Повесть о красном орленке - Сидоров Виктор (читать полную версию книги TXT) 📗
Однажды рано утром, прихватив горстку пшена, Пронька пробрался на огород к Лыкову. Чуть ли не час пролежал он на меже, заросшей полынью, поджидая куриц, но те никак не подходили к нему. Пронька разозлился и сам полез к ним, разгуливающим среди усохшей картофельной ботвы.
— Цып, цып, цып....
Куры, скосив головы, с любопытством поглядывали одним глазом на Проньку, а подходить не думали.
«Вот сволочи! За это целым двум надо головы свернуть!»
Он кинул им немного пшена. Куры немедленно кинулись клевать. Пронька подбрасывал пшено все ближе, ближе, пока около него не собралось штук пять хохлаток. Тогда он стремительно сгреб одну и свернул ей голову.
Курицу Пронька ощипал сам, в сараюшке, а перо закопал. Тете сказал, что это подарила ему одна старушка, которой он однажды помог наколоть дров.
— Ты свари суп,— попросил тетю.— Вдруг очнется, и покормить нечем.
Пронька так желал, так верил в выздоровление Артемки, что даже не удивился, когда, заглянув на печь, увидел его с открытыми глазами.
— Здорово, Артемка,— даже немного глуповато осклабился Пронька от радости.— Хочешь курицу?
Подбежала тетя:
— Да ты что, Проша? Ему еще не до еды...
Артемка смотрел на них, не узнавая и не понимая ничего, но вдруг улыбнулся, улыбнулся чуть-чуть, краешками губ.
— Это ты, Пронька?
— А то кто же? Ты лежи, грейся. Мы вот тебе супу наварили с курицей. Давай выздоравливай.
А через полчаса тетя кормила Артемку с ложечки бульоном. Пронька даже замер от удовольствия, глядя, как опорожняется мисочка, будто бульон вливался не в Артемку, а в него.
— Ешь, ешь,— подбадривал Пронька.— Вечером молока принесу, тут одни обещали...
Вскоре Артемка уснул. Уснул хорошо, крепко. Проспал до самого вечера. А вечером пил так же с ложечки горячее молоко.
Прошло два дня. Артемка заметно повеселел, вернее, не он, а его глаза. Но еще не разговаривал, а только чуть-чуть улыбался. Этого Проньке было вполне достаточно.
Теперь, когда дело пошло на поправку, Проньке только разворачивайся — добывай Артемке это самое... «диетическое питание», как сказал толстячок в очках.
Однажды в избе ничего не нашлось подходящего для Артемки. Мелькнула мысль: «Не сходить ли к Спирьке? Парень он будто неплохой, а у его тетки, должно, и коровка есть...»
В селе все ещё бесчинствовали каратели: грабили, пьянствовали да вылавливали «опасных». Пронька шел сторожко, поглядывая по сторонам: не попасться бы под руку какому-нибудь пьяному солдату. Они стали настолько лютыми, что того и гляди отхватишь плетки.
Спирькина тетка жила почти на конце села, под взгорьем. Пронька еще не вошел во двор, а уже понял: пусто здесь. Нет даже безрогой козы.
Спирька сидел у сарайчика и мастерил клетку для птиц. Страшно удивился, увидав Драного, заглядывающего через калитку.
— Чего уставился? — спросил Пронька.— Открой-ка лучше. Дело есть.
Спирька удивился еще больше: какое такое дело к нему у Драного? Не иначе, сейчас пакость устроит.
— А какое дело? — спросил Спирька, не двигаясь.
— Да открой же ты! — разозлился Пронька. Спирька наконец поднялся, медленно двинулся к калитке. Пронька вошел, огляделся.
— Тетка дома?
— Нет. А мамка спит,— боязливо ответил Спирька, подумав, что вот сейчас-то Драный что-нибудь сделает: репья в волосы напутает или по носу щелкнет. Он мастак на такие штуки.
Однако Пронька не думал щелкать Спирьку по носу, он даже и не смотрел на него, а разглядывал двор, сарай и потом разочарованно сплюнул:
— Ну и живет твоя тетка!..
— А что?
— Да так... Мимо проехали. Что у нее хоть из животины-то есть?
— Поросенок маленький. Курицы есть. Одиннадцать штук. Одна гусыня.
— И все?
Спирька недоуменно пожал плечами:
— Все. Кошка есть...
— Черная? — серьезно спросил Пронька.
— Нет, серая.
— Что ты говоришь?! Она-то мне и нужна. На шапку. Ну-ка неси, башку рубить буду.
Спирька струсил:
— Да ты что, Проня! Это же теткина кошка. Как же я ее возьму? Влетит мне. Да и жалко кошку-то...
Пронька захохотал, а потом задумчиво и грустно промолвил:
— Однако дурак ты, Спирька. Не стоит, пожалуй, с тобой и дело затевать. А? Не стоит? Ведь выболтаешь все или подведешь по своей глупости.
— Не выболтаю, Проня, не подведу,— загорячился вдруг Спирька, хотя понятия не имел, что за дело у Проньки.— Ты мне скажи. Я как могила. Вот тебе крест.— И Спирька торопливо перекрестился.
— Крест твой мне не нужен, а про дело все-таки скажу. Но смотри, Спирька, если даже тетке или матери проболтаешься — шкуру, как с барана, сдеру.
И Пронька коротко рассказал про Артемку. Спирька только пучил глаза да мычал:
— Да ну?! Да ну?!
— Вот тебе и «да ну?!» Ему сейчас еду благородную надо.
— А... что ему нужно? — сглотнул слюну Спирька.
— Молоко, сметану, масло, куриц, яйца...
— Яйца? Это я мигом. Сколь?
— Сколько не жалко. Я их есть не буду.
Спирька сбегал в кладовочку, принес пятнадцать яиц.
— Пока хватит,— похвалил Пронька.— Когда понадобятся, еще возьмем. А курицу нельзя?..— И он крутнул пальцами, будто отвинчивал гайку.
— Что ты! — замахал руками Спирька.— Тетка забьет.
— Раз нельзя, так нельзя... А может, гусыню того?..— И снова крутнул пальцами.— А тетке сказать: беляки, мол, заграбастали.
Спирька жалко заулыбался:
— Не надо, Проня. Сейчас не надо, а потом посмотрим...
— Ладно,— снова засмеялся Пронька.— Тетка-то у тебя, видно, крутая?
— Ужас как крута: не ступи громко, не пройди лишний раз...
— Ну ладно, я пошел. Некогда мне тут с тобой.
Спирька тоже засобирался, но Пронька сказал ему, что сейчас, пока Артемка сильно больной, незачем его зря беспокоить. А в заключение еще раз напомнил:
— Смотри, Спирька, никому ни слова. Узнает какой-нибудь враг, и Артемке конец, и мне, и тебе.
— Не беспокойся, Проня. Я ужас какой крепкий на слово. Сказал — что отрубил.
...Медленно, очень медленно шел на поправку Артемка. Уже неделя минула, вторая началась, а он только-только говорить начал, и то тихонько. Но Пронька и этого делать не разрешал. Больше говорил сам, рассказывал обо всем, что приходило на ум. Однако, что беляки зарубили бабушку и сожгли избу, молчал, боялся расстроить Артемку, у которого и так душа неизвестно на чем держалась.
За эти трудные, переполненные волнением дни Пронька сам похудел еще больше. Просто удивительно, куда он мог еще худеть: кожа да мослы. Пронькины лопатки теперь выпирали настолько, что казалось, крылья растут, как у ангела. А нечесаная копна волос стала будто еще рыжее.
Но Пронька о себе совсем не думал. Есть кусок хлеба, и ладно. А вот с Артемкой дела становились хуже и хуже. Теперь ему в самый раз есть побольше да посытнее, а есть нечего. И Пронька целыми днями бегал по селу, промышлял. Снова катал Мотьку Филимонова на тележке и получил за это кусок масла. Мотька предлагал шаньги, однако Пронька потребовал масла, если, конечно, оно есть.
— А то как же! — ответил Мотька.— Хошь и большаки пограбили, и энтот проклятый совдеп Митряй Дубов, но кое-что осталось! У нас тятя не дурак, ево не проведешь на мякине. Как приехал из Камня, сразу взял свое. И Гришаня помог.
Проньке было противно Мотькино бахвальство, так и подмывало влепить пятерней по носу, но он терпеливо слушал. Наконец остановил Мотьку:
— Ты лучше давай неси масло...
Мотька ушел в избу и вскоре вернулся.
— На. Да чтобы маманька не видала. Что, уже пошел?
— Надо, Мотька. На работу Лыков звал.
Артемка лежал не шевелясь, с закрытыми глазами, думал. Тихо в избе. Угомонилась и тетя. Закончив домашние дела, прилегла на лавку, заснула. Думал Артемка о маме, о Косте, об отряде. Где сейчас носятся красные орлы? Трудно жить, ничего не зная, и лежать вот так, без движения. Эх, сейчас бы встать да на улицу! Пройтись по селу, побывать в своей избе. Что делает бабушка? Просил Проньку: приведи бабушку. Не хочет. Говорит: опасно. Скажут: «С чего это вдруг старушка к Сапегиным зачастила?»
