Февраль – дорожки кривые - Иванов Альберт Анатольевич (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
— Пусть, — хмыкнул тот. — Смешно.
Глянул на меня Кривой, тускло так у него глаз затухал…
— Ну! — прикрикнул сам Степанчиков.
Кривой быстренько к нему на полусогнутых. Опустился на колени, плюнул из вежливости себе на рукав, чуешь, не на ботинок, и давай его обшлагом полировать.
— А ты чего без дела стоишь? — усмехнулся Степанчиков. — У меня две ноги.
До сих пор себя презираю — вспомню, аж передернет. Затмение со страху… Опустился рядом с Витьком и начал. Полируем вдвоем обувь Степанчикову. Одна лишь разница: я все-таки плевал на ботинок, а Кривой — себе на рукав.
Говорят: липкий страх. А у меня он на плечи наваливается и к земле жмет — противное чувство… В горах бывал? Я однажды в Крыму лег на камни и осторожно голову за край высокой скалы высунул. Лежа смотрел, встать не мог. Казалось, тяжесть та страшная не только давит на плечи, но и сдвигает по чуток туда, вниз. Так и не смог подняться — отполз.
Чистим мы, значит, ботинки Юруне, а у Кривого одноглазые слезы кап-кап на носок башмака.
— Затем мне почистите, — заявил Соколов.
— Перебьешься, — отрезал Степанчиков. Хоть на том спасибо!
«Эх, Жук-Жучок, и ты, черный Жук…»
Понял?.. На смену одному главарю пришел другой, куда страшней прежнего. С виду невзрачный, а зато жестокий, хитрый. Чуть что, готов зубами вцепиться. Глаза белые, волосы белые — вампир!
Он уже несколько школ сменил, в военных семьях это бывает: срывают с места, перекидывают туда-сюда, мотают по всей стране. И вероятно, везде он старался сразу себя показать, сразу на своем поставить, утвердиться. Озлобился, хуже некуда! Над новичками ведь везде поначалу измываются, вот и дошел до жизни такой. А затем и понравилось властвовать… Но это я позже понял. А собственно, какая мне разница в том, что я понимаю, почему кто-то подлец, садист, сволочь… Что мне, легче? Данность есть данность. Пусть потом судьи разбираются, откуда такие берутся. Глядишь, открытие сделают: мол, потому, что в войну мальчишки без отцов росли. Пока те воевали, они вон тоже по-своему сражались, чтоб их не затоптали. Кто-то выдержал, а кто-то сломался. А может, все оттого, что школы были раздельные — мужские и женские?.. С девчонками мы бы так не озверели — не дали бы, а?
И стал Соколов как бы ординарцем при Степанчикове. Это больше всего на нас подействовало. Если уж сам Леха Соколов не стал за главенство бороться…
Слухи разные поползли: мол, за Степанчиковым блатные парни стоят, шайка вроде какая-то. С ним даже старшеклассники не связывались, сторонились.
— А ты б ткнул обоих разок, хотя б вилкой, и тоже порядок! — доказывал я Кривому. Легко другому советовать.
— Да и ты не смог бы, — моргал Витек глазом, — а я и подавно. Мне по ночам снится, как я их догоняю, замахнусь, ткну, да нож все время гнется, — жалостно признавался он. — Ни царапины. Хочу, так хочу, а не могу! Если уж во сне ничего не выходит, то…
Правда. И у меня во сне никакая месть не сбывалась — не дано. Где уж тут наяву! Видно, мы просто были нормальными людьми от природы. Или от книг. Сопливые гуманисты, в общем. Не помню, как в точности сказано у Толстого: если человечество делает, пусть на капельку, шажок вперед, то его двигают не полководцы, не властелины и палачи, а лишь жертвы, мученики… Да нет, не думайте, на свой копеечный счет я это, конечно, не отношу.
Думаешь, только нам одним доставалось? Да почти всему классу, кроме нескольких человек. Почему их не трогали?.. У одного брат в десятом классе, у другого плечи вдвое шире моих, третий с гирями тренируется, четвертый — еще что-то… Остальные все под пятой.
Помню, Степанчиков не так уж часто кого-то бил сам. Предпочитал действовать чужими руками. Стравливал всех. Скажем, сегодня Петька, Колька и Ванька за что-то меня лупят. Завтра Петька и Колька того же Ваньку метелят. Послезавтра все на Петьку навалятся. Старое правило: разделяй и властвуй.
Ну, это сейчас как чепуха вспоминается. Были и куда подлее приемчики… Однажды он заставил нас из лужи пить. Зачем? Поиздеваться, власть свою показать — вот зачем. Вчера, что ль, родился?..
Приказал нам Степанчиков — человек восемь нас было, подопытных, — зачем-то собраться у него во дворе за сараями. Тогда везде во дворах у всех сараюшки были, как в деревне.
Мы с Кривым, не помню почему, на сбор запоздали. Приходим, пацаны стоят, будто белены объевшись. Только Степанчиков да Соколов лыбятся. Весело им.
— Теперь вы давайте! — о чем-то загомонили подопытные, показывая на грязную лужу. — Мы уже пили. Давай-давай. Умные, шляются где-то!
— А ну, хлебните-ка по глотку. Не бойсь, не заболеете! — Степанчиков зачерпнул ржавой каской воду из лужи.
Пацаны окружили нас, подталкивают к нему. Сами — позорники и хотят, чтоб другие — тоже. Делать нечего, я не успел бы даже с мольбой к Жуку обратиться. Они б нас на куски разорвали, если б мы отказались. Ну, не на куски, а в той же луже с головой искупали бы запросто.
А потом все давай над нами ржать и пальцами показывать:
— Да ведь Юрка в лужу на… Что, соленая?
Вот когда я понял впрямую библейское: испить чашу унижений.
— А мы не пили, а мы не пили! — приплясывал один там коротышка.
— Заткнись. Пил, — оборвал его Степанчиков.
Тот всхлипнул и умолк. Я отплевывался и все смотрел не мигая на Степанчикова: больше всего мне хотелось сейчас надеть ту каску ему на голову. И ведь почти решился… «Вот сейчас, вот сейчас, — думаю, даже ноги дрожат. — А там будь что будет!» И то ли Степанчиков прочел что-то в моих глазах, то ли надоело, он поглядел на меня прищуренно, выжидающе, а затем вдруг повернулся к Соколову:
— Теперь ты хлебни.
— Что ты, что ты? — попятился Соколов. — Юруня… друг!
— Пей, — страшно сказал друг Юруня.
Соколов обреченно поднял каску…
Затем Степанчиков со смехом выбил ее пинком из рук.
— Пока, — и зашагал, не оглядываясь, к дому.
— Чего уставились?? — рассвирепел Соколов. — Зрачки вылупили! — двинул кого-то по уху и вразвалочку, руки в карманы, пошел со двора.
И мы пошли прочь. А тот коротышка сбивчиво говорил:
— А вообще-то полезно… Лечебное средство… Даже раны заливают, пощиплет — и все. Подумаешь! — хорохорился он.
Утешение…
Странно как-то. Родители совершенно не знали, какая у нас жизнь. Ну, совершенно. Они то и дело подчеркивали, как все нам легко достается, какие мы благополучные. А вот они, дескать, такого хлебнули! Какого?.. Может, и они от нас скрывали? Да наверняка. И не в голоде, холоде дело. Голод с холодом мы тоже видали. А у взрослых… Вот в наш дом недавно ночью «воронок» приезжал, забрали соседа-учителя. Как я ни допытывался: за что? — отец только делал страшные глаза, а мать отрешенно сказала: «До войны приезжали чаще…» У взрослых были свои игры — в жизнь и смерть.
И не поверишь, решили мы с Кривым убить Степанчикова. Может, как-нибудь сумеем вдвоем… Сначала его, а потом, если нас не заметут, и Соколова. И так приятно было нам, слабакам, помечтать об этом!.. Возвращается Степанчиков поздно вечером, а мы поджидаем его во дворе — он жил на углу улицы Карла Маркса. Там был деревянный, с узорными наличниками, красивый дом-теремок, от воинской части. Двор освещался лишь одной лампочкой. Вывернуть ее, затаиться у парадного и… камнем по голове. А что, никто не узнает!
Или — подкараулить на лестнице, где спуск к реке, там он к какому-то дружку ходит. Протянуть проволоку поперек ступенек, а самим затаиться в густом бурьяне, слева и справа от лестницы. Всех людей пропускать, никто ничего не заметит — ну, лежит себе на ступеньке какая-то проволока, чего такого. А как только Степанчиков сбегать будет, резко ее натянуть — он вмиг кувыркнется и голову себе раскокает. Там к реке до-о-лго вниз лететь!
Дальше слушай…
Помечтали мы, помечтали и бросили. Но не позабыли. Во всяком случае — я. Кривой к тому времени был уже мне не помощник…
