Чучело-2, или Игра мотыльков - Железников Владимир Карпович (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Вечерело, мы наконец остались одни, съели бутерброды — они нашлись у запасливого Судакова — и двинулись к психушке. Подъехали. Из темноты вышла, почему-то сильно хромая, Глазастая. Ее поддерживал Кешка, который в это время должен был спокойно спать в своей палате.
— Что за номера? — спрашивает Судаков. — Почему двое?
— А потому, — отвечает Кешка, — что она порезанная, — и поворачивает Глазастую задницей к Судакову.
Я как увидела, обалдела: джинсы сзади были у нее разорваны, под ними виднелся длинный глубокий разрез, а вся штанина набухла кровью.
— Ну, с вами свяжешься!.. — говорит Судаков. — Обязательно влипнешь. Черт меня, старого дурака, попутал!
— А вы не волнуйтесь: довезете нас до вокзала, и мы уедем, — отвечает Глазастая.
— Как же, до вокзала! С кровавой раной! А если сепсис? — возмущается Судаков.
— Что же делать? — пугаюсь я.
Мой вопрос остается без ответа. Судаков круто разворачивается и везет нас в неизвестном направлении.
— Надеюсь, вы не хотите меня сдать в больницу? — вежливо спрашивает любопытная Глазастая.
Судаков мрачно смотрит на нее, но ничего не отвечает.
Мы ехали по очередной темной улице, яркие фары выхватывали одиноких прохожих, больше похожих не на людей, а на извивающихся под ветром червяков, — они все куда-то ползли, облепленные желтыми листьями.
Мы остановились около дома Судакова, и он говорит нам:
— Ты, парень, оставайся, а вы, «птички», вылетайте.
Когда он открыл дверь своей квартиры, то стал тихим-тихим, сбросил башмаки, куртку и позвал:
— Любаня… Мальчишки спят, — объясняет он. И еще тише по складам поет: — Люба-а-ня!
Лично я стою и дрожу, а Глазастая, полуживая, прислоняется к стене. Ей все до лампочки. Выходит жена Судакова, видит нас, глаза у нее сильно округляются, к нашему приходу она, конечно, не готова. Она про нас, думаю, после суда вспоминает только в черных снах. Судаков ей ничего не объясняет и разворачивает Глазастую спиной. Любаня видит распоротую задницу и говорит: «Господи, как же ты терпишь, бедная!»
Укладывают Глазастую в комнате на столе. Любаня промывает ей рану, делает каких-то два укола, приносит здоровенную кривую иголку с ниткой, говорит: «Терпи, несчастная», — и зашивает ей рану, смазывает йодом и заклеивает пластырем.
В этот момент Любаня мне очень нравится, и я решаю бросить свое поварское училище и выучиться, как она, на медсестру. Стоящее дело, скажу я вам.
— Может, переночуешь у нас? — спрашивает у Глазастой.
— Не-е, — отвечает Глазастая. — Нам пора. Спасибо вам.
Когда мы вышли, то оказалось, что Глазастая еле передвигается. И Судаков нас отвез по моему предложению к нашему дому. Решили, что Глазастая и Кешка переночуют у Зотиковых, а потом двинем дальше.
Вышли из автобуса. Судаков мигнул нам задними фонарями и исчез. Мы стояли в кромешной тьме, сверху сыпался дрянной дождик, снизу поддувал противный ветер.
— Надо осторожно, — цедит Глазастая. — Наверняка мы в розыске: папаша мой дремать не будет.
— Значит, посидите у Зотиковых. А утром Степаныч уйдет на смену, я вас покормлю, и двинем.
Так мы все и сделали, только не так складно все получилось.
Когда мы утром сидели за завтраком и обсуждали, как похитим Колю, неожиданно явилась Каланча, без всякого предупреждения.
— А можно, — говорит, — я с вами чайку попью? А то дома не успела.
— Попей, если не захлебнешься, — отвечает Глазастая.
— Не захлебнусь, — и накладывает себе в чашку сахар, — потому что… за дверью стоит и дежурит милиционер, капитан Куприянов.
— Вот сука! — звереет Глазастая. — Навела!
— Никого я не наводила, — отвечает. — Он меня силой приволок.
Тут мы с Кешкой заволновались, и он говорит, что можно по трубе подняться и по крыше уйти. А Глазастая вдруг встала, открыла входную дверь и говорит Куприянову:
— Входи, ищейка проклятая.
— Ну ты, полегче! — Куприянов вошел, оглядел нас. — А я-то думал, они уже улетели. А тут подарок — вы в полном составе. Предлагаю мировую, без всяких последствий. Все аккуратно и добровольно возвращаются по своим местам. И будто ничего не было.
— Кто вам поверит? — спрашивает Глазастая.
— Давайте Куприянова свяжем, — вдруг предлагаю я, заношу над его головой чугунную сковороду и жду команды Глазастой. — В рот кляп. И бежать.
— Дельное предложение, — замечает Кешка. — И Каланчу к нему присоединить.
— Послушай, Глазастая, — говорит Куприянов. — Твой же папаша ни шума, ни огласки не желает. Вот вам и гарантия.
— А Зойку не тронете?
— А кому нужна эта шалава? — Он даже не посмотрел на меня.
Наступила гробовая тишина. Все уставились на Глазастую — за ней было решение. Я думала в это время про бедного Колю.
Но тут Кешка встает и твердым голосом произносит:
— Ты как хочешь, Глазастая, а я обратно не пойду.
— А ну заткни пасть, христосик! — злится Куприянов. — С тобой разговор короткий. Вызову «Скорую», с дружками повяжут тебя и уволокут.
Вижу, Кешка страшно нервничает, не знает, что ему делать, и я за него нервничаю, шепчу ему на ухо: «Беги!»
Кешка делает несколько шагов к двери, а Куприянов выхватывает пистолет и командует: «Ни с места!» Кешка замирает. А тот берет трубку, чтобы набрать номер психушки, но тут на рычаг аппарата почему-то ложится рука Каланчи.
— Ты что, падла, куда лезешь? — замахивается на нее Куприянов.
— Ты звонить не будешь… — Меня поразило, что она ему говорит «ты».
— Что?! — орет Куприянов.
— А то. Позвонишь — сам сядешь, — спокойно отвечает Каланча. — Я тебя посажу. Я беременна от тебя, а мне только пятнадцать. Сядешь как миленький на восемь лет. Вот будет весело!
Тут наступает полное молчание. Все смотрят друг на друга — рожи отпадные. Глазастая впервые в жизни даже розовеет.
— Блефуешь, зараза! — Куприянов бросается на Каланчу, но мы трое оттаскиваем его.
— Имеется справка от гинеколога, — гордо заявляет Каланча.
Балдею, хочу сесть, но падаю мимо стула. Глазастую ничем не удивишь.
— Так вот, — говорит она менту, — мы через пару дней уедем, а ты от меня передашь этому, моему отцу, записку. И он тоже успокоится.
— А как же я ему все объясню? — почти плачет рыженький.
— Как хочешь. А теперь вали отсюда, пока я не разозлилась. Мы опасные детки, с нами лучше не связываться.
Куприянов тут же выметается, а мы еще долго пьем чай и хохочем.
— У нас даже стукачки не такие, как у них, — говорит Глазастая. — У нас они верные люди. — Она наклоняется и, шутя, дает Каланче подзатыльник. Каланча довольна.
Мы ехали за Колей. Его специнтернат находился в пятидесяти километрах от города. Погода была плохая: шел дождь, и грязные капли жалобно стекали по окнам быстро едущей электрички.
Глазастая посадила нас порознь. Меня — впереди всех, а сама сзади, чтобы был обзор. Я думала все время про Колю. Сердце прыгало от волнения, во рту пересохло.
Потом мы шли по рыжему полю, в конце которого, на опушке леса, стоял двухэтажный кирпичный дом, огороженный высоким железным забором. Кешка нес небольшой складной стул и папку с бумагой. Он собирался для конспирации изображать художника.
Когда до дома осталось метров двести — триста, Глазастая сказала:
— Кто придумал это чертово поле? Здесь даже спрятаться негде.
— Не волнуйся, — ответил Кешка. — Я все окрестности изучил. Мы уйдем через лес на шоссе…
— И лови ветра в поле, — быстро закончила я и некстати хихикнула.
Потом мы замолчали и так дошли до самой ограды. Я прижалась к железным прутьям, а Глазастая спряталась за кустами на опушке.
Около дома играли дети. Коли среди них я не увидела.
Кешка поставил свой стул, открыл папку, достал карандаши и стал рисовать.
А я во все глаза высматривала Колю.
— Ну как? — кричит Глазастая.
— Его нет, — отвечаю, а у самой сердце бьется как сумасшедшее. Пугаюсь, что не узнаю Колю, боюсь, что он не узнает меня, не понимаю, как мы его позовем.
