Шестая Бастионная - Крапивин Владислав Петрович (читать хорошую книгу .txt) 📗
Здесь я на минуту перебью автора старой книги, чтобы подчеркнуть одно выражение, которое часто встречается в давних описаниях морских трагедий: "Волны ходили через". Не "через палубу", "через корабль", "через корпус", а просто «через». Этот лаконизм кажется мне выразительнее многих подробностей.
"…Для облегчения фрегата срубили все три мачты, и он вскоре был выброшен совсем на бок. На рассвете увидели, что находятся на западном мысу Казачьей бухты. "К счастию, – говорит командир, – спасен барказ; на нем при помощи офицеров и команды, присланной из Севастополя, все благополучно спаслись, кроме квартирмейстера Ивана Докунина и юнги Андрея Шуширина, бросившихся от страха преждевременно в море".
Когда Санька читал это и когда потом вспоминал, у него даже дыхание сбивалось от тоски и от жалости. И от какой-то обиды. Взрослого квартирмейстера ему, по правде говоря, было не очень жаль, но юнгу… Наверно такой же мальчишка был, как Санька. Небось, дома выпросился в первое плавание и вот не успел даже от берегов отплыть…
Какой же черный и безжалостный шторм был в ту октябрьскую ночь! И какой ужас был в душе у юнги Андрюшки, если кинуться в воду ему показалось не так страшно, как оставаться на палубе!
Он что, спасенья искал в этих жутких волнах? Или шторм уже казался страшнее смерти?
О чем он думал, Андрюшка?
Или уже ни о чем не думал?..
Разве бывает такой страх, когда человек уже не думает?
Санька не раз представлял себя на месте юнги Андрея Шуширина. Будто он сам на скользкой, вставшей вертикально палубе, а сверху рушатся громады воды с шипучими гребнями, трещит дерево, срываются и крушат фальшборт многопудовые карронады… И вода, вода, и мрак…
Но до конца представить это Санька не мог. Таких штормов он не видел. Даже с берега не видел…
Нет, Санька не осуждал юнгу с «Везула» за тот смертельный страх. Какое право он имел осуждать, если сам никогда ничего похожего не испытывал? Была только тоскливая обида: "Ну зачем он так? Почему не дождался помощи, почему не выдержал?"
И почему юнге Андрюшке взрослые люди дали кинуться в море? Неужели каждый думал только о себе?
Нет, наверно, просто не уследили…
– …Просто у него не было друга, – внезапно сказал Одиссей.
– Что? – вздрогнул Санька.
– Не было у него друга. Если бы рядом был надежный друг, они бы обязательно удержались вдвоем… Хоть какой шторм, но удержались бы!
– Да… наверно… Конечно, – сказал Санька. И опять заколола беспомощная обида. Оттого, что он, Санька, не может стать другом этого Андрюшки и удержать его от смертельного броска.
…А сам-то Санька не струсил бы?
"Ну и струсил бы! Ну и пусть! – сердито подумал Санька. – А вдвоем все равно не так страшно!"
Видимо, Саньку все-таки просвистело на берегу. К вечеру он осип, а утром температура была тридцать восемь. А потом и еще больше.
Ничего! Санька даже радовался. Можно будет несколько дней не ходить в школу, не встречать Турчакова, не ждать со скрученным страхом каких-нибудь новых насмешек.
Но болезнь оказалась коварнее, чем ждал Санька. Тяжелее. Температура не падала. Стало колоть в боках. А особенно худо было по ночам, когда чудились черные, душные, как горячая вата, волны, которые накрывали Саньку с головой, и он не мог сквозь них протолкнуться к другому мальчишке – то ли Одиссею, то ли юнге с «Везула», который звал на помощь. А еще и Димка Турчаков тут появлялся, но совсем как-то непонятно… И падали на Саньку срубленные мачты, и бился он в запутанных шкотах и вантах…
– Доскакал раздетый, достукался до воспаления, – горько сказала мама.
Но оказалось, что это не воспаление, а жестокий бронхит.
…Мама работала диспетчером на автостанции, порой приходилось ей дежурить по ночам. Папа тоже иногда работал во вторую смену. Чтобы приглядывать за больным Санькой, к ним переселилась Люся. Конечно, с Тарасиком (куда же его девать?).
Через неделю болезнь приутихла, оставила Саньке только слабость, не очень сильный кашель и какое-то беззаботное настроение.
Санька целыми днями читал толстую книгу "Мифы Древней Греции" или разговаривал с Люсей про всякую всячину. Они друг друга всегда понимали, хотя Люся и была старше на тринадцать лет. Санька рассказал ей даже про Одиссея. Люся и это поняла как надо. Она Саньку погладила по голове и ласково проговорила:
– Он там без тебя скучает, наверно. Ты давай поправляйся, Сандалик наш…
От этой ласки (и, наверно, оттого, что Санька был совсем ослабевший) у него подкатила к горлу теплая волна. Санька уткнулся в подушку. Люся погладила его по спине, потом посадила на одеяло Тарасика.
– Иди к дяде Сане, скажи: "Давай поиграем".
Санька перевернулся на спину, посадил Тарасика себе на живот и улыбнулся ему сквозь слезы.
…В школу Санька вернулся перед осенними каникулами.
Вторая встреча
В новогодние каникулы я получил от Сандалика бандероль. В ней была книжечка "У карты Севастополя". Очень интересная книжка с описанием севастопольских улиц и окрестностей и с историей их названий.
По правде говоря, у меня было уже несколько экземпляров этой книжки – подарки друзей и знакомых. Но Санькиной бандероли я все равно обрадовался, тем более что в ней оказалось и письмо.
Почерк у Сандалика был корявый, но старательный, а письмо короткое. Санька поздравлял с Новым годом, сообщал, что читал мой рассказ в «Пионере», когда осенью болел бронхитом; что Тарасик научился ходить, стал очень серьезный и совсем неревучий. И что он, Санька, закончил вторую четверть с двумя тройками – по русскому и по математике, но во втором полугодии он подтянется…
Я в ответ послал Саньке свою книжку про ковер-самолет и про храброго мальчишку-летчика. Через месяц Санька написал, что книжка ему понравилась, а мама, папа, Люся, Гриша и Тарасик передают мне привет.
На этом наша переписка заглохла. Но я не обижался. Я сам не очень-то люблю писать письма, что же требовать от других…
В сентябре я снова приехал в Севастополь и через день отправился в школу, где учился Сандалик (теперь-то я знал ее номер).
Только что кончились занятия, ребята разбегались со школьного двора, и я спросил, нет ли здесь кого-нибудь, кто знает пятиклассника Дальченко.
Оказалось, что его знает высокая круглолицая девочка.
– Он со мной на одной парте сидел…
– А сейчас что? Сбежал от тебя? – улыбнулся я.
– Он от нас уехал, – объяснила девочка. И вздохнула.
– Куда уехал? – расстроился я.
– Говорят, в прежнюю свою школу вернулся.
Вот оно что! Это меняло дело. В той школе у меня было множество знакомых. В прошлом году там закончил восьмой класс Алька Вихрев, а сейчас учился в пятом его брат Юрос.
Юроса я отыскал на школьном дворе. Он был занят увлекательнейшим делом: вместе с другими мальчишками караулил девочек и обстреливал их кожурой от каштанов. Девчонки визжали, но довольно бойко "отстреливались".
Увидев меня, Юрос радостно завопил и, не стесняясь, повис у меня на шее, хотя мы виделись совсем недавно, утром.
– Саня Дальченко в вашем классе учится? – остановил я его восторги.
– Кто? – он заморгал. – А, Сандалик… Не! Он в пятом «Б». А что?
– Ты его знаешь?
– М-м… – Юрос вздернул острые плечи. – Вообще-то да. Маленько…
– Найди и приведи.
– Зачем? – ревниво спросил Юрос.
– Дело есть. Двигай.
Юрос опять пожал плечами, неторопливо отправился в школу и буквально через две минуты молча доставил Сандалика.
Сандалик увидел меня, заморгал, потом улыбнулся. Пробормотал:
– Здрасте…
Он, кажется, ничуть не подрос и вообще был в точности такой же, как при прошлогодней встрече. Только загар стал, по-моему, еще сильнее, а волосы еще больше выгорели.
– Ну вот и опять встретились, – бодро проговорил я. – Как живешь, Сандалик?
– Хорошо… Все в порядке, – сказал он и опустил глаза. И закачал сумкой, которую держал за ремень (вот что, пожалуй, было у него нового: вместо прежнего ранца – синяя спортивная сумка с нашивкой в виде футбольного мяча; видимо, пятиклассникам носить ранец уже несолидно).
