Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович (мир бесплатных книг txt) 📗

— Ничего такого особенного. — Андрей понимал, Рита не давала ему возможности ее расспрашивать.

— А Кира Викторовна? Она мне всегда нравилась. Профессор тоже, конечно, нравится. Но ты должен помнить Киру Викторовну, когда будешь там играть.

«Я буду помнить тебя», — подумал Андрей.

— Расскажи еще что-нибудь.

— Что?

— О конкурсе, о чем хочешь. Только не молчи и не гляди на меня такими нудными глазами.

— Был в Управлении международных и всесоюзных конкурсов, — сказал Андрей. — Пожелали успеха. Там и другие были. Пианисты, они едут в Канаду.

— Быстро все, — сказала Рита. — Быстро ко всему привыкаешь.

— Я не привык.

— Ты привык. Давно к этому готов.

— Ты опять нарочно?

— Возможно, опять и нарочно. Мне это нравится сегодня.

— Нравится?

— Не знаю.

Андрей почувствовал, что они поссорятся, и Рита, очевидно, это почувствовала, поэтому сказала:

— «Гроссы» когда-нибудь возьмутся за изготовление скрипки. Ведь делал же скрипки Чернов. Металлург, академик.

Андрей сказал:

— «Гроссы» могут.

Опять помолчали.

— Где ты в последний раз будешь играть свою программу?

— Уже хватит. Знаю оптику многих залов.

— А оптику этой комнаты?

— Помню, и особенно хорошо.

— Я не хотела обидеть, и тогда, в детстве, и теперь.

— Я сам себя здесь когда-то обидел.

— Была виновата я, а не ты. Я всегда виновата перед тобой.

— Ты о чем?

— Так. Не обращай внимания.

— Рита, ты не ошиблась, что поступила в технический институт? Ты до сих пор в этом уверена? — Андрей все еще надеялся, Рита что-нибудь скажет о себе, проговорится наконец, что с ней.

Рита молчала. Потом закрыла глаза. Андрей смотрел на нее, он не видел ее несколько дней. Она изменилась, или болезнь ее изменила. Очень резко и как-то сразу, и даже Рита не могла побороть этого.

Рита все лежала с закрытыми глазами и молчала. Андрей даже решил, что ему надо незаметно уйти. Но Рита открыла глаза и сказала:

— Я вообще ни в чем сейчас не уверена, но ты, пожалуйста, не обращай внимания. У меня это пройдет. Это должно быть у каждого человека, и у меня это бывает и пройдет.

Андрей не понял, о чем она говорила, но переспрашивать не стал.

— Ты помнишь Наташу из моего класса? — спросила Рита.

— Конечно.

— Работает телефонисткой на главном телеграфе. Вышла на днях замуж. Плакала, и я тоже почему-то. Муж у нее забавный, называет себя телеграфистом Ять.

— Никогда не был на свадьбе, — сказал Андрей. — Зачем ты плакала? На тебя это не похоже.

— Ты еще не знаешь, что на меня похоже, а что нет, — сказала Рита. — Я сама не знаю этого до конца. В пензенских рощах созрел богатый урожай грибов…

— Ну и что? — спросил Андрей невозмутимо.

Рита достала газету, которая лежала на кресле и прочитала:

— Ну и что? — повторил Андрей.

— Захотелось в пензенские рощи, — сказала Рита. — На грибоварочный пункт. Или в город Весьегонск. Слышал о таком?

— Нет, конечно.

— Там ягодосушильный завод. Голубикой пахнет. Никогда не ела голубики.

Андрей шел от Риты, думал: что на нее похоже, а что не похоже? Когда же он, в конце концов, узнает Риту, поймет ее до конца? Убедится, что она серьезно относится к нему и к его словам, ведь он ее любит. Андрей вдруг загадал: если он победит на конкурсе, то приедет и… как это там… сделает предложение. Рита сказала, что он победит, что она верит. И он победит. Теперь обязательно. Теперь просто окончательно! И все.

Андрей взглянул на часы — пора было к Валентину Яновичу. Но Андрей решил еще немного пройтись, чтобы успокоиться, чтобы Валентин Янович опять не сказал: «Вы слишком сейчас счастливы, даже для скрипки».

Глава четырнадцатая

Дом номер тринадцать. Он опять был перед Ладей. Памятник Чайковскому, широкая — с двух сторон — дорога к подъезду. Афиши. Их много. Концерты. Их тоже много. Мемориальная доска: «Здесь жил и работал профессор Гедике». Колышется на асфальте сизая поляна голубей. Все, как было всегда. На улице и у подъезда под широким навесом ребята, разговаривают, показывают друг другу учебники, тетради с записями, ждут новостей. Слухи, домыслы, предположения. Каждый написал заявление: «Прошу допустить к вступительным экзаменам».

Недалеко от входа стояла Кира Викторовна. Нет. Она не стояла, она ходила широким шагом туда и сюда, громко стучала каблуками. Мужские часы перекрутились на руке.

Ладя вдруг испугался встречи с Кирой Викторовной и всего, что ему предстояло в Консерватории. Может быть, это произошло оттого, что он так и не решил, в каком же качество он вернулся. Или он просто боится обнаружить себя, что-то сказать о себе, хотя бы раз в жизни?

Ладя подошел к Кире Викторовне. В руках он держал скрипку. Кира Викторовна взглянула на него, и он понял, что она его давно заметила. Смущенный и неуверенный в себе, Ладя улыбнулся, повел плечами. Кира Викторовна ждала от него каких-то первых слов.

— Задержался вот немного… — Ладя попытался сказать это так, как будто не было цирка, поездки по стране, села Бобринцы и всего прочего. Как будто он все тот же и как будто он с Андреем только вчера был у нее на даче в Марфино, а сегодня пришел, как и договорились. Немного вот задержался. Пустяки. Пять минут.

Из-за Ладькиной спины выглянул Павлик Тареев.

— Мы к вам домой приходили, — сказал Павлик. — Вас не было. Но я его прослушал. Вы не волнуйтесь.

— Спасибо, Дед, — сказала Кира Викторовна. — Все в порядке.

Потом Кира Викторовна взяла за руку Ладю и молча повела его. Она была счастлива, что он пришел, вернулся, что его можно повести вот так, крепко держа за руку, на второй этаж к белым дверям с бронзовой ручкой.

Самолет закончил разбег и поднялся в воздух. Горит предупреждающая надпись: «Пристегнуть ремни. Не курить». У Андрея во рту жевательная резинка. Дал Родион. Сказал — помогает, чтобы не закладывало уши. Аккомпаниатор Тамара Леонтьевна, которая летела вместе с Андреем, сидела от него через проход. От жевательной резинки она отказалась. Она взяла у стюардессы с подноса мятный леденец.

Тамара Леонтьевна работала у Валентина Яновича уже много лет. Еще когда училась Кира Викторовна. Она всегда выезжала со студентами на международные конкурсы. Она была счастливой тенью Валентина Яновича.

Рядом с Андреем сидел толстый пассажир. Он держал во рту коротенькую и толстую трубку и ждал, когда погаснет сигнал, запрещающий курить.

Самолет медленно разворачивался. Андрей смотрел в окно на аэродром, на город. Было светлое и прозрачное утро. Город вдалеке и аэродром были светлыми и прозрачными. Может быть, удастся увидеть «чертово колесо»? Рита Андрея не провожала, не смогла. Что-то важное было назначено в институте. Так хотя бы это колесо…

В боковой сетке аккуратно лежала скрипка. Струны проверены, взяты запасные, отличного качества — фирмы «Пирастро». На смычке натянут новый волос. Был засыпан сначала порошком канифоли, потом погрет над пламенем спиртовки и натерт канифолью фирмы «Селвейс». Это сделал Володя из консерваторской мастерской. Ему доверяли свои смычки Коган, Третьяков, Гидон Кремер, Владимир Спиваков. Привел он в порядок и смычок Андрея. Хороший смычок — это важная деталь в успехе скрипача. Настоящий смычок лежит в руке как птенец — тихо и чуть испуганно.

Валентин Янович, прощаясь с Андреем, велел запомнить ему слова опытных музыкантов, что перед выходом на эстраду нужно помешать «выскакивать» в сознание разрозненным кусочкам произведения: идти на эстраду должен «дирижер», собирающийся управлять исполнением, а не беспорядочная толпа «оркестрантов», думающих каждый о своей партии.

Надпись, запрещающая курить, погасла. Толстый сосед немедленно вытащил из кармана зажигалку и закурил трубку.