Хроникёр - Балуев Герман Валерианович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .TXT) 📗
— Алексей Владимирович, наверное, пару слов ему хороших сказал? — уставился на меня глазами навыкате толстогубый, начавший жиреть Артамонов.
Я промолчал.
— Якши чай? — подождав, не скажу ли я все же что-нибудь, засмеялся Камалов.
— Якши, якши, — сказал я.
— Может, водки хочет Алексей Владимирович? — как бы внезапно прозрев, спохватился Камалов.
— Водочки, а, Алексей Владимирович?
Поймалов достал из холодильника, а Камалов свернул желтую винтовую пробку с внушительной слезнопрозрачной бутылки.
— Что касается меня, то мне Курулин нравится, — сказал я. — Вы, извините, сидели, а он пришел и стал делать.
Камалов нахмурился.
— Все верно, Алексей, — кивнул Анатолий Грошев. — Пришел, стал делать. Ему в охотку!.. А я прохожу мимо котлована, где сидит Федор Кондратьевич, и мне нехорошо становится: это, что ли, новый затон? Такой мне не нужен.
— А сам Федор Кондратьевич что по этому поводу думает? — спросил я, чувствуя, что атмосфера напряжения в этом уголке уюта становится прямо-таки материальной.
— А что может думать уважаемый человек, когда его по башке бьют?! — вскипел и сузил глаза Качалов. — Смешно спрашиваешь!
— Я не обижаюсь, — сказал Поймалов.
— Смешно спрашиваю?
— Нет, — сказал Поймалов. Он взял венский стул и подсел к столу. — Говорим, плохие до Курулина директора были. А сейчас я думаю: почему плохие? Пожалуй, вовсе и неплохие были директора. Я любому из них мог сказать все, что думаю и что сказать считаю необходимым. И я знал, что любому из них и во сне такое привидеться не может, чтобы руку на меня, Федора Кондратьевича Поймалова, поднять! Мысли такой не могло у них возникнуть! — с силой сказал Поймалов, обращая ко мне морщины своего длинного бледного интеллигентного лица, на котором вдруг задрожали губы. — А сейчас я ни в чем не уверен. Да, эллинг, асфальт, дома, — хорошо, допустим, — сказал он не унимающимися губами. — Но какая мне радость от всего этого, поймите, если я, сорок лет проработавший на этом заводе, всю жизнь отдавший Воскресенскому затону, не уверен в завтрашнем дне?!
— Я выпью, — сказал косматый Драч. Твердой рукой налил чайный стакан, выпил и снова опустил кудлатую голову.
— Ты не пей! — строго сказал Качалов.
— Я не пью, — сказал Драч. Он поднял темное лицо с крупно наморщенным темным лбом и, перестав всматриваться в себя, посмотрел на нас. — Нельзя так, — грубым голосом сказал Драч.
— Что нельзя? — сдержав себя, спросил я спокойно, — Федор Кондратьевич, видишь ли, чувствовал, что может сказать. Но ведь не сказал. Разве не так?.. Теперь с вами, — повернулся я к Драчу. — Ну, для начала, скажем: есть у вас комиссия по озеленению?
— Ну! — сказал Драч.
— Вы создаете комиссии, а Курулин озеленяет. Это же ваши, насколько я понимаю, дела!
— Что озеленяет? Холмы? Так это блажь! — вскинул космы Драч.
— А парк?
— А парк — он школьникам дал команду, они и посадили!
— А вы за годы своего председательства такой команды дать не могли?
— Не мог! — разозлился Драч. В нем еще сохранилась шоферская злая ухватка. — Саженцы стоят денег! А бюджет поссовета, вам сказать, какой?
— Ну, значит, остановимся на этом: вы не могли, он может. Теперь об отце Курулина. Он по должности все же был не отец, а председатель завкома... И затем, насколько я знаю, из состава завкома его выводил не директор, а члены завкома. И я слышал, что за его вывод из состава завкома все они подняли руки, как один. И теперь скажите мне, пожалуйста: вы, товарищ Артамонов, член завкома?
— Я?.. Член завкома, — растерялся черноволосый Артамонов.
— Вы, Борис Камалович, член завкома?
— Глубоко берете, Алексей Владимирович! — резко сказал Камалов и оскалил желтые зубы. — Да, я член завкома. И Анатолий тоже член завкома, — кивнул он в сторону Грошева. — А вам интересно, почему... — сказал он с нажимом, приближая ко мне скуластое, недоброе, крутое лицо.
— Нет, — сказал я. — Вот это мне не интересно.
— Почему же это вам не интересно? — улыбнулся одними зубами Камалов.
— Потому что, когда говорят одно, а делают противоположное, — это слишком уж понятно. И, уверяю вас, ничуть не интересно.
— Зачем нас обижаешь? — бледнея, улыбнулся Камалов. — Считаешь так: за шкуру боимся?
— А как еще я должен считать?
Мне стало очень неуютно среди этих недобро напрягшихся мужиков. С минуту мы просидели в погребной тишине, а потом разом заскрипели под чугунными телами стулья, Камалов обидно засмеялся, а Анатолий Грошев потряс над столом массивной рабочей лапой, страдая за меня и пытаясь мне втолковать, что затон не Москва, где не усидел на одном месте, плюнул и пошел в другое, а тут идти некуда, а положение у каждого выстрадано, рабочими мозолями завоевано, заслужено, и если не стерпишь да сорвешься, да погонят, не глядя, какой ты хороший, даже свои скажут, что так и надо тебе, дураку, иди вон в баню кочегаром работай или хватай семью, уезжай!
— Из противотанкового ружья танки стрелял! — уличающе сказал мне, показывая на Анатолия, Камалов. — Как можно сказать: трус?!
— А вы кто такой, Алексей Владимирович?! — грубо осведомился, надвигаясь на меня, Артамонов. Я уже в чрезмерной близости видел его пористое, со сползающими щеками лицо.
— Нельзя так! — тяжело бухнул Драч. Он посмотрел на бутыль и опустил голову. Затем налил полстакана и выпил.
— На фронте легко быть смелым, — сказал мне через стол Анатолий. — Там требовалось быть смелым. А трусов и паникеров мы расстреливали на месте.
— А здесь требуется быть трусом. А смелых расстреливают на месте, — обнажил зубы Камалов.
— А может быть, в том-то и есть смелость, что рискуешь кое-что потерять? — спросил я.
— А сам-то смелый?
— Я?.. Да.
— Скромный! — захохотал и обнял меня за плечи Камалов.
— Ни одного вопроса теперь не решаю. Сижу. Храню печать, — сказал Драч.
Артамонов вскипел:
— А у меня половину молодежи выгреб! Стариков дал. А те болеют. А значит, откуда может быть план? А плана нет, что с таким начальником цеха делать?
— Такой начальник цеха надо гнать! — оскалился Камалов.
Артамонов замер громадной, носатой совой. Над бровями у него выступил пот.
— Уважаемый человек был! Лучший командир производства! — указал мне на него Камалов. — Теперь боится. Как можно так жить?
— Однако живете?
— Однако живем, — сказал Камалов. — Я тоже уважаемый человек был. Хороший командир производства был. Курулин пришел, пуговица меня взял: «Ты это чем занимаешься, Камалов? Пароходам хвосты крутишь? Кто это тебе такую должность выдумал, а?» Что думать? Камалов день и ночь на ногах — ничего не делает Камалов? Бездельник? Так? Теперь жду... Что будет с Камаловым?! Скажи: можно так жить?
— Другой бы сказал — ну и сказал! А Курулин сказал — что-то будет, — пояснил Анатолий. — А Камалов десять лет начальником рейда. Он же наш, Камалов, с тобой же, Алексей, рыбу мальчишкой на Волге ловил.
Так что же теперь смотреть, как Курулин раз-два расправится с ним?
— А что ты сделаешь? — сказал Камалов.
Все одновременно примолкли, и стало слышно, как шуршит раздуваемая ветром занавеска.
— А ведь Алексей Владимирович прав, — прервал свое долгое молчание Поймалов. — Не можете так жить — зачем живете?! — Он встал и прошелся по комнате, отводя рукой вздувающуюся занавеску. Потом остановился за моей спиной и осторожно положил мне ладони на плечи. Таким образом, мы уже как бы вдвоем формулировали решающий вывод. — Курулину надо помочь вернуться в Ленинград!
Поймалов чуть нажал ладонями мне на плечи, тем самым как бы подчеркивая, что сомнения отброшены и он рад, что мы вступили с ним в боевой союз. Я вытер платком лицо, закурил и бросил обгорелую спичку в блюдце.
— Там все-таки лучше, чем в затоне, — значительно улыбнулся Поймалов. И внимательно оглядел сотоварищей.
На лбу Артамонова выступил мелкий пот. Простое, цвета коры лицо Драча стало еще более черствым.
