Тебе посвящается - Бременер Макс Соломонович (бесплатная регистрация книга txt) 📗

Но Вовка, как я сказал, этим словам не внял. Да и вся пионерия нашего двора недолюбливала Юрика. Правда, мы не жаждали, как Вовка, посрамления Юрика, но, в общем, не прочь были увидеть, как Майка Вертилова даст ему щелчок по носу. Или, по выражению Вовки, «нальет ему холодной воды за воротник».

Поэтому мы не мешали Вовке обрабатывать Юрика с помощью «слабо» и фантастических утверждений, будто Майка смотрит на него каким-то особенным взглядом. И кончилось тем, что однажды днем Юрик, слегка подтал­киваемый мною, зашагал по диагонали из одного угла двора, где толпились мальчишки, в другой, где на солнце сидела Майка и, щурясь, поглядывала то в учебник, то по сторонам.

Приближаясь к Майке, Юрик покраснел, и у него вспыхнуло одно ухо, а другое осталось белым. Вспыхнув­шее ухо, мне показалось, чуть-чуть оттопырилось.

В таком виде Юрик остановился перед Майкой и ска­зал ей:

– Ты у меня на первом месте... А я у тебя?

– Сейчас скажу, – ответила Вертушка (так мы назы­вали Майку Вертилову между собой).

Она захлопнула учебник, заложив страничку ленточ­кой, и принялась загибать пальцы сначала на левой, потом на правой руке. При этом она шевелила губами и морщила лоб, точно умножала в уме двузначные числа.

– Ты у меня на восьмом, – объявила наконец Майка.

У Юрика покраснело второе ухо.

– Приходи ко мне, пожалуйста, в выходной день на день рождения. Мама, папа и я будем очень рады, – про­говорил Юрик с самообладанием, прямо-таки изумитель­ным для человека, узнавшего, что занимает в сердце избранницы восьмое место.

Майка поблагодарила.

– Вечером? – спросила она и, раньше чем Юрик успел ответить, забыла о нем.

По двору шагал семиклассник Костя. Хотя он явился играть с Майкой в пинг-понг, в руках у него была теннис­ная ракетка в чехле. На ходу он легко жонглировал этой ракеткой, подбрасывая и ловя ее поочередно то одной, то другой рукой. Он был без пальто, в спортивной кожаной куртке и башмаках на толстой подошве. И так рослый, Костя казался в них огромным. Он шутливо шаркнул но­гой и как-то сверху протянул Майке большую, крепкую руку. Движения его были на зависть ловки и свободны. Рядом с этим хотя и безусым, но представительным и спортивным мужчиной красноухий Юрик был просто жа­лок. Кажется, он сознавал это. Он отошел в сторону. А Майка, так и не узнав, когда справляют его рождение, позвала Костю к себе, и они ушли со двора.

Надо сказать, что никто из нас, даже Вовка, не по­смеялся над Юриком. Никто не злорадствовал. Юрик подошел к нам и пригласил на день рождения. Профессор­ский внук Сашка, я, еще несколько мальчиков сразу обе­щали прийти. А Вовка ответил лишь: «Там видно будет», – но и это не означало отказа.

– Ну вот, теперь уже все мы Майке признались, – сказал Вовка, взглянув на Юрика, и улыбнулся без вся­кого ехидства.

– Ребята, слушайте-ка: пусть сейчас каждый рас­скажет, на каком он у Майки месте! – предложил вдруг Сашка.

– Верно, без вранья только, – поддержал Вовка.

До сих пор мы не делились этим друг с другом. Из­вестно было только, что особого успеха вроде нет ни у кого. А сейчас каждый назвал всем цифру: на каком он месте. Это было волнующе, как объявление четвертных отметок, угадываемых и, однако, не известных наверняка. Это была откровенность, не принизившая никого. Ибо вы­яснилось, что никто из нас не занимает места лучшего, чем седьмое.

Но кто же тогда занимает первое, второе, третье места? Кто, черт возьми, на четвертом, пятом и шестом?

Догадаться было мудрено. А нам было донельзя любо­пытно. Мы строили предположения, перебивая друг друга. И только Юрик молчал, а помедлив, осторожно выбрался из нашего тесного, гомонящего кружка. Я взглянул на не­го, и мне показалось, что ему, единственному из нас, отга­дывать не любопытно. Ничуть. Ему просто горько.

Может быть, я преувеличивал. Может быть, я придумал даже, что Юрик страдает. Но, так или иначе, я почувство­вал к нему жалость. Я знал, что такое неразделенное чув­ство. Разве я не догадывался, почему так редки письма от мамы? Разве верил в причину: много работы? Нет, знал: мало любит. Конечно, мама далеко, а Майку Юрик видит каждый день, но ведь нелюбящий всегда далек, хотя бы и был рядом.

Я ничем не выказывал Юрику своей жалости. Мой ма­ленький опыт жизни учил, что жалость лишь умножает боль. Мне удавалось потеснить обиду решимостью вырасти и тогда доказать свою правоту. Да, я умел пересилить оби­ду. Но от обиды, сдобренной жалостью, трудно не запла­кать.

Поэтому я как будто просто так стал захаживать к Юрику, когда он оставался дома один, приносил ему книжки, которые сам любил, и даже играл с ним в лото, хотя это не доставляло мне никакого удовольствия. Чтобы играть в лото, я раза два приводил к Юрику Сашку, который сперва упирался, а потом и сам повадился ходить к Юрику. Так что благодаря Сашке и мне Юрик перестал быть одиноким.

Но, мне кажется, нельзя было все-таки сравнить Сашкино отношение к Юрику и мое: я относился к Юрику совершенно бескорыстно.

Правда, и Сашка не преследовал никакой выгоды. Но Сашка слегка покровительствовал Юрику, а в моем обращении не было оттенка покровительства. Это было тогда для меня едва ощутимо, но сейчас я твердо знаю, что покровитель не бывает совершенно бескорыстным, хотя бы не получал за свое покровительство взамен решительно ничего. Дело в том, что, покровительствуя, он чувствует себя сильнее и могущественнее подопечного. И для многих это порой приятное чувство. По-моему, Сашка его испы­тывал.

А я просто сочувствовал Юрику, ничего больше. Со­чувствуя, играл с ним в скучное лото. И даже не назвал его дураком, когда про Димку и Жигана из «Р.В.С.» Гайдара он сказал, что ото были плохие, испорченные ребята, потому что не слушались Димкиной матери.

– Ты кто?.. (Я проглотил «дурак».) Ты что?.. (Я про­глотил «рехнулся».) Они же большевику жизнь спасли! Герои ребята!

– А зачем было продукты из дома без спроса уно­сить? – спросил Юрик. – Разве можно так поступать?

Мне стало тоскливо. Спорить с ним без толку. Да и как доказывать то, что самому ясно, как день? Ничего не понимает... А Юрик, легко и сразу забыв этот спор, вынул из стоявшей на подоконнике кастрюли с молоком пенку – большую и круглую, как блин, – и добродушно протянул мне:

– Угостить?

– Не нужно мне вашей пенки! – зло, совсем так, как, наверно, ответил бы Вовка, сказал я.

– Ты думаешь, я жадный? – спросил Юрик уязв­ленно.

И действительно, Юрик не был жадным. Это и в школе знали. Он приносил с собой в большом пенале много акку­ратно очиненных карандашей, несколько новеньких ла­стиков и запасных перьев. На уроке Юрик охотно давал их тем, кому было нужно, и никогда не просил обратно. Да совсем недавно, вчера или позавчера, он, не раздумы­вая ни минуты, подарил Сашке приглянувшийся тому ди­ковинный заграничный карандаш – толстый, как трость, и длинный, как дирижерская палочка.

– Вовсе я не думаю, что ты жадный, – сказал я.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Юрик.

Но никто не вошел, и из коридора донесся Вовкин голос:

– Тут Мишки нет?

– Я здесь, – отозвался я, – заходи, Вов.

– Заходи! – повторил Юрик, распахивая дверь.

Однако Вовка не переступил порога.

– Выйди-ка, – сказал он мне.

Я вышел, затворив дверь, а Юрик остался в комнате.

– Что? – спросил я у Вовки.

– Потеха, – ответил он. – Знаешь, кто у Майки на первых местах?

– Кто?

– Папа, мама, бабка и тетка.

– Что ты говоришь?

– Только сейчас слышал.

– Выходит, наши места не такие плохие?

– То-то и оно-то!

– Надо, между прочим, Юрику сказать.

– Ну, говори, если хочешь, – разрешил, но и нахму­рился Вовка.

Я распахнул дверь, вбежал в комнату и возвестил о том, что услышал минуту назад. Вовка приостановился в дверях.

Лицо Юрика несколько мгновений оставалось оторо­пелым. Потом он стремительно стал на руки, сделал два неверных шага, упал на четвереньки, стал на голову и удерживался в таком положении две-три секунды, от­чаянно болтая ногами. Кто бы раньше подумал, что Юрик может так вот ликовать!.. Вовка изумленно наблю­дал за ним, точно не веря, что и Юрику не чуждо челове­ческое и мальчишеское.