй, Гусь, это ты на посту хозяйничал? Твоя ведь краска?» А он: «Раз краска моя, значит, я, я всегда при своей краске нахожусь! Вы, говорит, все из шайки разбежались, думали, я заплачу, но только я не заплачу, а один буду против вас партизанить: всех дезертиров поодиночке ловить и беспощадно окрашивать с ног до головы!..»
— А потом, — захихикал Огурец, — обмакнул кисть и за нами! Хотел нас красить, но мы не дались — как припустимся. Он и отстал!..
А тут и сам Гусь показался в конце улицы.
— Идет, будто он не он! — возмутился Глеб.
— Давайте возьмем его на испуг! — предложил Мишаня. — Ты, Огурец, бери бумагу и карандаш, садись скорей за стол, а мы с Глебом будто тебе диктуем. Будто это мы про него что-нибудь пишем! Скорей, а то он уже близко!
Гусь шел важно, заложив руки за спину, поводя во все стороны своим горбатым носом и пиная щепки, камушки и прочие мелкие предметы, попадавшиеся под ноги.
Увидев в окне ребят, он замедлил шаги и заорал:
— Эй вы, канцелярские крысы! Вы еще живые?
— Живые, — ответил Мишаня, подмигивая Огурцу, чтоб продолжал писать, и Гусь клюнул:
— Чего это вы там корябаете?
— На тебя вот пишем! — ответил Мишаяя.
— Давай, давай!
И Гусь прошествовал мимо. Но быстро вернулся и начал прохаживаться мимо окна с таким видом, будто это место самое для него подходящее, чтоб гулять.
Пройдя раза два, он заявил:
— Ничего вы, конечно, не напишете, однако интересно знать — про что?..
— Про то, как ты у нас на посту все переломал и краской этой дядиной все измазал! — ответил Огурец. — Со всеми подробностями опишем и карикатуру нарисуем…
— Да это вовсе и… — начал было Гусь, но замолчал, задумчиво погулял малость у края дороги и опять пошел мимо. — Слабо вам написать! — заявил он, идя мимо окна и стараясь увидеть, что там Огурец так быстро пишет. — У вас еще черепки слабоватые написать, как корреспондент!.. Напрасно только мозги свихиваете…
— Увидим! — сказал Мишаня. — У нас уже много готово… Мы в пьеске разыграем: и как ты скворечник ломал, и как вывеску мазал…
— А я на вашу пьеску не приду! Что?
— Ты не придешь — другие придут!
Гусь зашагал прочь и, проколесив по улице длинной кривой загогулиной, вернулся к окну.
— Я думал, Мишаня мне друг, — жалобно заговорил он. — Не ожидал… не ожидал… брехни на меня сочиняет!.. Бюрократом заделался!.. Хотя мне на это дело наплевать…
— Значит, пиши дальше, — диктовал Мишаня. — Гусев Петр Иванович, год рождения…
— А вы даже год рождения мой не знаете, что! — торжествующе воскликнул Гусь.
— Узнаем, потом вставим… Написал?.. Проживающий…
Гусь нервно прохаживался под окном, наставив туда уши, и бубнил:
— Строчите, строчите… Вот народ!.. Не разберутся толком, а сразу писать… И выйдет ваша пьеска неправдивая… За это вам самим нагореть может!.. За оклеветание… Это воспрещено!..
— Любит везде залезать… — диктовал Мишаня. — Что-нибудь ломать…
— Добавляю: а также портить! — подсказал Огурец, выводя карандашом немыслимые каракули.
— Чего я ломал? Чего я портил?
Огурец продолжал выводить каракули, громко произнося:
— А также портить!.. Как-то!.. Кроме того!.. Характер злостный!.. Вредный для народа!..
— Дай сюда!! — не своим голосом заорал Гусь, бросаясь животом на подоконник и протягивая длинную ручищу, чтобы выхватить листок, но Огурец отодвинулся подальше, куда Гусю было не достать, а лезть в окно он не посмел, так как боялся Мишаниной матери.
В отчаянии Гусь прошелся по улице, размахивая руками и бубня что-то, а когда в последний раз явился под окно, Огурец уже ставил жирную точку, торжественно воскликнув:
— …По статье сорок семь, пункт «г»!
Гусь вздрогнул и гаркнул так, что куры во дворе с испугу закудахтали:
— А если не я!
— Твоя ведь краска? — опросил Огурец.
— Ну, моя! От своей краски я не отказываюсь! А мазал не я! Сказать, кто? Сказать? Аккуратист, вот кто! Не хотел я его продавать, но раз он гад… я дам!.. Он вчера говорит: отлей полбаночки, я жирному черту — это тебе, Глеб! — штучку устрою, покуда мать уехавши… Я думал, он тебя самого хочет красить, потому дал!.. Что за важность! А разузнавать некогда было, потому отец над душой стоит…
Глеб обрадовался, что преступником оказался не Гусь, и заулыбался.
— Кабы знать, что он сотворит, — возмущался Гусь. — Лучше я ему эту краску на голову вылил бы, не жалко!.. Потому я имею намерение сам к Глебу в пост податься. Глеб, там никто не нужен порядки наводить?..
— Не-е… — покачал головой Глеб. — Ты приходи так…
— Ну, я так… — согласился Гусь. — Я человек простой, не гордый… А этого…
Гусь, представив, в какую неприятность он чуть не влип через Аккуратиста, рассвирепел:
— Эту гадюку сейчас пойду… расшибу вдребезги!.. Возьму за шкирку и отведу на пост!.. Чтоб знал, как честных людей путать!..
Сжав кулаки, он ринулся по улице, но тут же вернулся.
— А бумажку эту порвите!..
