Лесовичка - Чарская Лидия Алексеевна (читаем книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

Смертельно душно…

Лесовичка делает скачок… другой… Вот она уже в комнате послушницы.

Уленька лежит на кровати с закрытыми глазами.

— Неужели задохлась?

Ксаня прикладывает ей ухо к сердцу.

— Нет! Жива! Слава Богу, сердце бьется!

И Ксаня сильными руками поднимает Уленьку. Больная послушница мала и худа, гораздо меньше ее, Ксани. Но в обморочном состоянии она тяжело повисла на руках своей спасительницы.

Ватное одеяло тянется за ней, мешая ступать, путаясь в ногах, заставляя спотыкаться. Быстрым, сильным движением Ксаня вскидывает свою ношу выше и идет… спешит…

Огненные языки тянутся к ней, как красные чудовища, со зверским желанием лизнуть, поглотить, уничтожить…

Она подвигается медленно со своей ношей на руках.

— Скорее бы, скорее!

Больная, бесчувственная Уленька стонет в забытьи:

— Душно! Душно! Воды! Душно!

— Сейчас! Сейчас! Потерпи немного!

Коридор миновали… Спальню тоже… Вот и лестница… Сейчас, сейчас спасенье…

Но что это? Целое море огня перед ними: пока возилась со своей ношей Ксаня, лестница давно занялась.

Как сойти вниз?

Ксаня бросилась было вперед, наперекор свирепствующей стихии — и мгновенно отскочила назад. Тяжело громыхая, что-то ринулось вниз из-под самых ног ошеломленной Ксани.

И на ее глазах остатки обгоревших ступеней исчезли в огне.

Кончено! Путь отрезан. Нельзя выбраться без лестницы с третьего этажа.

Тогда, вне себя, чувствуя гибель, она метнулась к окну.

— Спасите!.. — крикнула она своим резким, сильным голосом. Спасите!..

Черные, покрытые сажей фигуры были ей хорошо видны из окна.

Люди жестикулировали, кричали ей что-то, но ничего нельзя было разобрать.

А пламя приближалось. Поворотом ветра, ворвавшимся сквозь выбитые стекла, оно приняло другое направление. Оно свистело, как страшное чудовище, теперь за самыми плечами Ксани. Оно касалось ее волос, одежды… Сейчас оно оцепит ее всю с ее ношей, и они обе, и Уленька, и Ксаня, сгорят в бушующем пламени. Пока пожарные приставят лестницу и дойдут до них, все уже будет кончено… все… все! Они сгорят… Сгорят обе…

Пламя все ближе и ближе… Черные глаза Ксани покосились на бушевавшее вокруг нее беспощадное огненное чудовище, которое уже трепетно охватывало ее со всех сторон.

— Конец! — где-то со смертельным спокойствием отозвалось в глубине сердца Ксани.

Она подняла глаза к небу, как тогда, в тот вечер, около Розовой усадьбы, когда угрожала ей такая же гибель от огня.

Неясная мысль толкнулась в голову. Перед ней всплыл Тот, Распятый, с рубиновыми капельками на ногах и ладонях и на бледном челе, обвитом терновым венцом… Блеснули Его глаза, кроткие, добрые, милостивые, любящие…

— Христос! — прошептала Ксаня, — Ты Спаситель мира, — спаси нас!

— Прыгай, прыгай! — послышались голоса снизу.

Ксаня наклонилась, третий этаж высоко. Внизу несколько покрытых сажей, закоптелых фигур держали огромный кусок сетки под самыми окнами дома.

Ксаня вздрогнула.

— Спасены! — вихрем пронеслось в ее мыслях, и, осторожно положив Уленьку на край окна, она обернула ее одеялом и тихонько столкнула вниз.

Бесшумно упало на протянутую сеть бесчувственное тело больной.

Ее приняли бережно и переложили на носилки.

— Прыгай! Прыгай! — кричала снова через минуту Ксане та же толпа.

Лесовичка вздрогнула, вскочила на подоконник, быстро, бессознательно перекрестилась и скользнула вниз на растянутую под окном сетку…

Глава XV

Спектакль. — Дверь распахнулась настежь…

Было семь часов вечера, когда первые приглашенные появились в «театральной» зале княжеского дома.

В каком-то серебристо-золотистом и голубом платье встречала их княгиня Лиз, смеющаяся и розовая, как летнее утро.

С хорошеньких губок фейерверком слетала трескучая французская речь:

— Imaginez vous [4]… в двенадцать ночи набат… крики и зарево!.. Ах, это было ужасно (Смеющееся личико изображало ужас). - Paul зовет камердинера… Qu'y at-il? [5] Пансион горит!.. Я потеряла голову… Эти милые чернушки и вдруг… Paul скачет на пожар, привозит их всех… Et figurez vous, [6] я узнаю, что одна из них — героиня!.. Да, да, героиня! Вынесла больную прислугу из пламени… Разве это не подвиг! И это была та самая новенькая, лесная красавица, о которой я вам говорила. Вы ее увидите скоро, сейчас… Замечательная девушка…

— Но пансионерки? Как они могут играть после такого потрясения? — интересовались гости.

— Ах, их надо развлечь. Il rant les distraire, les pauvres petites. [7] Этот спектакль отвлечет их мысли от катастрофы. Слава Богу, что все еще так кончилось. Ведь весь пансион сгорел дотла… Я пока приютила их у себя. А завтра их переведут в новое помещение. Я уже приказала нанять тут неподалеку.

И розовое личико принимало особенное выражение.

Между тем за сценой Арбатов выходил из себя, устанавливая группы, горячась и волнуясь как никогда.

— Так нельзя! Так нельзя! Нужно живее! — тормошил он Юлию Мирскую, изображавшую Лота с самым возмутительно-равнодушным лицом. — Ведь за вами гибнет Содом и Гоморра, все ваши родственники и друзья!

— И вы тоже неверный тон взяли, — налетал он на Машеньку Косолапову, которая спокойно перелистывала тетрадку, представляя из себя Вооза, называющего Руфь, т. е. Катю Игранову, своей женой.

— Вот вы, малютка, хорошо, очень хорошо! — одобрил он Соболеву, покорно и трогательно вошедшую в роль Иосифа, проданного братьями в неволю.

Увлекающийся и горячий Арбатов до того любил сцену, театр, что даже к постановке маленьких духовных пьес, сочиненных княгиней, отнесся с присущим ему вниманием и серьезностью. Режиссерская жилка заговорила в старом актере, и он непременно хотел, чтобы даже нелепые пьески княгини-писательницы, составленные из кусочков, диалогов и отдельных эпизодов, все же в отношении постановки вышли безукоризненно. Но особенно интересовал Арбатова предстоящий «первый дебют» будущей знаменитости, как он мысленно уже окрестил Ксаню, несмотря на ее заявление, что она не желает посвятить себя сцене. Старому актеру и режиссеру хотелось показать зрителям новый талант с самой выгодной стороны. Гримируя самолично девочек, наклеивая на лица одних длинные библейские бороды или покрывая пудрой и румянами красные щеки монастырок, Арбатов поминутно поглядывал на Ксаню, которая, совсем уже готовая к «выходу на сцену», сидела в углу и повторяла свою роль.

В древнебиблейском костюме, с распущенными вдоль стана своими роскошными волосами, Ксаня была настоящей красавицей. К тому же Арбатов сделал тушью какие-то два неуловимых штриха вокруг ее глаз, и без того красивые глаза лесовички стали глубокими, томными и дивно-прекрасными. Ксаня удивленно посматривала от времени до времени на себя в зеркало, узнавая и не узнавая свое лицо, странно преобразившееся благодаря слою румян и пудры и штрихам вокруг глаз. В то же время она читала вполголоса свою роль, предполагая, что никто не обращает на нее внимания. Но ошиблась: Арбатов прислушивался — и на лице его заметен был восторг, когда, увлекаясь ролью, Ксаня произносила целые монологи громко, с удивительным выражением, отчетливо, ясно отчеканивая каждое слово.

— Детка моя, — заговорил Арбатов, когда все остальные пансионерки были готовы и поспешили на сцену, — детка моя, теперь я все больше убеждаюсь в вашем успехе. Вы буквально родились актрисой… Вспомните, что я вам говорил и… и… решайтесь ехать со мною, в мою труппу… Я все устрою, нужно только ваше согласие…

— Матушка сказала, что через неделю отвезет меня в обитель, — был тихий ответ Ксани.

— Вздор! — вскричал Арбатов в забывчивости. — Вздор! Опомнитесь! Знаете, что ждет вас в монастыре? Тоска, медленное угасание молодой жизни… А там, там, на сцене, известность, слава, полный расцвет и торжествующий праздник таланта!..