Мишка, Серёга и я - Зелеранский Ниссон Яковлевич (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
— Ладно, старик. Еду. Жди.
Я страшно обрадовался.
X
Прошло десять дней, как мы стали строителями.
Здание, которое мы строили, выглядело уже вполне нормальным домом, готовым хоть завтра принять жильцов. Только стекла были еще замазаны мелом и кое-где разбиты, да во дворе валялись рельсы, мотки ржавой проволоки, и стояли огромные деревянные катушки из-под электрического кабеля.
Но стоило зайти в дом, как, наоборот, начинало казаться, что до конца строительства еще очень долго. Первые этажи были похожи на свалку. На полу лежали груды паркетных и кафельных плиток, стояли ванны и унитазы. У нас были даже свои тропинки, по которым мы лавировали среди всего этого добра.
Дом заканчивался с верхних этажей. Там квартиры были уже почти готовы. Маляры пробовали на стенах свои краски, а в потолки были ввинчены крюки для люстр.
Наш класс разбили на несколько бригад и направили на разные этажи. Геннадий Николаевич бегал из бригады в бригаду и всем старался помогать.
Кобру, Димку Супина, Ершова, Серёгу и меня сделали электриками-монтажниками. Это, конечно, самая благородная из всех строительных профессий. Электрики-монтажники несут людям свет, как Прометей.
Мы работали на самом верхнем этаже. У нас был бригадир Виктор Богданов, которому недавно исполнилось восемнадцать лет. Но он здорово строил из себя взрослого. Мне, например, казалось, что он намного старше наших десятиклассников.
Виктор носил ушанку, хотя было уже совсем тепло. На второй день нашей работы на стройке Димка Супин тоже пришел в зимней шапке. Остальные ребята, подражая бригадиру, стали ходить вразвалку и без конца повторяли его любимое изречение:
— Будет грустить-то!..
(Кстати, вчера после болезни вышел на работу мастер электриков-монтажников. Обнаружилось, что он носит шапку-ушанку и часто говорит: «Будет грустить-то!»)
За десять дней мы стали заправскими строительными рабочими. Каждый из нас завел себе персональные плоскогубцы и особые, профессиональные, ножи, сделанные из полосок стали и обернутые изоляционной лентой. Теперь я смотрел на мир глазами электрика (как раньше глазами почтальона или ученика швейной фабрики). Я, например, обнаружил, что в нашей квартире электрошнур тянется прямо по обоям (так называемая открытая проводка; на стройке мы прячем кабель в стене). Почти шестнадцать лет мне было безразлично, как проведено у нас электричество. Я хотел только, чтобы оно горело. Но сейчас старомодные ролики стали меня просто возмущать.
На строительстве я выяснил, что работать, оказывается, очень трудно. Когда я пробивал в стене бороздки, по которым укладывался кабель, они шли то вверх, то вниз. Они шли куда угодно, но обязательно в сторону от той синенькой черты, по которой их нужно было пробивать. Бремя от времени я даже начинал от злости притопывать ногами. Но и это не помогло. Молоток становился все тяжелее и тяжелее. Будто он постепенно превращался из молотка в молот, а затем в кувалду. Я и не подозревал, что можно ненавидеть неодушевленные предметы.
Я пробовал думать о другом. Сегодня я делаю то, что останется в веках. Когда я умру, люди, зажигая свет, будут задумываться: «Кто это у нас так изящно поставил выключатель?» Каждый удар молотка ведет меня к бессмертию. Неровная, похожая на синусоиду бороздка, которую я так ненавижу и которой так стыжусь, является не чем иным, как моей личной дорогой в вечность. Но сколько я ни размышлял, молоток по-прежнему не слушался меня. Бороздка становилась все небрежнее и мельче. Наконец приходил Виктор Богданов и начинал меня ругать.
Я надувался и долбил энергичнее. Ребята бросали работать и подходили послушать, как бригадир меня отчитывает. У нас появился такой обычай: хоть минутку отдохнуть, когда кого-нибудь ругают.
На мое счастье, Виктору быстро надоедало ругаться.
— Поправь за ним! — говорил он Ершову.
Ершов поправлял за всеми. Когда мы сделались электриками, тихого, незаметного Ершова то и дело ставили нам в пример. У него все получалось аккуратно, красиво и, как мне казалось, легко. Я с удивлением чувствовал, что начинаю его уважать и разговариваю с ним просительным голосом. А он так разошелся, что даже стал делать нам замечания. Правда, произносил он их тихо и немного виновато.
Виктор Богданов признавал только Ершова. Он звал его по фамилии, а всех остальных просто «школьники».
До конца нашей смены — мы работали с четырех до семи — оставалось полчаса, когда в комнату вошел Виктор. Он бегал вниз, к своему начальству.
Сдвинув ушанку на затылок, Виктор критически осмотрел развороченные стены и разочарованно присвистнул.
— Что, Витя? — осторожно спросил Кобра. Мы немного побаивались нашего бригадира.
— Кому — Витя, а кому — Виктор Иванович, — заносчиво сказал бригадир. — Чтобы я еще со школьниками связался — ни в жизнь.
Мы побросали инструменты и окружили Виктора.
— Ну чего! — закричал он на нас. — Долго филонить будете? Работали бы как люди — сегодня бы первую лампочку зажгли!
У меня появилось страшное подозрение.
— Витя, — робко спросил я, — дом подключили к сети, да?
— А я об чем? — обиженно крикнул Виктор и в сердцах даже сплюнул. — Теперь Федька Павлов первую лампочку зажгет.
(Павлов возглавлял другую бригаду электриков. В ней работали выпускники ремесленного училища, ребята примерно нашего возраста. Они делали проводку на четвертом этаже. Конечно, мы не осмеливались состязаться с ними.)
Грустно, конечно, но первую лампочку зажжет все-таки Павлов! Павловские ремесленники первыми увидят плоды своего труда. Самое обидное, что при этом они не испытают никакой радости. Ведь они уже много раз наблюдали, как благодаря их усилиям зажигается в новом доме первая электрическая лампочка. Мы же ничего подобного еще ни разу не наблюдали.
Теперь, когда у меня уже есть известный трудовой опыт, я могу точно сказать, что любая работа становится по-настоящему радостной лишь в том случае, если можно видеть ее реальные результаты.
Я просто не понимаю, как мы могли работать, например, на почте. Ведь там вообще невозможно ощутить конкретные плоды своего труда.
— Павлов уже кончил проводку? — виновато спросил Ершов.
— Кончил бы, да у них профсоюзное собрание.
— Они ушли? — затаив дыхание спросил я.
— Ушли, — буркнул Виктор. — Ну и что? У них работы-то осталось всего ничего.
Мы заговорщически переглянулись. Одна и та же мысль одновременно пришла нам всем в голову. Мы моментально забыли, каким тяжелым становится молоток и как трудно втискивать в бороздки непокорный кабель. Серёга, который стоял рядом с Ершовым, нетерпеливо подталкивал его кулаком. Только Ершов мог заговорить с Виктором о том, что мы задумали. Ершов помялся.
— Вить, а Вить, — спросил он осторожно, — ты что сегодня вечером делаешь?
— Школьникам не докладываюсь! — оборвал Виктор. — Я, что ли, за вас работать буду? — сердито крикнул он.
Мы стали поднимать инструменты, жалостно поглядывая на Виктора и грозно — на Ершова.
— Правда, Вить, а? — повторил Ершов.
— В кино иду. Что ты ко мне привязался?
— Картина небось дрянь, — угрюмо сказал Серёга.
— А ты знаешь, на какую картину я иду? — обиделся Виктор.
— Знаю, — нагло ответил Серёга. Он назвал первый попавшийся фильм, может быть уже давно сошедший с экрана.
— Хо! — сказал Виктор. — Будет грустить-то! А не хочешь… — и он назвал совсем другую картину.
— Эта еще хуже! — хором закричали мы. — Деньги зря потратишь. Мы всем классом с нее ушли.
— Всем классом? — засмеялся Виктор. — Врете! Детям до шестнадцати лет вход воспрещен! Значит, и картина — во!
— Сам увидишь, — упрямо сказал Серёга. — Да говори же! Ты! — не выдержав, крикнул он Ершову.
— Виктор Иванович, — несмело начал Ершов, — может, нам сегодня задержаться? Пока не кончим. Первую лампочку зажжем. Раньше Павлова. А?
Виктор подозрительно осмотрел нас.
— Поставьте мне стул! — грозно сказал он. — А то упаду от смеха!
