Повесть о бедном солдате - Привальский Всеволод (электронная книга .txt) 📗
— Верите мне?
— Верим!
— Вот послушайте, что я вам скажу. По приказу Временного правительства позавчера была разгромлена редакция большевистской газеты «Правда». А за что, известно вам это?
Толпа угрожающе загудела, и чей-то звонкий голос крикнул:
— Давай, Федосеев, говори, чего там!
— А за то закрыли «Правду», за то разгромили ее редакцию, что нам, солдатам, говорила она чистую правду. А в чем она, наша солдатская правда, товарищи? Правда наша очень простая и всем понятная. Долой войну — это раз, землю крестьянам — это два. Верно я говорю?
— Верно! Правильно! Давай, Федосеев, шпарь дальше!
«Ловко! — думал Серников. — И до чего ж все просто да ясно, эдак и я мог бы».
— Но кое-кому эта правда не по вкусу, — продолжал Федосеев. — Например, господам офицерам да юнкерам. — Федосеев сделал паузу, чтобы переждать вновь возникший угрожающий гул. Бросив взгляд вокруг, он усмехнулся, заметив, как державшиеся кучкой офицеры, быстро переговорив между собой, поспешно ретировались. Ага, не понравилось! — И по приказу Временного правительства они позапрошлой ночью послали отряд юнкеров арестовать вождя большевиков товарища Ленина. — Толпа негодующе взревела, и опытный оратор Федосеев помолчал, нарочно давая накалиться страстям. — А себе в подмогу, — продолжал он, покрывая своим зычным голосом рев толпы, — взяли они кое-кого из самых темных, обманутых солдат.
— Да не томи ты душу, скажи, Ленина-то заарестовали али нет? — послышались крики.
— Нет, товарищи, к счастью, Владимира Ильича Ленина они не нашли.
— А кто из солдат ходил? Нашего полку, что ли?
— Были и нашего полку. Вот, например, Серников.
— Серников? Это какой же? — посыпались разноголосые вопросы. — Нет у нас такого, не знаем! Давай его сюда! Пристрелить гада!
Серников сильно испугался и с тоскою подумал, что и Федосеев, видно, его обманул и сейчас рассерженные солдаты сделают с ним что-нибудь ужасное, может быть даже убьют. Он хотел было выбраться, куда-нибудь скрыться, но было поздно: Федосеев, спрыгнув с ящика, подтолкнул Леонтия своей мощной ладонью вперед, проговорив:
— Да ты не бойся, браток, расскажи им все, как было.
Очутившись на ящике, Серников обмер, почувствовав, что слова выговорить не в силах. Солдатская толпа на мгновение притихла, потом разразилась удивленными возгласами:
— Тю! Это ж Недомерок!
— Вона что, у него, оказывается, и фамилия есть!
— Эй ты, вша окопная, как же ты посмел?
Но Федосеев уже поспешил на помощь испуганному Леонтию. Встав рядом с ним на ящик и подняв руку, он дождался, когда волнение немного уляжется.
— Товарищи! Вы не должны обижаться на Серникова, его ведь и самого обманули. Но он нам, то есть членам полкового комитета, сам все рассказал. Вы послушайте его. — И тихо Серникову: — Давай, браток, не тушуйся, дуй посмелее.
Серников набрал побольше воздуха, обвел глазами толпу солдат, смотревших на него уже без враждебности, скорее, с любопытством.
— Братцы! — начал он и остановился. — Братцы!.. — И вовсе смолк.
— Ты давай расскажи, как юнкера тебя обманули, — шепнул сзади Федосеев.
— Братцы! — снова начал Серников, умоляюще прижимая руки к груди. — Так я же обманутый. Всю жизнь меня обманывали. Вот, скажем, с Лукерьей как получилось. Потребовал ее, значитца, к себе господин управляющий… — И он, торопясь и не замечая одергиваний ахнувшего Федосеева, рассказал неожиданно притихшей толпе историю гибели своей жены.
В молчании придвинувшихся к нему солдат Леонтий угадал сочувствие, и, когда кто-то сокрушенно выдохнул «Да-а, паря, история!», он испытал сам к себе жалость и уже с полным доверием к слушателям принялся рассказывать обо всех остальных обманах, из которых состояла его жизнь.
Слушали его со все возрастающим вниманием и сочувствием: собственно говоря, все они были такими же обманутыми, все переживали истории, очень похожие на ту, которую сейчас выкладывал им этот солдат. А Леонтий говорил уже без удержу, свободно, точно с родными делился. Пересказав все свои беды, все горькие обиды, он во всех подробностях описал, как вместе с юнкерами искал Ленина.
— Стой, братцы, а ведь вместе со мною был Федот, нашего же полку солдат.
— Какой такой Федот? Подавай его сюда! — послышались возгласы. Леонтий вытянул шею, вертя головой, обшарил толпу и вдруг обрадованно вскрикнул:
— Да вон же он! Федот!
Солдаты повернулись к тому, на которого указывал Серников. И когда кто-то, удивленно ахнув, сказал: «Это ж Ставкин, нашей роты!» — толпа угрожающе двинулась на побелевшего Федота. И несдобровать бы Федоту, если бы не спас его неожиданно для самого себя Серников.
— Стой, братцы! — крикнул он. — Послушайте лучше письма, какие я захватил.
— Письма? Какие там письма? — послышались недоуменные возгласы.
Тут рядом с Леонтием опять встал Федосеев и, успокаивая толпу, рявкнул своим голосищем:
— А ну, тихо! Письма важные, солдатские письма к товарищу Ленину. Давай, Серников, читай.
Серников торопливо расстегнул гимнастерку, нательную рубаху и достал письма, которые еще ночью бережно спрятал на груди. Первым развернул он письмо, начинавшееся словами «Товарищу-гражданину господину Ленину». И вот вновь перед Серниковым знакомые строки солдатского письма, и от того, что теперь он произносит вслух эти простые, бесхитростные слова, у него возникает ощущение, будто это он сам вопрошает Ленина и ждет от него ответа. Его слушают с таким же напряженным вниманием, с таким же жадным интересом, с каким он сам впервые прочел эти письма, а взглядывая иногда на близстоящих, Леонтий видит то же ошеломление, какое ощутил и он. Когда он читал строки «солдат хотят уверить в том, что Вы — враг пролетариата, и подсовывают нам газеты, страницы которых пестрят нападками против Вас, и постоянно жужжат нам в уши, что Вы — враг народа и России», солдаты зашумели, подтверждая, что и им приходилось читать такое. Но когда он громко, даже с подъемом прочитал строчку «Только Вы один имеете сочувствие к настоящей свободе и сочувствие об измученных солдатах», толпа обрадованно взревела.
— Верна-а!
— Измучились мы до последнего!
— Долой войну!
— Пущай господа офицеры воюют, коли охота! Волнение солдат заключилось единодушным криком:
— Да здравствует товарищ Ленин!
А когда крики поумолкли, один чей-то голос негромко и с каким-то сомнением произнес:
— А как же насчет землицы?
На этот вопрос ответил Федосеев.
— С землей, товарищи, очень просто, земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает, в общем земля — крестьянам. Такова программа большевиков.
И опять толпа обрадованно взревела:
— Вот это дело!
— Правильная программа!
— Наша она, землица-то!
И вновь, едва — стихли крики, тот же негромкий голос спросил:
— А Ленин-то сам из каких будет, не из крестьян ли?
Федосеев опешил и даже зачесал в затылке.
— Врать не буду, чего не знаю, того не знаю. Только вряд ли, что из крестьян. Он, по-моему, из этих… как их… антилигентов.
— Барин, стало быть?
— Дурья башка, какой он тебе барин, ежели за трудящегося человека да за солдат горой стоит?
— Братцы, а давай и мы ему письмо напишем! — предложил кто-то.
— Верно!.. Письмо!.. Даешь!..
Через минуту тот же перевернутый ящик, только что служивший импровизированной трибуной, превратился в стол. Письмо писали долго, потому что в этом деле пожелал принять участие чуть ли не весь полк. Спорили, ссорились, кипятились, каждому хотелось выложить самое наболевшее. Письмо получилось длинное, в нем говорилось о множестве обманов, которые претерпели писавшие, и о самом главном обмане — войне, которую никаких сил нет уже терпеть. В нем выражалось полное сочувствие программе большевиков и задавался один единственный вопрос: когда эта программа будет осуществлена? Писали солдаты и о своем возмущении тем, что Керенский велел арестовать такого человека, который один «болеет за солдат всей душой и понимает нужду да беду крестьянскую», заверяли дорогого товарища Ленина, что весь полк за него горой и готов грудью встать на его защиту, «пускай только товарищ Ленин прикажет, они тотчас явятся, куда он велит, и будут его оборонять».
