Трофейная банка, разбитая на дуэли - Крапивин Владислав Петрович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
— Один раз Павлик взял с собой Котьку на реку ловить рыбу...
Кончились это неожиданно. Где-то через неделю "огуречных страданий" Агния Константиновна сделала вывод:
— Видимо, такой жанр не для тебя... — (Слава богу! Только бы не выгнала!). — Попробуем иное... — И... неожиданно велела ему переписать и начать разучивать роль принца.
Лодька возликовал и перепугался одновременно.
Скоро выяснилось, что ликовал он преждевременно, а пугался правильно. Реплики-то он выучил быстро (как и рассказ про огурцы), но произносил их, словно вызванный к доске двоечник. И ничего не мог поделать с дурацкой стеснительностью. Глянет на принцессу-Агату и начинает выговаривать слова механическим голосом попугая.
Агния Константиновна была снисходительна и терпелива:
— Попробуй еще раз. Будь естественней. Представь, что ты бывший пастушок, ничуть не боящийся придворной жизни и в данный момент озабоченный лишь одним: помочь бедной девочке, потерявшей названного брата...
Ага, "представь"! Знать бы, куда голову повернуть, куда шагнуть...
Один раз Агния Константиновна все же потеряла терпение. Но не рассердилась, а принялась смеяться до слез. Это когда Лодька на полуслове замолчал и деревянными шагами пошел вдоль сцены.
— Подожди! Лодя! Ты куда?
— Но там же, в роли, написано: "Ходит взволнованно взад и вперед"...
— О боже! Во-первых, ты ходишь не взволнованно, а как Буратино, которого первый раз поставили на пол!.. Извини, что я смеюсь, но... А во-вторых, на сцене надо двигаться не "как написано", а как тебе хочется по характеру твоей роли! Разве тебе хотелось куда-то пойти во время разговора?
Лодьке хотелось не пойти, а провалиться.
"Всё! Больше сюда ни ногой!" Потому что смеялись и ребята.
Но Агния Константиновна стала серьезной.
— Кирилл, окажите любезность, поговорите с Лодей. Я знаю, вы умеете... Объясните ему... некоторые методы перевоплощения...
Кирилл сделал свирепое лицо, схватил беднягу за руку. Привел за кулисы. Сел на фанерный некрашеный (как и рогожное дерево) трон. Поставил Лодьку перед собой, опустил и прижал к бокам его руки. Лодька решил, что сейчас Кирилл начнет рассуждать про систему Станиславского, которую часто поминала Агния Константиновна. Тот, однако, сказал задушевным голосом:
— Лодик, глубоко вздохни и послушай одну тайну... Это между нами...
Лодька от растерянности и правда глубоко вздохнул. Кирилл доверительно продолжал:
— Перед тем, как выйти на сцену, зажмурься на секунду, равномерно подыши и скажи себе мысленно: "Я на пятке крутанусь — сразу в пьесу окунусь!" Потом незаметно для других по правде крутнись разок на левой пятке. И вот увидишь — все станет легче...
Лодька кивнул и... поверил. Потому что ничего другого не оставалось.
Конечно, заклинаний и кручений на пятке мало, нужен еще и талант. Но все же, когда Лодька первый раз поступил, как советовал Кирилл, он ощутил себя гораздо спокойнее. Стал на сцене если не принцем, то по крайней мере обычным Лодькой — с обыкновенным голосом и нормальными движениями. И услышал после репетиции, как Агния Константиновна вполголоса сказала своей молодой помощнице Елизавете (та играла бабушку):
— От сердца отлегло. А то я думала, что будет полный провал...
У Лодьки тоже отлегло от сердца. А с Кириллом они с той поры стали беседовать часто. Сядут на лавку за кулисами или на подоконник в зале и говорят о том, о сем. Кирилл рассказал даже, как в войну, под Киевом, погибли его родители. Потом — о житье в разных детдомах. Лодька тоже вспоминал всякое. Правда, о сокровенных вещах — про отца, про Юрика — не говорил, но и без того было что вспомнить: про испытание пистолетов, про футбольные игры "герценской" команды, про "нырянье" Славика Тминова. И даже про свои стихи о кольчуге Дантеса... Стихи Кириллу понравились:
— Ты, брат, удивительно творческая личность.
Лодька расцвел в душе, хотя никакой творческой личностью себя не считал. А уж на сцене — тем более.
Однако ребят весьма скромные Лодькины успехи радовали. Они его хвалили. Даже Эдик хвалил, хотя в глубине души считал, конечно, что из него принц получился бы не в пример Лодькиному. Да Лодька и сам так считал. Но с начальством не поспоришь...
И не так уж это было важно!
Потому что для Лодьки и его друзей "дворцовая" жизнь вовсе не сводилась к театральным делам. Главное — те настроения, те ощущения, которые окутывали их здесь. Лодька в этих стенах, да и вообще когда был в компании "кружковцев", дышал будто воздухом сказочной страны (так он сам признался себе). Он рвался сюда сразу после школы, почти каждый день наглаживал Галчухиным утюгом суконные "парадные" брюки (в школу можно было ходить и с "пузырями" на коленях, а во "Дворец" — ни за что на свете!).
Это был постоянный праздник. И постоянное ощущение новой, необычной дружбы.
Раз в неделю во "Дворце" устраивался концерт, а после концерта — танцы. Лодька танцевать не умел, хотя Стася и пыталась учить его. Единственное, что Лодька кое-как освоил, это простенький танец "Тустеп", где можно было топтаться в общем круге, время от времени меняя партнера. А когда звучали один за другим вальсы, Лодька с Борькой и Климом (те тоже были "никакие не танцоры") сидели на подоконнике и перебрасывались замечаниями. Стася танцевала со знакомыми и незнакомыми мальчишками, и это было ничуть не обидно. Потому что после каждого танца она подбегала к подоконнику, усаживалась между Лодькой и Борькой (Лодей и Борей!), весело включалась в общий разговор.
Потом опять начинался вальс...
Хотя Лодька не танцевал, мелодии захватывали его, кружили голову, и он такие вот вечера с концертами и вальсами (да и всю "дворцовую" жизнь!) называл про себя "В вихре вальса". Все это ему напоминало жизнь маленького светского общества (ни чуточки не похожего на "общество", которое собиралось на Стрелке). Оно было окутано атмосферой "Дворца".
Лодька уже не думал, что обшарпанный особнячок не похож на дворец. Тем более, что громадное окно с закругленным верхом и две башенки над крышей придавали маленькому зданию некоторую необычность (потом Лодька узнал, что этот стиль называется "модерн").
Конечно, внутри была теснота. Тем более, что второй этаж занимали обычные квартиры (в одной из них жил Аркаша Вяльцев). Зал со сценой — всего на сотню человек, а комнаты для кружков — будто клетушки. Зато хватало закутков, коридорчиков, глубоких оконных ниш, где можно было укрыться для всяких переговоров.
В этих переговорах самая пустяшная тема принимала окраску многозначности и полутайны. Дела и новости обсуждались вполголоса, с доверительными интонациями и ощущением, что все это "только для своих".
Иногда компания по скрипучей, как в старой таверне, лестнице подымались в квартиру Вяльцевых, чтобы разместиться на диване и побеседовать "без лишних ушей". Аркашина мама относилась к таким визитам без восторга, но и без большой сердитости. Порой даже угощала печеньем или ирисками...
Часто случалось, что после танцев шли прогуляться по улицам. Провожали сначала Стасю, потом Агату (она жила в конце улицы Кирова, почти у реки). Попрощавшись с девочками, "мужская группа" обычно шагала над обрывами, вдоль Туры. Под ногами звонко лопался на подстывших лужах ледок. Вверху дрожали лучистые (тоже, казалось, — звонкие) звезды и планеты. Впереди, на остатках заката, проступали башни старого монастыря. Похоже, будто вставал там нездешний город. И ощущение необычности снова окутывало друзей. Хотя разговоры были обычные.
— Эдик, извини, но, по-моему, ты не прав, — говорил Клим. — Агата вовсе не обижена на тебя за то, что ты обиделся, что она в тот раз танцевала с Владиком Русецким. Между ними ничего нет, и она вовсе не дуется на тебя, а просто ждет, что ты заговоришь с ней первым.
— Но мы же не ссорились. Я сегодня заговаривал с ней не раз. И она даже улыбалась в ответ. Но смотрит не как прежде...
