Цирк Умберто - Басс Эдуард (чтение книг TXT) 📗

И я двинулся навстречу врагу. Вот так была расположена Матагальпа, над ней — гряда холмов, за холмами — сьерра, а посреди нее гора Пико дель Эспуэло. Немного дальше протекала Рио-Гранде. Добрался я с двадцатью метисами до горы и обнаружил там кебраду — овраг по-нашему, промытый весенним паводком. Вдруг слышим крики, смотрим — на другой стороне этой самой кебрады промелькнули несколько оборванцев с перьями на шляпах и мигом попрятались за обломки скал и кактусы. Господа, мы натолкнулись на неприятеля!

— Господи Иисусе, — вырвалось у Малины, — экое наваждение! Это вроде того, как я однажды нес медведям хлеб и увидел возле клетки тигра.

— Ну нет, господин маршал конюшен, не сказал бы! — возразил Восатка. — Мы-то все-таки были армия!

— Что же ты предпринял? — осведомился Керголец.

— Я приказал изготовиться к бою.

— Вот это да! — похвалил Малина. — Мне бы такое и в голову не пришло.

— То-то! Правда, я мог и не отдавать приказа — все мои двадцать milicianos уже успели попрятаться так, что я сам никого не видел… Так вот и началось сражение у горы Пико дель Эспуэло.

— Убитых много было? — поинтересовался Карас.

— Много. Особенно кроликов. Повылезали из нор, ну мы и давай по ним палить, те — с одной стороны, мы — с другой, вдоволь полакомились печеной крольчатиной. Заодно пристрелили и мула. А те коршуном похвалялись. В общем, стреляли без передышки, но людей, к счастью, не задело. Так мы сражались под горой Пико дель Эспуэло примерно с неделю. Продвижение неприятеля было, несомненно, приостановлено. Никарагуа могло надеяться на лучшие дни. Зато для нас наступило трудное время: кролики разбежались, и нам пришлось питаться одной кукурузной похлебкой. Тут я решился на крайнюю меру: послал к неприятелю парламентера с предложением сдаться в плен. Парламентер вернулся с ответом, что неприятель, в свою очередь, ждет этого от нас и самое разумное — встретиться обоим командирам завтра в три часа дня в кебраде и договориться обо всем. Получив столь рыцарское приглашение, я в три часа спустился в эту яму и форменным образом заржал: мне навстречу скатился этот вот бочонок — Пепичек Лебеда!

— Вы были у тех? — ужаснулся Малина.

— Угу. Да и я вытаращил глаза, когда увидел Ференца. Мы с полгода ничего не знали друг о друге.

— Представляете, господа, как мы обрадовались этой встрече в балке. Мы тискали друг друга и не могли наговориться. Кричали в один голос: «Вот здорово, вот умора, теперь ты мой пленник!» Ну, а потом три дня судили да рядили. Дело-то было нелегкое. Я пробивал путь закону, он пробивал путь закону, и вот встречаемся на полдороге. Но не успели мы договориться, как наше воинство разбежалось…

— Им жрать было нечего, — хохотал Лебеда, — вот они и дали тягу, как те кролики!

— А мы остались, — продолжал Восатка. — Одни-одинешеньки среди гор Никарагуа. И порешили, что битва у Пико дель Эспуэло кончится полным поражением президента Альмиреса и что Пепик будет моим пленником. Мы приняли это решение из стратегических соображений: город Куигальпа был далеко, а Матагальпа — рукой подать, и так как нам очень хотелось есть…

— А главное — пить, — хохотал Лебеда.

— То мы отправились в Матагальпу, условились, что у трактира, неподалеку от города, Пепик спешится и пойдет по городу возле меня, на манер пленного. В трактире мы съели по куску queso de chancho — это что-то вроде зельца, и я возьми да спроси, почему, мол, не видно солдат, ведь в городе штаб-квартира. А трактирщица — мне: дескать, уже четыре дня, как все кончено, народ прогнал президента Коладора, а генерал Чинголо сидит в тюрьме. «Caramba! — говорю я Пепику. — Вот она, ирония судьбы: теперь ты поедешь на коне, а я буду изображать пленного, и да здравствует Никарагуа!» И тут Пепик мне сказал — я позволю себе, достопочтенный государственный совет, обратить ваше внимание на то, какой это был мудрый ход, — Пепик мне сказал: «Теперь, Ференц, мы урвем кусочек». Глянул он этак на трактирщицу и небрежно бросил: «Пошлите-ка, матушка, кого-нибудь к патеру и алькальду, пусть приготовят встречу; скажите, что два офицера из армии, победившей в битве у горы Пико дель Эспуэло, прибыли занять город».

— Шельмы! — стукнул Керголец по столу. — И вас не накрыли?

— Какое там! — отозвался пан Лебеда. — Ни галунов, ни нашивок у нас не было, все зависело от того, как держаться. Рискнули, в общем.

— Ну, и чем же все это кончилось?

— Чем? — переспросил Восатка. — Въехали мы в город с помпой, как два идальго, алькальд с городскими советниками и патер с капелланом встречали нас, все рассыпались в любезностях — пожалуйте, ваше превосходительство, дозвольте, ваше превосходительство. Вечером в нашу честь закатили банкет, а после него — бал…

— Красивые женщины? — полюбопытствовал Керголец.

— О! — Восатка только возвел глаза горе. — Что скажешь, Лебеда? Отменная была ночка, а?

— Cielos, vos sabes — que chiche! [116]

— Чем же все-таки кончилась эта история?

— А кончилась она тем, что мы наутро приказали освободить генерала Чинголо, отобрали двух лошадей получше, якобы для прогулки верхом, и после торжественного обеда у патера махнули через границу в Гондурас.

— Э-эх, — выдохнул пан Лебеда, — вот было времечко! Новая Гренада, Коста-Рика, Никарагуа, Гондурас, Гватемала, Юкатан, Мексика, Техас, Аризона — сколько их было этих революций, переворотов, войн! Вот была жизнь, вот повеселились!

— А что, Санта-Ана еще в живых?

— Не могу сказать, дружище.

— Что это за святая? — заинтересовался Буреш.

— Хороша святая, — ухмыльнулся Восатка, — самый лютый диктатор Мексики, Антонио Лопес де Санта-Ана, генерал. Сверг полдюжины президентов, пока сам не всплыл на поверхность и не затеял войны со Штатами. Зверь пострашнее, чем кошки нашего Гамбье. Повоевать под его началом было недурно, а, Пепик?

— Отменно. Помнишь, какая была резня у Контрераса и у Чурубуска? Пресвятой Диего, и драпали же мы от американцев! Кажется, там ты и оставил ухо?

— Нет, ухо — это уже в Чапультепеке.

— Разве ты был в осажденной крепости и сдался?

— Я — сдался?! Я удрал от них, поплатившись, правда, за это половиной уха — частицей моей неотразимой красоты. Помнишь, мы потом встретились в Пуэбло?

— Верно, верно. Я уж забывать стал. Ты ведь собирался тогда на юг?

— Точно. Север заграбастали великие державы, вот я и направил свои стопы в Уругвай, к Гарибальди. Партизанская война там была еще в разгаре. Но Гарибальди уже собирался в Европу, и я махнул с ним.

— А я, дружище, подался в другую сторону. На север. В Калифорнию. Вот где была житуха! Там нашли первое золото. Много золота. Страх как много! Только приходилось головой рисковать. Мне бы оттуда не выбраться, если б не дружок. Ты не знал такого Хокинса? Парень что надо. Он в Эквадоре был, когда тот отделился от Колумбии. Постарше нас с тобой.

— Хокинс? Какой-то Хокинс заправлял в Панаме, когда я служил там.

— Может, он и был. Это все его края, хотя родом он с севера — настоящий калифорнийский молчун. Не говорил, а сразу стрелял! Если б не он, не унести мне ног из Фриско. Там собрались такие головорезы, что его превосходительство Санта-Ана — ягненок по сравнению с ними.

— Сколько ж ты там прикопил золотишка, мамелюк? Подкинул бы нам слиточек на бедность.

— Э, дружище, прошло то время. Золото не больно-то прочный металл: быстро испаряется от алкоголя. Беда, да и только, честное слово!

— Так ты снова нищий идальго, не обремененный имуществом?

— Vos sabes [117]. Идальго и есть. В кармане всего пара cobres [118]. Но зато наклевывается одно дельце — я затем и приехал, с другого конца Европы тебя учуял. Как прослышал, сразу сказал себе: это то, что нужно Ференцу Восатке. Другому тут не управиться!

— Дон Хосе, вы, кажется, хотите вогнать меня в краску? В Новой Гренаде мы называли это macana [119]. Здесь же я скажу, что ты, Пепик, просто захваливаешь меня.