Дед Терентий и другие рассказы - Изюмова Евгения Федоровна (бесплатные серии книг TXT) 📗
– Не пустое, – возразил Антипыч и поведал про события недавней черной гибельной ночи.
В тот день был большой наплыв раненых: фронт пошел в наступление, и лишь под утро закончились перевязки. Многих успели даже отправить в тыл, остальных тоже приготовили к эвакуации, потому что госпиталь должен был передислоцироваться поближе к передовой.
Тихо в госпитале. Уснули раненые, уставшие санитары, в основном пожилые люди, не чуя беды, спали вповалку в дежурной комнате. А беда уже рядом…
Скользнули из леса белые призраки. Спокойно и деловито зашагали по пустым коридорам высокие светлоглазые парни. Из палаты в палату вползала смерть, которую на острие ножа принесли головорезы из летучего отряда финских лыжников-диверсантов. Здоровые, сильные, видевшие немало крови в рейдах по тылам советских войск, они совершенно хладнокровно убивали раненых ударом ножа. Тех, кто пытался сопротивляться, избив, затолкнули в подвал. Девушек-медсестер заперли отдельно. И у мужчин волосы вставали дыбом от мысли, что им будет горько, а девчатам – того горше: фашисты-финны с женщинами-военнослужащими, особенно медиками, расправлялись жестоко.
– Я к ночи не успел из рейса вернуться, приехал под утро, – Антипыч свел в линию брови, отвернулся от Терентия, может, потому, что не хотел показать набежавшие слезы. – Боже ты мой, что там было! Что было! Раненые порезаны почти все… девчата… – Антипыч все же мазнул рукой по глазам, и Терентия поразила скупая мужская слеза. Он пытался представить зловещую картину разгромленного госпиталя: насколько же все было ужасно, если даже балагура Василия та картина заставила плакать.
– Крюков у нас был всего-то с недельку, ему руку навылет ранило, когда с разведки возвращался. Выписываться утром должен был. Он бы и с вечера уехал: полк-то в наступление пошел, да начхоза не оказалось в госпитале, чтобы вещи ему выдать. Вот и остался до утра. Помогал сначала санитарам, а потом в гараж ушел к дяде Степану помочь с ремонтом машины. Как они в бой ввязались, не знает никто, но у дяди Степана всегда под сиденьем и гранаты лежали, и «шмайсер», ну, и само собой имелась винтовочка. Стрельба, говорят, была страшная. Гранаты – бух! бух! И отбились бы ребята, да финны сарай подожгли. Сарай – пых, как свечка. Но никто из сарая не вышел. То ли погибли уже, то ли решили, что лучше в огне сгореть, а в лапы к извергам не попасть, ведь они бы из ребят, живых, ремни нарезали, по жилочке бы растянули за тот бой. Как сарай загорелся, тут и помощь подоспела – автобатовцы на другом краю села квартировали. Финны ушли, но побили их Крюков с дядей Степаном знатно. Шофера-то с автобата лишь вслед постреляли: поди, поймай финского лыжника в лесу, да и пожар надо было тушить.
Это была последняя встреча Терентия Скворцова с земляком Василием Антиповым: через месяц Антипов подорвался на мине вместе с ранеными бойцами, которых вез на станцию, видно, то была тоже работа финских диверсантов.
… Когда перед мысленным взором деда Терентия проходил последний из погибших друзей, он брал в руку наполненный водкой стаканчик, стукал его донышком о край другой стопки.
– Эх, друзья дорогие! Не дожили до Победы, на деток своих не порадовались! – махом выпивал обжигающую влагу, нюхал хлеб, закусывал квашеной капусткой или груздочком, и, положив на вторую стопку ломоть хлеба, шептал: – Вечная вам память!
И опять задумывался надолго, теперь вспоминая довоенную жизнь и свою утраченную семью. И казалось ему, что, клюквенный морс, налитый в голубые нарядные чашки, похож на кровь.
Задорно и деловито стрекотал мотор «кукурузника». Может, кому-то этот стрекот казался иным – натруженным или озабоченным, а мне именно таким. Да и как могло быть иначе, если я летела в край своего детства и юности, и сердце пело в унисон с мотором заливисто и радостно. Не проблема добраться до родных мест на поезде, даже дешевле, но ехать пришлось бы целую ночь, а самолетом через два часа я окажусь дома.
Дома… Уже давно мой дом в другом месте – в большом и шумном городе. Там, где выросла, никого не осталось из родных. В доме моего детства живут другие люди, но в глубине души по-прежнему таится обманчивое ожидание встречи с ним, растет нетерпение от желания пройтись по улицам родного города, где меня еще помнят, искренне радуются встрече.
Под крылом «кукурузника» тянулся бесконечный лес: то угрюмый островерхий ельник, то светлый безлистый березняк, то вдруг тень самолета бежала по страшным горелым проплешинам, и опять ельник, березняк, пустые заснеженные поля…
Я смотрела вниз и никак не могла оторвать взгляд от бескрайней картины, автор которой – Природа. Сын, привыкший к полетам на больших авиалайнерах, впервые летевший на трудяге-«кукурузнике», тоже глядел вниз.
– Через десять минут Пнево, – сообщил выглянувший из кабинки человек в летной форме. – Приготовиться, кто выходит.
Сидевшая рядом со мной женщина начала застегивать пальто, поправлять шаль.
Пнево… Да ведь это поселок, где живет дед Терентий!
Забавный старик, очень интересный рассказчик. Мы познакомились с ним давно, лет десять назад, когда я после школы устроилась на работу библиотекарем, и меня однажды послали в самый дальний леспромхоз помочь провести инвентаризацию книг в тамошней библиотеке. Библиотекарь Вера, зная о моей страсти слушать и записывать рассказы стариков, повела меня в первый же вечер за околицу поселка по хорошо утоптанной в снегу тропе к одинокому домику на косогоре. О хозяине дома Вера сообщила, что много пережил, поселковые очень уважают его, а остальное, мол, сама узнаешь и увидишь.
Дед Терентий встретил нас радушно, усадил пить чай. Был он в молодости, видимо, высок и плечист, теперь же годы ссутулили плечи, высушили тело, убелили голову сединой. Дед имел большую, такую же белую, как волосы, бороду и роскошные усы, причем кончик левого уса вытянут в стрелку, потому что дед постоянно подкручивал его рукой. Лицо – морщинистое, задубелое на ветру, ведь Терентий много лет работал лесником. Но самое главное – на слегка грубоватом лице сияли – да! именно сияли – совсем молодые голубые глаза, умные и проницательные, с хитроватой искоркой.
Дед Терентий был одинок в смысле семьи, но не одинок душевно.
С тех пор, как перестал работать лесником и совсем перебрался из лесной сторожки в поселковый дом, у него постоянно кто-то бывал. То требовался совет, то кто-то хотел поделиться радостью или горем, а то забегали просто поболтать: женщины – пожаловаться на своих мужей, мужчины – на жен. Всех выслушивалс большим вниманием и помогал, если мог.
Мы Терентием с первой встречи ощутили взаимную симпатию, а со второй стали друзьями. Всяких историй дед знал множество. Жизнь ему выдалась трудная, горестная, но не озлобился человек душой, сохранил в ней доброту к людям. Каждый вечер все десять дней моей командировки я приходила к Терентию, где меня встречали очень радушно и сам хозяин, и все его «семейство» – пес Валет да небольшая собачонка Розка. Терентий затеивал чаепитие, и пока хлопотал возле стола, собаки здоровались со мной каждый на свой лад: Розка тихонько взвизгивала и колотила хвостом по полу, не сходя с места под лавкой у печи (она от старости уже не могла передвигаться), а Валет тыкался, здороваясь, носом в подставленную ладонь и затем усаживался напротив меня, выпрашивая конфету.
Валет же и провожал меня до самого дома Веры, где я квартировала.
– Ну, вот и пришли, – говорила я, берясь за щеколду калитки. – Спасибо, сударь, что проводили, – и церемонно раскланивалась перед своим «кавалером». – Я вас благодарю.
Валет махал пушистым хвостом, наблюдая, как я открываю калитку, а потом убегал.
И вот через десять минут мы приземлимся в Пнево…
– Скажите, – обратилась я к женщине, – вы знаете деда
Терентия?
– Конечно, а как же. Только нет уж его, – ответила она, копошась с вещами.
