Кто тебя предал? - Беляев Владимир Павлович (читать книги онлайн полностью txt) 📗
Все как безумные бросились к выходу. Никто не хотел быть последним.
Обследование подземелья показало, что доступ в него был возможен лишь через одни двери. А двери эти были завалены еще в 1915 году, когда австрийская армия сдавала русским Перемышль. Во время взрыва там находились два человека, о которых австрийские контрразведчи-. ки, по-видимому, забыли. Одна из этих жертв прожила в замурованном подземелье восемь лет и наконец была «спасена».
Кем же были эти люди? Как они жили в этом склепе? Какие муки переживали? Какая судьба постигла того, от которого остался только скелет: истаял ли он, как свеча, или пал жертвой более сильного товарища, а может быть, покончил с. собой, не вынеся печальной жизни?
Среди различного хлама и мусора один из рабочих подобрал консервную банку. Из нее выпали нож, спички, карандаш и тетрадь.
Записи на русском языке... Сперва отличный, устоявшийся, четкий почерк интеллигентного человека постепенно переходил в какие-то каракули, временами такие, что их трудно было разобрать. И все же их разобрали:
«Не знаю, сколько уже дней прошло с того неудачного дня, когда мы попали в австрийский плен — я и штабс-капитан Новиков: эти странные условия, в которых мы сейчас живем, лишают нас возможности определять течение времени. Запишу прежде всего то, что произошло, в порядке очереди, последовательно.
После традиционного обыска и ограбления нас бросили в малую камеру подземных катакомб форта. Не прошло и суток (мы два раза получали еду), как произошло что-то такое, чего до сих пор не понимаю: в одну минуту как бы где-то наверху разверзлись молнии. Затряслось и затрещало все наше подземелье... По-видимому, форт начал распадаться. Опрокинутый на холодный бетон, уверенный в неизбежной смерти, я не жалел уже о жизни. Земля застонала, как огромный зверь, и позже долго еще гудела. «Мне очень больно, а люди этого не знают»,— мелькнула быстрая мысль, острая и яркая, как разряд молнии.
Долго еще потом раздавались удары грома и чувствовалось дрожание земли, но уже более отдаленное.
...Мы с Новиковым строили различные предположения, начиная от вулканического извержения, землетрясения и кончая бомбардировкой крепости летчиками Антанты... Мучимые голодом и жаждой, мы взломали двери камеры и старались выбраться на свободу или хотя бы напомнить австрийцам о нашем существовании. Все было напрасно! Следующие входные двери, сделанные из сплошного железа, не поддавались, а крики наши не привели ни к чему. Наконец мы пришли к выводу: самим нам никак не выбраться отсюда. Надо спокойно ждать: должны же вспомнить о нас... Живем только этой надеждой.
Мы рассказывали один другому многие интимные тайны нашей жизни — правдивые и вымышленные, критиковали все прочитанные книжки и все великие деяния мира, играли в самые разнообразные игры, устраивали театральные представления, охотились за крысами, стараясь в этой охоте добиться рекордов, и под конец возненавидели друг друга.
Тоска! Она победила нас, потому что плыла вместе с временем, без конца и края. Нет у нас ни дня, ни ночи... Однообразие впечатлений... Вечная темень и тишина, сладковатый запах, влажные, скользкие стены и консервы...
Угнетающее однообразие времени... минута и месяц ничем не отличаются... пустота... ничтожество.
...Нашли занятие. Новиков пьет до потери сознания, а я работаю у своих часов. Сделал их сам: установил на бочке котел, налил его водой, предварительно пробуравив на дне маленькое отверстие. Подсчитал собственный пульс, принимая каждые семьдесят ударов за минуту. По мере того как понижался уровень воды в котле, обозначал на его боку каждые пятнадцать минут и полные часы. Когда вся вода вылилась, подсчитал черточки и убедился в том, что вся моя операция заняла полтора дня. С этого времени слежу за часами, подслушиваю плеск капелек, наблюдая за уровнем воды, и переливаю ее из бочки в котел. Утешаюсь мыслью, что выполняю хотя и однообразную, но все же имеющую какой-то смысл работу.
...Нас ожидает голодная смерть или помешательство.
...У Новикова не хватило сострадания для меня, потому что не было жалости и для себя: жестью он надрезал себе горло, долго агонизировал, корчась в луже крови. Я закрыл его труп в соседней камере. Остался один.
...Я не переливаю воду... Болел... Столько физических И духовных мучений... Меня трясла лихорадка... Меня грызли крысы. Мучили жажда и видения. В этой безбрежной тоске молил о смерти, потому что не хватало сил у самого вызвать ее... Отчаялся во всем... За что? За что? Я ничем не нарушаю теперь мою гробовую тишину и темноту, не переливаю воду в часах, не ем, не пью и не чувствую жажды. Я стал хозяином времени и пространства: проплываю в просторах от звезды к звезде, приказываю чувствам все, что мне хочется, поглощаю все звуки, краски и ароматы мира, изменяю их очертания, погибаю и рождаюсь вновь...»
На этом кончались записи.
После того как Цимбалистая закончила читать, в подземелье под собором святого Юра воцарилось гнетущее молчание. Было слышно только, как стекает вода в кастрюли и шипит карбид в лампе.
— Страшная история! — нарушая это молчание, протянул Покидан.— Восемь лет прожить под землей! Мы здесь совсем недавно, всегда выйти можем, и то на душе муторно.
— Я служил в Перемышле, в пограничной комендатуре, но ничего не слышал об этом,— отозвался из дальнего угла Банелин.— А ведь сам видел остатки взорванных фортов над Саном.
— Ну, а я не раз слышала об этом от старых людей,— сказала Юля.— Мне рассказывали, что на кладбище Перемышля есть братская могила штабс-капитана Новикова и безымянного автора этого дневника.
— Перемышль долго оборонялся от русской армии? — спросил Покидан.
— Могу вам сказать точно,— послышался из темноты голос Садаклия. Он пришел в подземелье с воли, когда Цимбалистая заканчивала чтение, а чтобы не мешать ей, стоял в подземном коридоре, куда долетал звонкий, взволнованный голос девушки.— Первый раз его окружила в начале войны армия царского генерала Радко-Дмитриева, но взять крепость с ходу не удалось, и русские понесли большие потери. Вторично Перемышль окружила одиннадцатая армия генерала Селиванова в первых числах ноября тысяча девятьсот четырнадцатого года. Перемышль продолжал сопротивляться до последних дней марта тысяча девятьсот пятнадцатого года. Восемнадцатого марта собрался совет обороны крепости и решил попробовать прорваться всем гарнизоном сквозь осадные линии русских войск. Атака началась утром, на следующий день, Возможно, тогда-то, в густом снегопаде, где все перемешалось, австрийцы захватили двух русских офицеров. В ночь на двадцать второе марта были расстреляны последние снаряды и патроны. Взорвали форты, мосты и радиостанции. Отзвуки этих-то взрывов, надо полагать, и слышали брошенные в подземный каземат русские офицеры. Перемышль сдался. Трофеи русские получили огромные: девять генералов, две с половиной тысячи австрийских офицеров и более ста тысяч солдат.
— Более ста тысяч? — воскликнул Покидан.— Это, почитай, половина всех пленных, что сидели в нашей Цитадели! Но откуда вы все это знаете, товарищ Садаклий? Память у вас зверская!
