Олимпийские тигры - Медведев Валерий Владимирович (прочитать книгу TXT) 📗
Стекла сияли невозможной чистотой.
Прозвенел будильник.
Потирая ладонями щеки, папа вышел из спальни. — Физкультпривет? — спросил он.
— Конечно, физкульт! — бодро ответил Гена, глядя в сутуловатую, очень добрую спину отца.
Мама тоже вышла, зажмурилась и охнула:
— Нет, Сережа, ты только посмотри на наши окна! А Клавочка еще говорила, что этот порошок никуда не годится! Такое впечатление, что стекла с каждым днем становятся все чище…
«Скорее всего это сделал Гусь… — думал Гена. — 4 Из пакости». После того как ребята устроили этот «крик восторга» под балконом и десять минут вопили «Ларионов, Ларионов!» только потому, что в этот день он взял на один сантиметр выше, Гусь тоже вышел на свой балкон, который вообще-то тот же самый, что у Ларионовых, только лестничкой перегорожен. Он вышел, ничего не сказал, но очень уж посмотрел и очень как-то плюнул… через перила.
«Можно было бы, вообще-то, не смывать, пусть бы мама устроила этому Гусю шум». Конечно, со вчерашнего дня только и разговоров, что об олимпийских играх, своих, в своем дворе… Вот Гусь и издевается…
Гена отставил чашку и вышел на балкон. Если Юрка сейчас там, он ему скажет… два слова! Папа спокойно развернул свежую газету, а мама пошла включать утюг.
Все балконы цвели майками, купальниками, плавками. Он один сегодня не делал физзарядки. Лена Гуляева крутила хула-хуп. Она была в красном и черном. Она крутила красный обруч. Он вертелся, как бешеный, то у колен, то почти под мышками. Лена почему-то перестала последнее время заплетать косички, и теперь волосы ее летели, летели… Она походила на девочку из модного журнала. Она смотрела на него. Странно, но это было именно так. Хотя в это время на нее смотрел Филимонов. Он приседал и вставал, очень охотно вставал и очень не охотно приседал, потому что тогда, наверное, Лену было не видно. Но Лена смотрела все-таки на него, на Гену… Гена не выдержал и сделал стойку на перилах.
— Ах, — сказала Лена, и красный обруч упал к ее красным тапочкам.
В ту же минуту сделал стойку и Филимонов. И сразу же на балкон вышел Гусь. Он посмотрел на них обоих, стоящих вниз головой, и сказал:
— Ну и ну… мир перевернулся. Тоже мне… подумаешь… — и начал засучивать рукава.
Гена и Антон встали на ноги. Все, кто это видел, замерли. Гусь засучивал рукава решительно, пока они совсем не кончились.
— Ну и что? — спросили сразу Гена и Филимонов.
— Ничего… — проговорил Юра. — Жарко…
— Золотая молодежь… — насмешливо сказала Лена. Гусь вежливо поправил:
— Не молодежь, а молодец. Золотой молодец! — и удалился.
В комнате шуршала газета, слышно было, как мама легонько стукает утюгом, разглаживая папины брюки. Вдруг папа рассмеялся.
— Мать! — крикнул он. — Иди-ка сюда… Сегодня мы с тобой именинники. Геннадий, что же ты молчал?
Газета лежала, распластанная, на столе. И все трое они смотрели на снимок, где чемпион Союза жал руку чемпиону школы.
— Да перестань ты торчать вверх ногами… — шепотом крикнула Надя, стараясь не высовываться из дверей. — Что ты, Антошка, делаешь?
— На голове стоит ваш Антошка, — добродушно сказала бабушка Филимонова, вынимая из букета на столе завядшие георгины. — Чем ему еще заниматься?
Филимонов был грузноват, но лучше его никто стойку не делал. Даже Гена. Знаменитые филимоновские бицепсы лучше всего можно было разглядеть именно тогда, когда он стоял на руках.
— Блистаешь! — гневно сказала Надя, сдувая со лба челочку.
— Блистает… — засмеялась бабушка. — Отца-то дома нету…
Бабушка Антона была шофером во время войны. Правда, не на фронте, а в прифронтовой полосе, но, в общем-то, какая разница? Все равно она возила снаряды, и все равно для этого нужно было много смелости. Потому она и потакала Антону во всех его проделках, которые мать с отцом категорически запрещали. Родители уехали в отпуск на Дальний Восток, и теперь бабушка и Антон блаженствовали.
Антон вразвалочку вошел с балкона в комнату.
— Я теперь что? Ничего не могу?
— Ничего! — сказала Надя. — Ты теперь все должен делать так, как будто тебе вообще не дотянуться… Понимаешь?
Бабушка понесла на кухню выбрасывать завядшие цветы. Антон посмотрел ей вслед и нехотя согласился:
— Ну, ладно… А чего ты пришла?
— У меня план… — сказала Надя. — Нужно сегодня Ларионова от тренировки отвлечь.
— Попробуйте! — Антон засмеялся, взял расческу и принялся старательно перед зеркалом укладывать челку.
— В кино его затянем? Антон пожал плечами.
Звонок раздался оглушительный. «Ну и утречко», — обреченно вздохнул Гена и пошел открывать. На лестничной площадке стояла Надя.
— Привет! — Она почему-то недоверчиво смотрела на Гену, а у того внутри просто все замерло. Сейчас опять что-нибудь будет! Не могло же как-нибудь иначе развиваться это странное утро. Но Надя сказала просто:
— Привет!
У Гены было такое впечатление, как будто она его зачем-то разглядывает.
— Ты проходи…
— Я на минутку…
— Нет, проходи… Слушай, это ты все придумала?
— Что я придумала? — испуганно спросила Надя. — Кто сказал?
— Весь двор говорит. Все говорят.
— Как? — упавшим голосом проговорила Надя. — Уже весь двор?
— Ну да, так и говорят — Надя придумала свои олимпийские!
— Ах, олимпийские! — очень обрадовалась Надя. — Ну, конечно, я, ну, и Лена еще, и Капитончик, и Филимонов тоже…
— И молчите?!
— Да что ты! — Надя всплеснула руками. — Ты только подумай: где нам их проводить? У нас спортплощадка маленькая! Надо на стадион идти, директора упрашивать, а как тут без твоего авторитета обойдешься? Только ты…
— А что? Это мысль! Я сейчас на тренировку, вот вместе и зайдем…
— Конечно! — беспечно согласилась Надя. — Только сначала в кино. Надо же отдохнуть. Ты же живой человек, тебе отдыхать тоже надо! Там внизу Лена и Филимонов дожидаются…
— Культпоход, значит… Ну, ладно, нам по пути. — Гена сунул Наде в руки шест. — Подожди меня тут…
Шест загородил лестничную площадку, как шлагбаум.
— Что такое? — женским голосом сказал сосед Иван Иванович, владелец новой «Волги», спускаясь сверху с мотком тонкого шланга. — Не пройдешь… Нигде не пройдешь!
Надя подняла шест, и Иван Иванович, пыхтя, как паровоз, прошагал мимо, прогудев снизу что-то похожее на «у-у-у…»
Остап сидел в углу двора на камне и рассматривал два бамбуковых колена от пятиколенной удочки — из них, пожалуй, вполне может получиться шест. После утреннего похода в магазин Гена всегда теперь здоровался с ними, как с приятелями, а вчера вечером пообещал показать, как полагается прыгать. Оставалось только изобрести шест, который подходил бы им с Женькой по росту.
Недалеко от Остапа на скамейке Леня Толкалин возился со своим киноаппаратом, потом куда-то исчез, но скоро появился с кипой газет под мышкой.
— Топай сюда! — сказал он Остапу. — Давай поскорей…
Остап подошел.
— Вот, — сказал Леня. — Видал? — и развернул одну газету.
Остап присмотрелся — на снимке был изображен какой-то высокий человек, а рядом с ним…
— Ларионов! — обрадованно воскликнул Остап.
— Тише ты, чего кричишь! Автограф хочешь?
— Какой автограф?
— Ну, хочешь, чтобы на этой газете сам Ларионов тебе на память расписался? Смотри, через пару лет этому автографу цены не будет! Ты ему протянешь газету, — терпеливо объяснял Леня, — и скажешь одно только слово: автограф! Понял? А все остальное он сам сделает… Сообразил?
— Сообразил…
— Ну, и других своих пацанов волоки. Я им за это мороженого куплю. Сообразил?
— А зачем это?
— Как зачем? — изумился Леня. — Я еще о вас забочусь, вам приятное сделать хочу, а он спрашивает! Ребенок! И автограф, понимаешь, и мороженое, а он — зачем…
— Хороший фильм, — вздохнула Лена.
Они стояли возле щита с афишей, на которой по снегу полз человек, а руки у него были чем-то замотаны.
