Мишка, Серёга и я - Зелеранский Ниссон Яковлевич (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
На мой взгляд, во всем этом не было ничего ужасного. Просто ребята радовались, что я выиграл. Но Геннадий Николаевич явно расстроился.
— Верезин, Сперанский, Соломатин, Супин, Герман и Большаков, — тихо и яростно проговорил он, — немедленно оденутся и пойдут домой! С тобой, Званцев, мы поговорим на бюро секции.
— Гена, милый, что случилось? — изумленно спросил Григорий Александрович, переходя к той стороне ринга, которая была ближе к двери, и облокачиваясь на канаты. — Какая муха тебя укусила?
— Я не собираюсь с тобой разговаривать здесь, — сказал Геннадий Николаевич. — Мальчики, ну!
Ребята из других школ притихли. Они знали в лицо Геннадия Козлова и с любопытством следили за ссорой таких известных боксеров, как он и Званцев.
Григорий Александрович пожал плечами и небрежно засмеялся. Повернувшись ко мне и Мишке (мы так и стояли посреди ринга), он спросил:
— Классный руководитель вами всюду командует? Или только в школе?
— Остальным ребятам я тоже советовал бы уйти, — сказал Геннадий Николаевич, — пока здесь не сменят тренера…
— Вот как? — немного побледнев, сказал Званцев. — Кто тебе дал право говорить от имени бюро секции?
— Ты мне всех ребят сделал похожими на Синицына, — зло сказал Геннадий Николаевич. — Восьмой «г», я жду.
Мы мялись и не знали, что делать.
С одной стороны, как мы могли не уйти? Никто из нас не решился бы открыто не послушаться Геннадия Николаевича. Но, с другой стороны, нам вовсе не хотелось бросать бокс.
Особенно трудно пришлось мне. Григорий Александрович сделал для меня так много, как ни один человек в мире. Раньше я не боялся только кошек и экзаменов. Теперь благодаря Званцеву я могу пройти — даже ночью — по самому темному и глухому переулку. Если бы к нам в квартиру залезли воры, я бы не побежал за помощью к соседям. Я ненавидел прежнего Гарика, который боялся стыкнуться даже со Сперанским и только краснел, когда ему говорили гадости в лицо. Конечно, я изменился не только благодаря боксу. Жизнь шла, я взрослел. Но больше всего я был благодарен именно Григорию Александровичу.
Теперь от меня требовали, чтобы я предал этого человека. Может быть, он и не во всем прав. Я часто в нем сомневаюсь. Но разве Геннадий Николаевич не ошибался, когда пришел к нам в класс? Вдруг наш классный представился мне человеком, который решил отнять у меня самое дорогое — то, что я с таким трудом в себе воспитал.
— Не хочу! — закричал я, чуть не плача, и затопал ногами. — Не хочу бросать бокс, слышите? Никуда я не пойду! Никуда!
VI
Вечером я впервые отправился в кафе с Андреем Синицыным. Правда, платил я за себя сам.
Мы пошли вчетвером: Синицын и трое ребят, оставшихся в секции — я, Сашка Гуреев и Дама. Остальные ребята ушли с Геннадием Николаевичем. Перед уходом он потрепал меня по плечу и сказал:
— Успокойся, Гарик. Я никого не принуждаю. Ладно, потом поговорим.
Когда он ушел, Званцев сказал мне совсем по-дружески:
— Ну и болван ты, старик! Зачем лишние неприятности? Лучше бы ушел, а завтра вернулся.
VII
В соседней комнате зазвонил телефон. Мама взяла трубку.
— Гарик, тебя! — крикнула она. — Анечка.
Я догадывался, о чем хочет говорить со мной Аня. Сегодня после уроков у нас состоялось комсомольское собрание. Обсуждали меня, Гуреева и Даму (в нашем классе стало уже пятнадцать комсомольцев. Даму тоже приняли).
Геннадий Николаевич разговаривал с нами очень мягко. Он сказал, что никто не запрещает нам заниматься боксом. Остальные ребята тоже вернутся в секцию, как только сменится тренер. Званцев, конечно, способный боксер. Но он никогда не станет настоящим мастером. Прочный, большой успех приходит в спорте лишь к людям сильной воли, кристальной чистоты. А Званцев транжирит свои способности в ресторанах, в компаниях сомнительных друзей. Это скажется на его спортивных достижениях. И очень скоро. Впрочем, бояться надо не столько самого Званцева, сколько званцевщины (слово-то какое придумал!). Званцевщина начинается с таких галстуков, как у Гуреева, с песенок про шефа и про пулю в лоб. Кончается же полным перерождением. Человек, валяясь на мягком диване, начинает издеваться над целинниками за то, что они считают честью жить в палатках. Студент стесняется, что его мать ткачиха, и рассказывает всем, будто она актриса. Семнадцатилетний парень считает, что он уже знает все на свете, и посмеивается над любовью, дружбой, сыновней привязанностью.
Геннадий Николаевич потому так и встревожился, что ему отлично известно, как опасна и заразительна эта болезнь.
Классный разговаривал с нами дружески. Но ребята были настроены совсем иначе. Аня даже заявила Геннадию Николаевичу, что сегодня он просто непохож на себя и что нечего с нами либеральничать.
Ребята наседали, а я молчал. Меня одолевали сомнения. Пока что я еще не сделал ничего такого, о чем говорил Геннадий Николаевич. Песенка Андрея мне сразу не понравилась. Вообще я вовсе не хотел быть похожим на тех людей, о которых говорил классный. Может быть, я действительно не разобрался в Званцеве? Ведь заявлял же он, что «родители — это не вещь!»
Дама тоже молчал. Отругивался только Гуреев. Перед собранием он сказал, чтобы мы не дрейфили. Вчера, после кафе, он зашел к Викентию Юрьевичу (так звали отца Синицына), и тот уверил его, что нам ничего не могут сделать: мы же не нарушили устава.
Отбиваясь от наседавших на нас ребят, Сашка доказывал, что мы устава не нарушили, родителей не стыдимся, над целинниками не смеемся. Он даже сам хотел поехать на целину, да не пустили из-за возраста. Разок-другой сходили в кафе — так что из этого? Все едят мороженое! Григорий Александрович с нами занимается только боксом. Ничему плохому он нас не учит. Нам очень жаль, что мы огорчили Геннадия Николаевича. Но зачем же ставить вопрос, как в пятом классе: дружи или с ним, или со мной? С Григорием Александровичем всегда можно поговорить неофициально.
Ребятам явно хотелось объявить нам выговор, чтобы мы почувствовали свою вину. Но они так и не смогли ни к чему придраться. Наверное, от полной беспомощности они поставили «на вид» Сашке Гурееву за то, что он прогулял уроки. Да еще, по Аниному предложению, нам запретили тренироваться, пока не сменят Званцева.
Угрюмо обещав, что не буду ходить в секцию, я неожиданно для самого себя стал думать, что все-таки Сашка прав. Вернее, не Сашка, а Викентий Юрьевич. Ведь мы же и впрямь не сделали ничего плохого. Григорий Александрович вовсе не собирался нас развращать. Наоборот, он однажды сказал нам, что каждый должен жить так, как считает правильным. Может быть, Геннадий Николаевич ошибается и никакой опасности нет?
Не могу понять, что со мной делается. Раньше мое существование состояло из школы, домашних заданий, родителей и кино. Все казалось простым и ясным. Теперь, когда мир для меня раздвинулся, жизнь сделалась трудной и непонятной. Совсем как задача из еще не пройденного раздела математики.
После комсомольского собрания Аня сухо сказала мне, что нам надо встретиться.
— Хорошо, — сказал я. — Позвони.
Теперь она позвонила.
— Я слушаю, — холодно сказал я в телефон.
— Это я, — сказала Аня. — Буду у Пушкина, на нашем месте.
VIII
Солнца уже не было видно. Только розовато блестели стекла в верхних этажах высоких домов.
Начинался прозрачный легкий вечер, наполненный городским шумом. Звуки были удивительно чистыми. В открытом окне стоял приемник, и слышалась музыка: кто-то играл на рояле. Двое прохожих разговаривали на противоположной стороне. Они говорили негромко, но мы с Аней без всякого напряжения слышали каждое слово:
— Значит, поможешь насчет лимитов?
Возле троллейбусной остановки старуха предлагала подснежники. Почему первые, самые жданные цветы всегда продают старухи с наглыми глазами?
Сквер, в который мы свернули, казался куском дачной природы, перенесенным в город и насильно зажатым среди асфальта. Дачный пейзажик ловко приспособили для города: поставили фонари, липкие от зеленой краски скамейки. Дорожки словно покрасили красноватым битым кирпичом.
