Чудо-юдо, Агнешка и апельсин - Ожоговская Ганна (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Не слышно обычного шума автобусов и грохота трамваев при въезде в туннель — праздник…
Дает знать о себе голод. Михал идет на кухню, чтобы поставить на плиту чайник.
В ванной он случайно заглядывает в зеркало и с удивлением смотрит на себя: неужели это он?..
Выкупавшись, причесавшись, переодев рубашку, он почувствовал себя значительно лучше. Сел завтракать. Домашняя колбаса, как всегда, у мамы получилась вкусной… «Здоровый кусок прислала… Наверно, отчим не видел. А может, видел? Может, на все был согласен, только бы не встречаться с Михалом?..
Но мама?.. «Останься на праздники у дяди»…
Вот так праздники, нечего сказать. Интересно, есть ли еще кто-нибудь, у кого такие же праздники? Один, как перст… Эх, лучше уж об этом не думать. Сжать кулаки и ни на кого не рассчитывать, кроме себя. Маме, когда приедет через две недели, тоже ни слова. Да, конечно, ему здесь было очень весело! Он решил остаться у дяди насовсем, и точка. Надо будет ни на минуту не оставлять маму одну: при нем ни Петровская, ни пани Анеля не станут ничего рассказывать. А маме и в голову не придет, что он на праздники оставался здесь один, совсем один…
Предаваясь этим горьким размышлениям, Михал бродит по квартире. Заглядывает за занавеску к Шафранцам и замечает на комоде тарелку с крашеными яйцами. У Петровских стол покрыт белой скатертью, а посередине — праздничный пирог. В комнате учительницы ничего достойного внимания, только балконная дверь распахнута: видимо, Агнешка забыла закрыть…
Михал останавливается возле двери. На балкон он не выйдет: кто-нибудь из соседей, возвращаясь домой, может заметить его издали. Прохожих мало, хотя день чудесный. Все, наверно, сидят за столами. Угощаются, закусывают.
— Вот тебе и праздники! — с горечью произносит Михал и даже вздрагивает от испуга: из-за стола вскакивает не менее перепуганная Агнешка, с грохотом опрокидывая низенькую табуретку, на которой она сидела.
— Ну и перепугал ты меня! — Она уже смеется. — А я думала, что дома никого нет.
— Я тоже думал, — смущенно оправдывается Михал. — Я зашел сюда посмотреть на улицу.
— Ага, отсюда видно часть набережной. Иди на балкон. Кстати, Михал, может, ты мне что-нибудь посоветуешь? Посмотри — вся ограда на балконе ржавая, противная: как бы ее очистить, а?
— Очистить? — задумывается Михал. — Можно оттереть наждачной бумагой, но это долго. Да и зачем? Все равно скоро переезжать.
— Конечно. Но все лето мы наверняка еще здесь проживем. А пока герань вырастет и хоть чуточку прикроет решетку — противно смотреть.
— Под черной лестницей стоит ведро с краской, которой медсестра комнату красила… Можно покрасить балкон, вот ржавчины и не будет видно.
— Идея! — радостно восклицает Агнешка. — Весь балкон сразу посветлеет, станет желтенький! А вдруг эта краска еще нужна? Надо будет спросить. А ты есть не хочешь? Мне мать Витека дала целое блюдо пирогов. Вот, ешь, пожалуйста!
Агнешка говорит и угощает так искренне и непосредственно, что Михал не заставляет себя упрашивать. Но сначала он уходит на минуту к себе и тут же возвращается, неся тарелку с нарезанной колбасой.
— Попробуй, домашняя крупянка. Мировая. А Петровские тебя с собой не взяли? — спрашивает он, помолчав. — Или ты сама не пошла?
— Мне не хотелось идти. Что там делать? У них все свои, а я одна чужая. Дома лучше. Почитала, с балкона посмотрела. Погода — красота!..
— И тебе… не скучно? — Михал хотел сказать: «тебе не грустно», но выговорилось по-другому.
— Ни чуточки. Я люблю быть одна… Лучше быть одной, чем сознавать, что мешаешь…
— Факт, — согласился Михал, но тут же взглянул на нее подозрительно.
— Я… говорю о себе, — спохватилась Агнешка и даже покраснела от растерянности. — Знаешь, когда я жила там, в Жешове, они не очень-то со мной церемонились.
— Ты же у родных жила?
— У родных, но…
— Родителей у тебя давно нет? — отважился спросить Михал.
— Мамы я совсем не помню, знаю ее только по фотографии. Меня воспитывала бабушка. Несколько лет назад она умерла. Я была уже большая, и мы хорошо жили… А потом папа…
— Женился?
— Нет… не женился…
Агнешка умолкает, Михал не решается спрашивать. Опущенные длинные ресницы отбрасывают тень на побледневшее лицо девочки. Она кусает губы и мужественно борется с охватившим ее волнением. Потом негромко и сдержанно начинает рассказывать…
Обхватив руками колени и опершись о них подбородком, Агнешка рассказывает присевшему рядом Михалу о тяжких и горьких днях, с которыми успела столкнуть ее жизнь.
Короткие, отрывистые фразы. Скупые слова. А Михал, тот самый Михал, о котором все совсем недавно еще говорили, что у него нет ни воображения, ни души, этот Михал все понимает чуть ли не с полуслова, на лету ловит каждую недомолвку.
— Я осталась одна… им было на меня наплевать. Я их ненавидела. Всех… Хорошо, что меня забрала тетя…
Она умолкает и долго не произносит ни слова.
— Как-то ты сказал мне: «Ты у тетки вместо прислуги». Сначала мне стало так обидно, а потом я подумала: «Ну и что? Пусть что хотят, то и думают. А если бы я не могла хоть как-то отблагодарить тетю, мне было бы, пожалуй, еще хуже».
— Я хочу сам зарабатывать. — Михал вздыхает. Он прекрасно понимает Агнешку. — И ты тоже говорила об этом, помнишь?
— Да. С нового года я хочу давать уроки. Наш учитель обещал помочь мне найти учеников. Ты тоже мог бы по математике…
— Нет. Это не по мне. Учить надо уметь. Я лучше поищу что-нибудь другое. Какую-нибудь физическую работу, где нужна сила. Я все умею делать.
— Вот видишь! — обрадовалась Агнешка. — Выход всегда найдется. А как ты думаешь, к осени наш дом будет готов?
— Петровские, кажется, уже ходили смотреть и выбирать себе квартиру. Ты заходила в дом?
— Нет.
— Давай сходим. Посмотрим однокомнатные квартиры. Дяде, наверно, такую дадут.
— Тете тоже. Пойдем…
На стройку пробраться не так-то легко. Горы кирпича, досок, мешки с цементом загораживали дорогу. Но Михал ловко лавировал среди всего этого хаоса, ведя за собой Агнешку.
Вдруг до их ушей донесся слабый писк.
— Крысы? — испугалась Агнешка.
— Крысы? Откуда? Что им здесь грызть? Кирпичи, что ли? — пожал плечами Михал и прислушался. — Подожди!
Писк повторился, потом еще и еще раз.
— Щенята?..
— А может быть, это Пимпус? — воскликнула Агнешка.
— Откуда ему здесь взяться? Наверное, дома под кроватью спит.
— Разве ты не знаешь, что он пропал? — удивилась Агнешка.
Нет, он узнал об этом только сейчас и сразу стал окликать собаку, продвигаясь в направлении писка.
Это был Пимпус! В глубокой яме из-под извести. Но как же он изменился! За несколько дней вынужденной голодовки он отощал, живот у него ввалился, одну лапу он поджимал (наверно, ушиб), но при виде друзей все-таки радостно завилял хвостом и жалобно заскулил.
Вытащить его оказалось делом нелегким. Михал притащил доску, опустил ее в яму, но Пимпус, несмотря на все свои старания, бессильно с нее соскальзывал. И только когда Михал приладил снизу к доске несколько поперечных перекладин, а Пимпус за них уцепился, его удалось осторожно вытащить на этой — вот уж воистину — доске спасения.
— О, смотри-ка, у него веревка на шее! Видишь? — показала Агнешка.
— Похоже, его украли, а он перегрыз веревку, — осматривал ошейник Михал. — Умный пес: вырвался и помчался домой. Но по дороге, наверно, не заметил ямы и свалился вниз, бедняга.
Пимпус настолько ослаб, что не мог идти и через каждые несколько шагов обессиленно ложился на землю. Тогда Михал взял его на руки и стал нашептывать ему в ухо разные нежные слова. Агнешке никогда бы и в голову не пришло, что он знает такие слова.
Они покормили собаку молоком с хлебом. Получила она и кусок домашней колбасы. Потом они принялись очищать Пимпуса от извести.
