Мы — на острове Сальткрока - Линдгрен Астрид (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗

— Может, он плачет оттого, что мир — это остров скорби и печали?

— Но это же не так, — сказала Чёрвен и крикнула: — Ну, хватит, Пелле, мир — это не остров скорби и печали, это мы просто пели так для Йокке.

Чёрвен не желала видеть ничьих слез. Во что бы то ни стало надо развеселить Пелле, и она вдруг поняла, что для этого нужно сделать.

— Пелле, я что-то тебе подарю, если обещаешь больше не грустить.

— Что? — хмуро спросил Пелле, не поворачивая головы.

— Я подарю тебе Музеса.

Тут он обернулся, все еще заплаканный, и недоверчиво посмотрел на Чёрвен.

— Я подарю его тебе насовсем, — заверила мальчика Чёрвен.

И, впервые с того самого горестного часа, когда исчез Йокке, Пелле улыбнулся.

— Какая ты добрая, Чёрвен! Она кивнула.

— Да, я добрая. И потом… у меня есть Боцман. Стина усмехнулась.

— Ну вот, опять мы все со зверюшками. Но надо пойти и рассказать об этом Музесу.

Все с ней согласились. Музес должен знать, кто ему теперь хозяин. И потом, надо же его беднягу накормить.

— Прощай, миленький Йокке, — нежно сказал Пелле и, пи разу не оглянувшись, помчался прочь.

Пелле словно подменили. Он стал буйным, радостным и бесшабашным, он прыгал и скакал всю дорогу до самого Мертвого залива, а под конец бросился на землю и кубарем покатился по склону к лодочным сараям.

— Ты что радуешься, что Музес теперь твой? — спросила Чёрвен.

Пелле немножко подумал.

— Не знаю… может быть. Видишь ли, очень грустно быть грустным, и долго этого никак не выдержать.

— Погоди, увидишь Музеса, еще больше повеселеешь, — сказала Чёрвен, отворяя дверь в лодочный сарай.

Ошеломленные, они остановились на пороге и уставились в пустоту. Музеса не было. Он исчез.

— Удрал, — нашлась Чёрвен.

— Да, удрал. И сам заложил за собой задвижку? — съехидничал Пелле.

Музес не удрал. Его кто-то утащил. Чёрвен повернулась к Стине.

— Кто-нибудь видел тебя, когда ты шла сюда вчера? Стина немножко подумала.

— Не-а, никто. Разве что Вестерман. Но он хотел только послушать про Красную Шапочку.

— Тебя кто хочешь облапошит, — сказала Чёрвен. — У, этот Вестерман, разбойник!

Чёрвен так пнула ящик Музеса, что он грохнулся о стену.

— Я ему покажу! Вестерман, этот вор, застрелить его мало! — не помня себя от гнева, кричала она.

— А я знаю, что мы сделаем, — сказал Пелле. — Мы выкрадем Музеса обратно. Спорю на что хотите, он держит Музеса в своем лодочном сарае, а там, наверное, тоже одна только задвижка на дверях.

Чёрвен немного поостыла.

— Вечером… пусть только Вестерман заснет, — живо сказала она. Стина тоже оживилась, но одно беспокоило ее.

— А что, если мы заснем раньше Вестермана?

— Не заснем, — угрожающе заверила Чёрвен. — Со злости! Видно, Стина не очень злилась, потому что не заснуть она не могла. Но Чёрвен и Пелле смогли; и что удивительнее всего, никто не за метил, как они выскользнули из дому.

В тот вечер на Сальткроке шла облава на лису. Всех позвали пугать лису и выгонять ее из норы. И вправду, лису удалось выкурить из ее норы, но подстрелить ее не подстрелили. Потому что, когда ее загнали на Сорочий мыс и она увидела, что спасения нет, то бросилась в воду и поплыла. Эта лиса привыкла выходить сухой из воды, а до ближайшего острова — недалеко.

Ниссе Гранквист выстрелил ей вслед, но промахнулся.

Услыхав об этом, Пелле обрадовался.

— Лисам тоже надо жить, — сказал он. — А тем более, на острове Норсунд нет ни кроликов, ни овец, ни кур.

— Так что там она не разживется, — удовлетворенно сказала Чёрвен. — Вот негодяйка, зачем только она задрала Йокке.

— Она сделала это потому, что она — лиса, — объяснил ей Пелле. — И повадки у нее тоже должны быть лисьи.

— Ну и пусть она лиса, но могла бы хоть вести себя, как человек, — сказала Чёрвен, не желая понимать лисью психологию.

Хотя… вести себя, как человек? Как Вестерман, например? Чем он лучше? Пойти и украсть бедного маленького тюлененка только ради того, чтобы продать. Но этот номер у него не пройдет, пусть Вестерман и не мечтает, заверила Чёрвен.

— Только бы Кора не залаяла, — добавила она.

Но Кора залаяла. Завидев, как крадутся Чёрвен и Пелле, она ощетинилась у своей конуры и принялась лаять изо всех сил. Но Пелле предвидел, что так и будет. На обед в Столяровой усадьбе было сегодня мясо, и Пелле прихватил Коре вкусных косточек. Он стал угощать ее, ласково увещевая, и она замолчала. Но все же им было боязно: не вздумает ли кто выйти и посмотреть, почему лаяла Кора? Дети долго лежали съежившись за сиреневым кустом у калитки и ждали, но в доме было тихо, и тогда они осторожно выползли на лужайку. Перед ними, на скалистом утесе, стоял жилой дом, мимо которого надо было пройти, чтобы спуститься к лодочному сараю. В доме было тихо и темно. Мрачно и грозно чернел четырехугольник дома на каменной плите под светлым пологом ночного неба. Кругом не было ни души.

— Дрыхнут, как поросята, — сказала довольная Чёрвен.

Но она рано обрадовалась, потому что в доме внезапно осветилось одно окошко, и Чёрвен затаила дыхание. Они успели еще увидеть жену Вестермана в ту минуту, когда она зажигала лампу над столом. Не теряя времени, дети подбежали прямо к окну и бросились на землю у самой стены. Испуганные, они лежали и ждали. Видела она их или нет? Может, прежде чем зажечь лампу, она долго стояла в темноте, подглядывая из-за занавески, и видела, как они вошли в калитку. Никому не удалось бы остаться незамеченным светлым июньским вечером на этом голом скалистом утесе без единого кустика, за которым можно было бы спрятаться.

Но раз жена Вестермана не выбежала из дому, они воспрянули духом. Под окном ей их не увидеть, если, конечно, она не высунется из окна, чтобы специально посмотреть на них. Они глубоко надеялись, что этого делать она не станет. Потому что если уж жена Вестермана начнет ругаться, то ее никакими вкусными косточками не успокоишь. Они боялись пошевельнуться, боялись шепнуть друг другу хоть слово, они едва дышали. Им оставалось лишь молча лежать и прислушиваться. И они слышали, как жена Вестермана ходила по комнате. Окошко было открыто настежь, а она была совсем близко от них, стоило им только захотеть — и они могли бы протянуть руку через подоконник и сказать ей: «Здравствуйте! Здравствуйте!» Она что-то бормотала себе под нос и, хотите верьте, хотите нет, вдруг начала читать, да, в самом деле она и вправду начала читать вслух самой себе. Чёрвен даже тихонько застонала под окном. Хоть бы уж читала вслух газету «Нортельевский вестник» или что-нибудь в этом роде, но лежать под окном съежившись, как креветка, и слушать такое, в чем ничего не смыслишь! Нет уж, это свыше всяких сил.

Пелле тоже не понимал, что она читает. Ему казалось, будто что-то из библии. Голос у нее был монотонный, но читала она без запинки. Пелле прислушался. И вдруг, хочешь верь, хочешь нет, он различил в потоке незнакомых слов несколько выражений, будто озаривших его светом. Такое бывало с ним и раньше, когда отдельные слова будто неожиданно озаряли его. Как красиво они звучали!

— Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря… — читала жена Вестермана. Потом она вздохнула и продолжала читать.

Но продолжение не интересовало Пелле. Этих слов он не забудет. И он тихонько пробормотал их себе под нос: «Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря…» А разве Столярова усадьба не на самом краю моря? Там хочется жить, туда стремишься из города. Будь у него крылья зари, он мог бы перелететь туда через все заливы и фьорды, о, как бы хорошо перелететь в свою обитель на самом краю моря… в Столярову усадьбу.

Пелле так углубился в свои мысли, лежа под окном и бормоча вслух, что не заметил, как жена Вестермана смолкла. Чёрвен толкнула его. Что теперь будет? Жена Вестермана погасила лампу, в комнате стало темно. Внезапно Пелле услыхал, как кто— то дышит прямо у него над головой. Он не осмеливался посмотреть вверх, он понял — жена Вестермана стоит у открытого окошка. О, как жутко лежать так съежившись, ждать и прислушиваться. Вот… вот она их заметит, он был уверен в этом. Но как раз в тот момент, когда они почувствовали, что больше им не выдержать, окошко с грохотом захлопнулось, и оба они — Пелле с Чёрвен — невольно подскочили. Затем все смолкло. Они полежали еще немножко, слушая, как колотятся их собственные сердца, а потом, то и дело приседая, быстро проскочили за угол дома и спустились к лодочному сараю.