Детство и юность Катрин Шаррон - Клансье Жорж Эммануэль (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
«Странно, — подумала Катрин, — оказывается, здесь, в этой комнате, полно сирот!» Она знала, что сиротство — обычная вещь в нищем пригороде Ла Ганны; редко кто из бедняков доживал здесь до старости. И все-таки… разве можно смириться с мыслью, что Клотильде и Туанон суждено пополнить унылое, черное стадо сирот, опекаемых монахинями, — этих тихих, всегда печальных девочек, которые по четвергам и воскресеньям шествуют парами через весь город к церкви святого Лу?..
И вот, наконец, то, чего так страстно желала и ждала Катрин, свершилось: Крестный заговорил — слишком робко, по мнению Катрин, но все-таки достаточно определенно, чтобы девочка воспряла духом в своей одинокой борьбе.
— В конце концов, — говорил молодой плотник, — Катрин, быть может, и права. Если она считает, что сумеет заменить сестренкам мать, это — выход!
— Выход! — взорвалась Фелиси, и ее двойной подбородок затрясся от возмущения. — Скажите лучше: ребячество! Нет, нет, — повторяла она, мотая головой, — что там говорить! Дом без хозяйки — это не дом.
Отец вдруг встал из-за стола и направился в комнату. Катрин показалось, будто он что-то шепчет на ходу; ей послышалось «Мария… Мария…» Крестный пошел за ним. Скоро они вернулись обратно. Отец был мертвенно-бледен.
— Прошу вас, — сказал он глухо, — прошу вас…
Он сделал приглашающий жест рукой, но не смог закончить фразы.
— Папа, не убивайтесь так, ну, пожалуйста… — умоляюще пролепетала Мариэтта.
— Жена права, — проговорил Робер. Это были первые слова, сказанные им за весь день. Должно быть, он счел уместным дать понять, что тоже, по-своему, принимает участие в семейном горе. И добавил: — Все это так, но Амбруасс — не ближний свет, а в темноте лошадь идет не больно-то быстро…
Слова Робера послужили сигналом; все поднялись с мест и стали прощаться. На улице стоял сильный мороз. Отъезжающие набились в двуколку Робера. Лошади потребовалось немало усилий, чтобы сдвинуть с места перегруженный до отказа экипаж. Двуколка медленно тронулась, скрипя и подпрыгивая на рытвинах и ухабах. Отец и Катрин стояли в дверях, провожая гостей, и слушали, как Робер осыпает лошадь яростной бранью и щелкает кнутом. Когда повозка исчезла за поворотом, отец взял Катрин за руку. Так они стояли, неподвижные и безмолвные, на ледяном ветру. Катрин не решалась ни пошевельнуться, ни заговорить; ей казалось, что от ее маленькой руки исходят сила, тепло и доверие, которые передаются отцу, его измученному, наболевшему сердцу…
Вдруг отец словно очнулся:
— О чем я только думаю! Бог ты мой! Держать тебя на таком холоде раздетой…
Они вернулись в кухню, подошли к догорающему огню. Клотильда и Туанон, обнявшись, дремали в углу. Отец робко прикоснулся пальцами к густым локонам Клотильды, к гладкой черной челке Туанон.
— Что же делать? — спросил он глухо.
Из темного угла, от окошка, донесся голос Франсуа:
— Надо сделать так, как говорит Кати.
Отец устало пожал плечами. Катрин отодвинулась от огня, чтобы никто не увидел ее внезапно залившееся краской лицо. Значит, Франсуа тоже все понял, Франсуа будет защищать ее, он поможет ей выиграть битву! Он тоже считает, что со смертью матери именно она, Катрин, должна взять на себя заботы о доме и семье? Катрин была несказанно изумлена, отыскав в тайниках своего горя неожиданную радость — радость дружбы и единомыслия с братом. Она хорошо понимала, что битва за семью еще не выиграна, что отец колеблется, что завтра он, быть может, сочтет более благоразумным отправить Клотильду и Туанон в приют, но зато теперь она знала, что не будет одинокой ни в этом тяжелом испытании, ни во всех других.
Глава 34
На следующий день Катрин решила посоветоваться с друзьями. Отец рано утром ушел на работу. Франсуа сидел, полусонный, перед своим станком. Время от времени он запускал его ударом ноги, но тут же останавливал и снова погружался в дремоту. Клотильда и Туанон спали как убитые. Катрин убирала в буфет миски, протирала мебель, поглядывая на спящих сестренок. Как завидовала она их беззаботному детскому сну, она, которая уже в восемь лет лишена была такого счастья!
— До чего ж они милы!
Ей захотелось, чтобы брат тоже полюбовался на сестренок. Он по-прежнему сидел за своим станком, устремив безучастный взгляд в пространство.
— Франсуа! Подойди-ка сюда, погляди.
Брат поднялся со стула и, подпрыгивая на своих костылях, словно большой дрозд с подрезанными крыльями, подошел к Катрин.
— Ну что? — спросил он брюзгливо. — Что ты хочешь мне показать?
— Девочек.
— Девчонок? А что с ними такое, с девчонками?
— Посмотри, как они спят, какие они хорошенькие!
— Ну вот еще, новое дело!
Франсуа выглядел плохо в это утро: лицо его осунулось, глаза припухли; завитки густых черных волос свисали на лоб. Рот кривился в хорошо знакомой Катрин гримасе.
«У него болит нога, — подумала она. — Он натрудил ее за эти дни».
Катрин уже жалела, что позвала брата. Она знала, что в такие минуты самое лучшее не трогать его, не замечать его присутствия. Но было уже поздно: Франсуа заговорил.
— Девчонки хорошо делают, что дрыхнут, — цедил сквозь зубы Франсуа. Скоро им не придется так долго нежиться в постели!.. Вчера вечером я зря поддержал тебя, Кати. Мне надо было сперва хорошенько подумать. В самом деле: что делать с девчонками? Отец зарабатывает гроши… А мои веретена… пока есть заказы, все хорошо, но ведь бывает и так, что заказчики не приходят. И потом… как только позволит эта подлюга, — он указал на больную ногу, — я поступаю на фабрику. Ты, конечно, наймешься куда-нибудь служанкой.
Что же тогда будут они делать весь день одни? Ведь вокруг ни единой живой души! Да они одичают совсем!..
Катрин была ошеломлена. Франсуа предавал ее! О, лучше бы он промолчал вчера, лучше бы не внушал ей ложной надежды, тогда она, по крайней мере, знала бы, что ей не на кого рассчитывать. И сегодня, обнаружив, что мнение Франсуа за ночь переменилось, девочка пришла в полное отчаяние. Она закрыла глаза. Ей показалось, что все кончено, что на сей раз ей нанесен последний удар и от их крепкой и большой семьи не остается ничего… ничего… Скоро они станут чужими друг для друга: младшие сестренки уйдут в приют; отец, одинокий и несчастный, будет надрываться целыми днями на работе ради нескольких су; Марциал никогда больше не вернется в дом-на-лугах; Франсуа, как всегда решительный, тоже покинет, как только сможет, родной кров. И, наконец, она, Катрин, наймется служанкой — неважно куда, — раз она не годна ни на что другое…
Катрин заговорила вслух: медленно, равнодушно, словно прощаясь сама с собой. Она вспоминала первые счастливые годы своей жизни, свое преклонение перед отцом; вспоминала о том, Как красива была мать с распущенными по плечам волосами.
Она говорила о болезни Франсуа, о последних часах жизни матери и о том, что эти страшные часы должны были — так ей казалось — навсегда связать воедино четырех детей, присутствовавших при кончине самого дорогого и близкого им человека… Франсуа схватил сестру за руку, встряхнул так сильно, что она вскрикнула, и тут же отпустил ее.
— Прости меня, Кати, я сделал тебе больно… но я только хотел сказать тебе… сказать тебе… — Он был красен как рак и никак не мог найти нужные слова, а быть может, и не решался произнести их вслух. Опустив голову, он торопливо договорил: — Ты права; мне сегодня что-то нездоровится, но ты трижды права — нам ни за что нельзя расставаться друг с другом, нельзя расставаться с девчонками. Сегодня вечером мы оба поговорим об этом с отцом.
Он взглянул на сестру исподлобья, словно ожидая ее одобрения, но Катрин молчала и безучастно смотрела в окно, где под лучами январского солнца ослепительно сверкал и искрился снег. Молчание сестры еще сильнее смутило Франсуа. Он пробормотал:
— Кати, прошу тебя, скажи хоть что-нибудь. Она пожала плечами:
— А что мне сказать? Вчера вечером ты думал и говорил одно, сегодня утром — другое, а сейчас — третье. Не верю я тебе больше! И рассчитывать на твою помощь тоже не могу! Лучше уж обойдусь как-нибудь без тебя. А то, как дойдет до дела, так ты сразу в кусты! И тогда все пропало!
