Начало жизни - Серебровская Елена Павловна (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗

Зайченко не выпускал из рук портрета Горького, стоявшего на берегу моря. Совсем недавно в классе проходили отрывок из повести «Трое», и Зайченко нарисовал в своей тетрадке иллюстрации к отрывку. Нарисовал хорошо, только носы у всех были почему-то длинные, — видно, другие профили ему не давались. Еще читал он «Детство» Горького. Этого писателя он уважал, хотя литературу не считал серьезным предметом и на уроках литературы баловался.

— Горького надо во весь рост рисовать, — сказал он, подумав. — Я нарисую. Бумага есть?

Учительница подала ему пол-листа ватмана. Зайченко поморщился:

— Я во весь рост буду. Понимаете, на всю стену. Меньше я не согласен. Надо два целых листа ватмана. И чтоб сюда никто не ходил.

Учительница порылась в ворохе бумаг и старых портретов и вытащила оттуда четыре листа бумаги:

— Это всё, что у меня есть. И на лозунги, и на портреты.

— А краски?

Она достала помятую картонную коробку, в которой лежали полустертые цветные кубики красок. Зайченко осмотрел коробку, капризно выпятив губу.

— Называется — краски… Вы, наверно, настоящих красок никогда не видели, — сказал он невежливо. — Я начну сегодня. Тут буду работать, только вверните лампочку поярче.

Он расстелил на полу старые газеты, сверху прикрепил кнопками ватман и еле заметно разлиновал его карандашом на одинаковые квадраты. На такое же количество квадратов разлиновал он и портрет из «Красной нови».

В кабинет, когда учительница ушла, Колька никого не пускал. После уроков он забирался туда и рисовал с упоением. От пения и физкультуры его даже освободили, так как он занят был важным делом. И на уроках он стал потише, слушал учителей и сам давал дельные ответы.

И вот праздник наступил.

Украшен весь город, улицы, дома, мосты. Красные флаги, как огромные пионерские галстуки, летят по ветру над перилами моста. И Машина школа украшена. Вдоль коридоров — лозунги, написанные на обратной стороне обоев, на стене — новый номер стенгазеты. В зале кумачовый лозунг. Вокруг портрета Ильича — свежие еловые ветки. Наискосок по всему залу протянуты на веревочках разноцветные флажки. А над сценой лампочки обернуты красной бумагой.

Кабинет литературы оформлен очень хорошо. Зайченко оказался настоящим художником. Конечно, краски он принес свои из дому, выпросил у отца. Портрет Горького — большой, во весь рост и очень похожий. На стене — небольшие плакатики со стихами и изречениями. Много народу помогало учительнице литературы. Маша тоже писала один плакат. Это была строфа из пушкинского стихотворения:

Он, Пушкин, был великий, он жил когда-то, очень давно, когда не было еще на свете Машиных дедушки и бабушки. И он обращался сюда, к ним, он предсказывал, что царя не будет. И он называл своих друзей товарищами, как называют друг друга только сейчас, при советской власти. Товарищ!

Она пришла на вечер в синей сатиновой юбке и белой кофточке — так велела вожатая. Свои густые волосы Маша только что начала заплетать в косы, в неуклюжие, коротенькие косы, которые то и дело расплетались. Она туго перевязала их синими лентами, припасенными специально к этому дню. Кожа на голове чуть-чуть побаливала от туго натянутых волос, зато Маша была спокойна: косы не расплетутся.

Минутами она чувствовала дрожь — то ли от холода, то ли от волнения. Мысленно она повторяла слова клятвы: «Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…» Она знала эти слова хорошо, выучила их навсегда. И вот приближался торжественный момент.

Будущих пионеров собрали в одном из классов. Вожатая объяснила, что надо сделать, когда она повяжет галстук на шею… Галстук! Свой личный, одетый по праву пионерский галстук, еще ни разу не стиранный… Скорее бы! Все мальчики и девочки были в белых блузах. А зал был полон, там сидели ребята из всех классов, учителя, родители. С завистью заглядывала туда Маша через стеклянные двери: вон Вера Ильина со своей толстенькой добродушной мамашей, вон отец Тамары Петровой, даже мать Коли Зайченко пришла. А Машиных нет никого. Только Севка, верный друг, сидит в третьем ряду с ребятами из своего класса. У папы заседание в институте, мама сказала, что ей надо к празднику готовиться, печь пирог. Лучше бы уж пирога не пекла, а пришла бы сюда в такой торжественный день.

Неожиданно зазвонил звонок — нянечка стояла у лестничной клетки и размахивала медным колокольчиком изо всех сил. Но это был звонок не на переменку и не на урок. Звонок объявил, что торжественное собрание начинается.

Они вошли в зал последними — двенадцать человек ребят в белых блузах — и стали у стены, возле первых рядов. Большая сцена была пуста, сбоку стояла кафедра для докладчика. Сверху на ребят смотрел Ильич, щуря свои всё понимающие и всё видящие добрые глаза.

Вышел директор и объявил торжественное собрание открытым. На кафедре появился Петр Николаевич. Он сделал доклад об Октябрьской революции. Он говорил очень просто и понятно, так что все слушали внимательно. Коротко рассказал о штурме Зимнего, заметив попутно, что сам он тогда еще был беспартийным и только из окна видел в утренней полутьме, как стекались рабочие дружины по направлению к Дворцовой площади. И все стали еще более жадно слушать его, особенно дети. Он видел, хоть из окна! Революция после такого рассказа становилась чем-то очень близким, своим. Она была Великая — все это знали и повторяли, но она была и вполне простая и понятная — Петр Николаевич видел ее сам из окна. Великая, потому что всё переменилось в корне, кто был ничем, тот стал всем. Но совершили ее простые люди.

Петр Николаевич закончил свой доклад очень быстро, все хотели слушать еще. И вдруг кто-то громко доложил со сцены, что сегодня, в торжественный день Октябрьской годовщины, двенадцать учеников и учениц школы принимаются в юные пионеры… Дробно застучал барабан — это барабанил, стоя на краю сцены, Коля Сорокин, тоже в белой рубахе и галстуке. Зажглись красные лампочки, и сцена озарилась, как будто бы где-то рядом запылал костер.

И тогда они вышли на сцену ровным строем — двенадцать счастливцев. Вожатая взглянула на них, и они поняли. Дружно, как один, заговорили все двенадцать. Говорили одно и то же, говорили четко и разборчиво. Они произносили слова клятвы, слова торжественного обещания юных пионеров.

Маша говорила со всеми вместе, отдельно ее голос не был слышен, он вливался в этот чуть рокочущий, сильный общий голос двенадцати подростков. В темноте из зала смотрели сотни глаз, но Маша их не видела. В этот миг ей казалось, что их слушает весь рабочий класс, все советские люди. Внимательно слушают. Это им обещают юные пионеры твердо стоять за дело рабочего класса.

И двенадцать человек, как один, обещали:

«Буду честно и неуклонно выполнять заветы Ильича, законы и обычаи юных пионеров.»

Последние слова были только что произнесены, а вожатая уже повязывала галстук Коле Зайченко. Его лицо сияло. В глубине души он побаивался, что его прием в пионеры отложат — самолюбие его очень страдало от этой мысли, и он спрашивал сам себя: ну виноват ли человек, если у него веселый характер? К счастью, приняли.

Вожатая была похожа на заботливую старшую сестру, всем повязала галстуки, на виду всего зала. И когда строй был выровнен, она снова обвела их внимательным взглядом и громко сказала: