Мой брат играет на кларнете(Повести и рассказы) - Алексин Анатолий Георгиевич (читать книги полные txt) 📗
— Где вы сидите? Где вы сидите? — опять зашумели мужчина и женщина из пятого «В». — Ах, в десятом ряду? Непостижимо! Мы совсем рядом. Это прекрасно! Познакомим твоего сына со своими дочками. Они уже у нас там, внутри. Сидят чуть ли не со вчерашнего дня. Они тоже в четвертом классе. Двойняшки! Твой ведь в четвертом?
— В четвертом, — ответил я, хоть на самом деле учился в шестом.
— Да, да… — тихо подтвердила сестра. И, мне показалось, посмотрела на меня с благодарностью.
Я уже не отпускал ее руку.
Когда мы вошли в вестибюль, Людмила шепнула:
— Ну уж… называй меня мамой. Раз они так хотят!
Я так и не узнал, какой мы будем смотреть спектакль, пока не купили программу. Потому что все время думал — и в вестибюле, и когда поднимались по лестнице…
— Хочешь в буфет? — каким-то чужим, словно заискивающим голосом спросила меня сестра. Уж лучше б сердилась!
Я согласился… Я люблю получать от театра все удовольствия: попить воды в буфете, съесть пирожное, купить программу и всю ее прочитать, походить по фойе и поглядеть на портреты артистов… И, конечно, посмотреть пьесу. Чуть не забыл!
Сестре часто звонят. Если она уходит из дому, то оставляет блокнот и по-особому тщательно очиненный карандаш («Мой инструмент!» — говорит сестра). Она просит нас аккуратно записывать, кто ей звонит, откуда и по какому вопросу.
Выполняя просьбу Людмилы, отец часто повторяет:
— Все по делу! Только по делу! — И напевает из своего любимого «Князя Игоря»: — Ни сна, ни отдыха измученной душе!..
Прежде мне казалось, отец поет от радости, что его дочь такой деловой, такой занятой человек. А теперь я подумал: «Откуда же радость? Ведь князь Игорь поет эту арию в половецком плену!.. Правда, отец иногда переиначивает по-своему песни и арии. Но тут, кажется, он ничего не меняет, а поет так же, как временно побежденный князь: грустно, с досадой… Почему я раньше этого не заметил?»
Однажды, дней через десять после того как мы были в театре, раздался странный звонок. Вернее, звонок-то был самый обычный, а разговор сразу начался как-то не так… Мужской голос позвал Людмилу. Всегда ее называют по имени-отчеству. Даже старые люди у нас в доме, которые помнят сестру девчонкой, зовут ее, как говорит отец, «не забывая про папу». Я всегда был уверен, что отец этим гордится: если молодую женщину зовут по имени-отчеству — значит, ее уважают! «Или перестали считать молодой? — неожиданно подумал я после театра. — И откуда я взял, что отцу это нравится?..»
Я ответил мужчине, что Людмилы нет дома, и спросил, как всегда, откуда он и что передать.
— А это кто говорит? — спросил он в ответ.
Так никогда и никто не спрашивал. «Называет сестру по имени, интересуется мною, — подумал я. — Интересуется, как те, возле театра… Наверно, тоже какой-нибудь бывший пятиклассник из Людмилиной школы. Конечно!.. Кто же еще может звонить ей без всякого дела?» Мне показалось, мужчина не хочет сказать ничего такого, что нужно было бы записать в Людмилин блокнот. И захлопнул его.
Я вспомнил, как в театре сестра шепнула: «Называй меня мамой…»
«Сестре приятно, чтобы приятели, которые не видели ее двадцать лет и сами давно уже переженились, думали, что и она тоже замужем… и имеет ребенка», — рассуждал я. Все эти мои размышления продолжались секунду. И, не успев еще ничего решить, я брякнул в трубку:
— Это ее сын…
— Какой сын? — спросил мужской голос.
— Какой?.. — Я ответил: — От первого брака!
Сам не знаю, зачем я это сказал. Должно быть, мне хотелось, чтоб школьный друг Людмилы подумал: «Я женат всего один только раз, а она вон какая: сумела быть в браке целых два раза! А может, и больше… Значит, пользуется успехом!»
Нет, пожалуй, в тот миг я не успел ничего подобного захотеть. Просто не было времени… Но то, о чем я в последнее время мечтал, как-то само собой слетело у меня с языка.
— Спасибо, — сказал мужчина. И сразу ухо мне закололи тонкие, короткие гудки.
«Ну ничего, — думал я. — Ничего не случилось… Несколько раз может выйти замуж только красивая женщина! Значит, я не унизил сестру. А даже наоборот. Пусть ей завидуют! Все правильно. Все прекрасно».
Так я думал до той минуты, пока Людмила не вернулась домой… Она на меня даже не посмотрела. А прямо в пальто прошла в другую комнату, где мама читала книгу. И громко закрыла дверь.
Людмила, всегда такая спокойная и аккуратная, забыла снять в коридоре пальто: случилось что-то ужасное!
Вскоре я узнал, почему так волновалась сестра. Я не хотел подслушивать. Но снова подслушал… Или, вернее сказать, услышал. Людмила, как и мы с отцом, говорит так, чтобы мама не напрягалась. Тут уж ii в другой комнате хочешь не хочешь, а все разберешь.
— Я должна с тобой поделиться, — сказала Людмила. — Только ты не волнуйся.
Наверно, мама сразу заволновалась, потому что сестра сказала:
— Нет, нет, ничего особенного!
Мама что-то ответила. Но ее слова оставались в той комнате, я их не слышал.
— Ивану кто-то сказал, что я была замужем. И даже два раза… Что у меня большой сын.
Потом стало тихо: что-то сказала мама. А я в это время успел подумать: «У сестры есть какой-то Иван, которого от меня все скрывают. Ну да, ведь я же ребенок!..»
— В самом факте нет ничего такого… — продолжала Людмила. — Просто сплетня, и все. Или глупая шутка.
Мама что-то спросила.
— Нет, кто именно, не сказал. Но поверил! Унизительно было доказывать… И расспрашивать! Понимаешь?
Следующую фразу мамы я угадал по ответу Людмилы. Мама, наверно, сказала так: «Это даже хорошо: ты сможешь проверить теперь его чувства». Я думаю, она так сказала, потому что сестра ей ответила:
— Это даже хорошо? Не считаю! И не собираюсь проверять его чувства. А вот реакция его была отвратительной: он не сдержался, он мне нагрубил. Он даже кричал… Понимаешь?
Я боялся, что вернется отец… И услышит. А потом шея его, и затылок, и уши снова зальются краской, как тогда, возле театра.
Что же я натворил?!
— Если бы он попросил объяснить, я бы могла понять…
Любит сестра рассуждать: если бы да кабы… Как будто нельзя простить!
Что-то сказала мама.
— Нет уж, все кончено!
Что-то сказала мама.
— Почему будет трудно каждый день видеть? У меня будет сознание правоты!
Мне казалось, Людмила нарочно отвечала какими-то жесткими фразами, чтоб не расплакаться. Мне было жалко Людмилу. И в то же время я злился: разве нельзя простить?
Значит, они работают вместе: каждый день видеть!..
— Нет, ни за что! — сказала Людмила. — Можно все попытаться понять, но когда унижают твое достоинство… Да, ты права: это даже хорошо, что он так раскрылся. Я вовремя остановлюсь!
Где она остановится? В каком это смысле? Не выйдет замуж?.. Я должен предотвратить ее остановку! А то ведь она — «мастер четких линий»: как говорит, так и сделает.
Сестра вышла из маминой комнаты. Я усиленно делал уроки…
Пальто уже было у нее на руке: ей стало жарко.
Сестра улыбалась, но фигура у нее была не такой спортивной, как всегда: Людмила чуть-чуть ссутулилась, словно на плечах у нее была тяжесть. Мне опять стало жалко ее… Захотелось помочь.
— Людмила, — сказал я тихо, — я кое-что слышал…
— Ты слышал?
— Не мог же я заткнуть уши! Я хотел убежать на улицу, чтоб не слушать… Но уроки! Сама понимаешь…
— Ты должен был войти в комнату и сказать нам, что слышишь. Это было бы честно.
— Я думал, что ничего не пойму… И поэтому не вошел. Но потом я все-таки понял. А когда понял, что понял, поздно было уже входить.
— Что же ты понял?
— Знаешь, Людмила, когда люди кричат, значит, они волнуются. А если они волнуются, значит, переживают… Ты разве не замечала?
— Какая-то чепуха! — сказала Людмила. Но продолжала слушать.
— Когда волнуются, могут сказать что угодно! Вот мама иногда говорит: «Глаза бы мои на тебя не смотрели!» Это она про меня говорит. Но разве она хочет, чтоб я исчез?
