Пароход идёт в Ростов - Гринин Михаил Ефимович (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
Я только успел заметить, что вода в канале сильно отличается от волжской. А позже, когда мы миновали седьмой шлюз, мне сказали, что вода в канале не волжская, а донская, зеленоватая, более прозрачная, чем в Волге.
Вернулись мы вовремя, Ленчик уже раскрыл глазёнки и, не видя никого в каюте, собрался кричать. Мама подхватила его на руки и понесла умывать.
И тут на Натку напало уборочное настроение. А если ей захотелось убирать, чистить, подметать, лучше с ней не спорить.
— Уже насвинничали! — сказала она, делая изумлённо-испуганное лицо. — Всего ничего едем, а уже набезобразничали! Сейчас же убирайте! Будете мне помогать. Женя с Мишей, снимите постели, Саня, снеси рюкзаки и чемоданы в угол…
— Ишь ты! Чего глядишь ты! — ехидно сказал Санька с полки, посверкивая чёрными глазищами.
Хитрый Санька забыл, что мама вышла, и, когда Натка двинулась на него, заорал благим матом. Мама появилась на пороге с сияющим розовым Ленчиком.
— Опять ссора! — нахмурилась мама.
— Никакой ссоры. Я ему ещё ничего не сделала, а он уже пищит, — внесла ясность Натка. — Такая пискля…
Мы уныло взялись за уборку. И тут вошла проводница с веником и совком. Натка вежливо сказала:
— Дайте мне веник и совок, тётя, мы сами уберёмся…
— Что ты, деточка! — отмахнулась проводница.
— Зачем же вам трудиться, когда мы можем сделать, — повторила Натка и стала ловко выметать из-под лавок.
Проводница развела руками и, уходя, сказала маме:
— Что за девочка у вас такая! Золото! Сознательная, трудолюбивая…
Натка выпрямилась и торжествующе поглядела на нас, словно говоря: «Слыхали? А вы не цените сестру!» Мы переглянулись и грустно покачали головами.
Убрались мы быстро, но на этом наши бедствия не кончились. У Натки такая привычка: если она произвела уборку, то никто на убранное и ногой не должен ступить, хоть по воздуху летай. И потому сразу начались раздоры. Выпускать нас из каюты мама не хотела, а Натка губы дула, что сейчас всё опять затопчут.
К счастью, вернулись наши соседки, а при чужих Натка преображается. Именно поэтому взрослые так часто хвалят её: «Какая девочка хорошая! Золотко!» Знаем мы это золотко!
Вскоре малыши опять запросили есть, мы тоже присоединились к столу. Помидоры исчезали с такой быстротой, что я забеспокоился: пожалуй, скоро дойдёт очередь до пряников.
Потом Натка отпросилась погулять на палубе с Ленчиком. Надо же и малышу подышать воздухом. Вслед за ней вышел и я. Братцы, сидевшие за шахматами, просили меня поиграть с ними, но мне хотелось побыть одному. Странное дело, я пока что не чувствовал каникул: всё время на мне лежали разные обязанности.
Я побродил по пароходу, потолкался среди людей, долго смотрел в окошечко машинного отделения, потом пробрался на нос. И вдруг, к ужасу своему, увидел Ленчика, стоявшего у самых перил и смотревшего в бурлящую у борта воду. Натки возле него не было. Я представил себе, что малыш мог свободно упасть в воду, и по спине моей пробежали мурашки.
Схватив братишку на руки, я выяснил, что Натка оставила его на минутку и пропала. Я отыскал её на корме. Она стояла с какой-то девчонкой и весело щебетала. Я гневно прошипел:
— Как же ты Лёньку одного оставила? Совсем соображения нет! А если б он упал?
Девочка с любопытством поглядела на меня и иронически поджала губы. Я сунул малыша Натке и, злой до невозможности, отправился в каюту. Братцы снова усердно соблазняли меня шахматами, но я взял книгу. Однако чтение не отвлекло меня от мысли, почему Натка не возвращается. Боится, наверно, стыдно. Наконец я не выдержал и пошёл за ней.
Натка прохаживалась по коридору с Ленчиком на руках и мурлыкала ему песенку. Она явно устала от тяжёлого малыша. Тут я догадался, как проучить её. Строгим голосом я спросил:
— Что же будем делать, Наташенька?
Таким голосом разговаривает наш физик с провинившимися. Натка исподлобья глянула и угрюмо спросила:
— Маме сказал?
— Нет, — ответил я, гордясь своим великодушием, — Я сам объясню тебе, какой проступок ты совершила…
Но моя исправительная беседа не состоялась, Наткино лицо внезапно засияло, она презрительно фыркнула в мою сторону и величественно проследовала в каюту.
Я оторопело глянул ей вслед и тут услышал, как проводница сказала какой-то женщине:
— Вот девочка! Золото! Семья у них большая, мальчишки — озорники, пассажиры жалуются на них, а девчонка — матери первая помощница. И малыша нянчила, ходила тут!
Я вздохнул. Есть ли на свете справедливость после этого?
5. Неприятности
В каюте меня поразила перемена в Степаниде Поликарповне. Сердитая и неразговорчивая утром, она сидела сейчас у столика и, оживлённо жестикулируя, что-то рассказывала маме, то и дело повторяя горделиво: «У нас в больнице», «В нашей больнице», «Коллектив нашей больницы», и всё в том же роде.
Я всегда относился к врачам с большим уважением. Хотя сам я не собираюсь стать медиком, но люди медицины, «люди в белых халатах», как о них часто пишут в газетах, всегда казались мне людьми особенными. И, узнав, что Степанида Поликарповна относится к их числу, я проникся к ней почтением.
Может быть, я и ошибаюсь, но из всех врачей хирург — наиболее почётная профессия. Я тут же решил выяснить: а вдруг Степанида Поликарповна и есть хирург? Пока она говорила, я внимательно вглядывался в её руки. Кисти у неё были широкие, но пальцы длинные, тонкие, и мне показалось, что именно такими, как я читал об этом в книгах, должны быть пальцы хирурга. Дождавшись первой же паузы в её бурной речи, я спросил:
— Вы, наверно, Степанида Поликарповна, хирург, да?
Она вдруг побледнела, вскинула голову и сказала совершенно другим тоном, как-то даже высокомерно:
— А какое это имеет значение?
И тут же стряхнула, потом сдула пылинки со своей постели, величественно легла, подложив руки под голову и устремив взгляд в потолок. Мама укоризненно посмотрела на меня. Я пожал плечами. Иди знай, что с самым невинным вопросом попадёшь впросак. А Дарья Филипповна успокоительно сказала маме:
— Ну что вы на хлопца дывытесь? Це вже наша Степанида Поликарповна дуже обидчивая. Нянечкой в больнице работает, а як кто спытае, так серчае…
Степанида Поликарповна не удостоила ответом это замечание, и на некоторое время в каюте установилась тишина, прерываемая лишь сопением и вознёй Женьки и Саньки в углу. Но на братцев тишина действовала не успокаивающе, а наоборот. Санька вскоре поднял голову и оглядел всех.
— Ма-ам, поесть бы! — жалобно протянул он, подходя к столику.
— И мне! — как обычно, мгновенно повторил за ним Женька.
Мама вопросительно глянула на Натку, та кивнула головой, что не возражает. Я тоже сделал вид: как все, так и я. Мама вздохнула и потянулась за провизией. На столик опять постелили газету, на которой появились остатки жареных уток, яйца, помидоры и хлеб. Видя, как мы уминаем всю эту снедь, мама сказала:
— Кажется, я немного не рассчитала. Придётся завтра переходить на питание в ресторане… — Она помолчала, ещё раз обследовала сумку с продуктами и добавила: — Остались одни пряники…
— Давай, мама, их на завтра оставим, — пробормотал я, боясь, что кто-нибудь из братцев сейчас заноет: «Пряничка!»
— Я так и думаю, — ответила мама и, видя, что аппетит в основном удовлетворён, сказала: — Ну, а теперь я закушу…
Наша мама жить не может без острой пищи. Поэтому селёдка, лук, солёная капуста — словом, что-то острое обязательно присутствует в её обеде. Обычно мы довольно равнодушно на это смотрим, но на этот раз вынутая из пергаментной бумаги селёдка произвела неожиданное впечатление. Все взоры приковались к ней. А селёдка оказалась, как на грех, очень аппетитной… И не успела мама надкусить первый кусок, как Ленчик сказал:
