Позавчера была война - Яковлев Юрий Яковлевич (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
Вырыли могилу, еще никому не напоминавшую одиночный окоп. Цирковой оркестр по нотам сыграл траурный марш. Директор цирка, сверкая стеклышками пенсне, произнес речь:
— Зинаида Штерн была хорошим, отзывчивым товарищем, она любила цирк и работала не покладая рук во славу советского искусства. Война вырвала из наших рядов Зинаиду Штерн. Память о ней будет жить в наших сердцах. Спи спокойно, дорогая Зина.
Потом к могиле протиснулся партерный акробат Изюмов, старший из братьев Изюмовых. Он тоже стал говорить:
— Так вот, значит… я знал Зину девочкой, когда старик Эдуард Штерн привел ее в цирк… Так вот, значит, однажды слон наступил ей на большой палец, а она даже не заплакала. Так и осталась без одного пальца… Она выросла человеком… Выручала нас деньжатами… Мы, значит, любили ее… Что еще надо сказать?
Директор объявил:
— Прощайтесь, товарищи!
Все стали подходить к гробу и целовать воздух над Зининым лбом. Смерть изменила ее лицо: не обезобразила его, а стремительно состарила, наложила печать страдания и горя. Скулы обострились, губы сжались. За сутки смерти девушка как бы успела прожить десять лет горестной жизни…
Орлов не появлялся. Он исчез. Никто не вспомнил о нем. Кому было до него дело? Есть Орлов или нет Орлова?
Он пришел, когда все уже кончилось и рядом с холмиками пожарного и милиционера вырос Зинин холмик, обложенный зеленым дерном.
Он пришел вдвоем с Максимом. И, склонясь над могилой, все тер ладонью свой лоб, словно хотел стереть с него глубокие морщины. А слон стоял за его спиной неподвижно. Он был похож на памятник. На большой бронзовый памятник дрессировщице Зинаиде Штерн.
— Любимая моя… Красавица моя… Ты все равно будешь рядом со мной… одна-единственная, — одними губами шептал Орлов, и слезы текли по его колючим, небритым щекам.
Слон слушал его запоздалое признание в вечной любви.
Они ушли с берега в сумерках.
2
Что стало с Орловым! Он осунулся, потемнел. Скулы, щеки, подбородок заросли густой щетиной, а волосы на висках торчали в стороны, как два куста. Его глаза раскалились и болезненно блестели. Они не видели, что происходило вокруг, они искали то, что невозможно было найти: черную челку, широкие скулы, грустные и удивленные глаза. Орлов все еще не верил, все ждал, что она появится. Ждал вопреки здравому смыслу… Ждал, хотя в ушах еще стучали железные молотки, вколачивающие пули, вколачивающие гвозди. Орлов переживал не смерть, а бесконечную, безвыходную разлуку.
Все, что было ее жизнью, стало теперь необходимым условием для его существования. Он не мог бросить цирк и уехать к себе, тем более что единственным существом, которое делило с Орловым горе, был Максим. Со слоном творилось что-то неладное. Он перестал есть, а по ночам издавал звук, похожий на стон. Он согнулся. Складки и морщинки на его коже стали глубже. А временами он силился разорвать цепь.
Хотя третий день шла война, уже успевшая перевернуть всю жизнь людей, в цирке еще думали о слоне.
— Что делать с Максимом? Он не притрагивается к пище. Убавился в весе…
Директор цирка сидел на черном клеенчатом диване, упершись локтями в колени и подперев ладонями щеки. У директора большое плоское лицо, крыловидные брови, тонкая переносица, прищепленная пенсне, большие светлые, будто выгоревшие глаза, нижняя губа выступает вперед, нависает над подбородком.
— Что делать со слоном?
— Эвакуировать, — мрачно посоветовал клоун Комов.
— Я подал заявку на вагон. Сказали — ждите. Не представляю себе, сколько придется ждать. А пока…
— Поговорите с Гуро, — посоветовал Комов, — он работает с собаками, но, может, найдет подход к слону.
— Не вытянет Гуро… слона, — пробасил Беленький, тот самый Беленький, который был черненьким и выступал во фраке.
— Теперь время военное, надо вытягивать, — буркнул Комов.
— Этот слон дороже всего нашего цирка, — признался директор. — Его отловили у подножья Килиманджаро. Заплатили золотом.
Дверь кабинета со скрипом отворилась. На пороге стоял Орлов. Директор не сразу узнал его.
— Орлов? Что у тебя, Орлов? — спросил он и поднялся с дивана.
— У меня ничего, — глухо ответил Орлов. — Я к вам с просьбой.
— Может быть, зайдешь позже?
— Я зайду, — согласился Орлов. — Я насчет слона… Максима.
— Что такое со слоном? — крылья взметнулись над стеклышками директорского пенсне.
— Со слоном ничего… Я просто хотел взять его.
— То есть как так взять? — подскочил Комов. — В собственность?
Орлов поморщился.
— Взять на себя… в смысле ухода.
— Он третьи сутки не ест, — сказал директор.
— У меня он ест. Я его кормил хлебом с солью. Он три буханки съел.
Директор оживился.
— Ты кто по образованию, Орлов?
— Механик.
— Механик?
— Да, механик по моторам.
— А откуда ты в слонах-то разбираешься? Ты хоть знаешь, сколько стоит слон?
— Не приценивался…
— А я приценивался. Он куплен на золото. Не дай бог его загубить.
Орлов повел плечом. Ему начинал надоедать этот разговор.
— Со слоном будет все в порядке, — сухо заметил он.
— Только учти, зарплату я тебе не прибавлю. Не имею права.
— Точно, — подтвердил клоун, — не имеет права.
— Мне и не надо, — сказал Орлов, — я был в военкомате, мне сказали, пока нет распоряжения…
Когда дверь за ним затворилась, Комов наклонился к директору.
— Подозрительный тип. Спину под слона подставил.
— Оригинал, — протрубил Беленький.
— Ну, со слоном мы уладили, — вздохнул директор и кончиками пальцев разгладил брови.
Кончились представления. Остановился цирковой конвейер. А на опустевшей базарной площади все еще стоял парусиновый шатер, и клоун, с вызывающим круглым румянцем, по-прежнему улыбался с афиши… Умолкли трубы. Остыли юпитеры. Исчезли мальчишки — вечные спутники цирка.
С проходящим полком уходил на фронт цирковой оркестр. Музыкантов не успели обмундировать, им выдали только пилотки со звездочками. И они шли через город впереди колонны, в пиджачках и брюках, исполняя марш-галоп, под который обычно на арену выбегали партерные акробаты братья Изюмовы. Теперь под эту музыку шли бойцы…
Проходя мимо цирка «Шапито», музыканты перестали играть. Они прощались с родным домом, тишиной.
Свято место пусто не бывает, и люди нашли новое, военное применение старому шатру. Они превратили его в караван-сарай, в котором на ночь останавливались беженцы, проходившие через город. Люди располагались на узких скамейках амфитеатра, на мягких опилках манежа, в проходах.
Иногда беженцы заходили в шатер вместе с коровами и козами. Тогда животных сгоняли на манеж. И создавалось впечатление, что сейчас выйдет дрессировщик, щелкнет длинным шамберьером и начнется представление. Но дрессировщик не выходил.
Когда в цирке ночевали солдаты, шатер сразу становился похожим на огромную солдатскую палатку. У входа вставал часовой с винтовкой. Клоун с афиши подмигивал ему и скалил меловые зубы.
Фронт с каждым днем приближался к городу, в котором застрял цирк.
Утром шатер пустел. Временные постояльцы покидали его. Оставались только обессилевшие и больные.
В это утро в цирке задержалось человек пять. Старики и женщина с больной девочкой. Беженцы лежали на опилках, а спали они или бодрствовали, никто не знал. Женщина уговаривала больную девочку:
— Ну, сосни… Ну, сосни маленько…
И тут в цирк вошел директор. Он осмотрелся, привыкая к тусклому свету, который просачивался сквозь парусину, и громко сказал:
— Граждане! Прошу освободить помещение!
Никто не откликнулся. Те, кто спал, продолжали спать, а кто бодрствовал, не обратили на него внимания.
— Ну, сосни маленько… — приговаривала мать.
Директор выждал и повторил:
— Прошу вас, освободите помещение.
Один из стариков заворочался и, приподнявшись на локте, спросил:
