Встреча с неведомым(изд.1969) - Мухина-Петринская Валентина Михайловна (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Отец твердо решил вторую экспедицию на плато оснастить самыми современными средствами передвижения и исследования. Была предварительная договоренность с Магаданом о предоставлении экспедиции специального вертолета. Начальник магаданского отделения аэрофлота Фоменко не отказывал предоставить вертолет, но лишь через месяц, по окончании весенней путины.
— Какое отношение имеет к нам путина? — возмутился отец. — Экспедиция не может ждать!
Ему резонно ответили, что вертолеты в данное время нужны для разведки рыбы и морского зверя, а также ледовой разведки. Есть еще один вертолетик «МИ-1», но он переброшен на прокладку телеграфного и телефонного кабеля в высокогорной местности. Через месяц-другой вертолет освободится, и тогда можно будет его передать в наше распоряжение.
Представляю, как отец взревел от этого «месяц-другой». Но он рассказывал, будто он сдержался и очень вежливо разъяснил, что «МИ-1» пригодится нам на плато и не через «месяц-другой», а самое большее через три дня, для исследовательских работ. Но доставить на плато восемь человек и довольно значительный груз вертолет «МИ-1» не сможет, так как поднимает всего двух-трех пассажиров. Для этой цели нам необходим «МИ-4» (десятиместный».
— Придется обождать, — хладнокровно ответствовал Фоменко.
Как отец ни возмущался, ничего не мог сделать. Он ежедневно, как на работу, ходил к девяти часам в аэрофлот и во все другие учреждения, могущие повлиять на упрямого Фоменко. Но Фоменко нудным тоном повторял:
— Вертолет будет после окончания весенней путины.
— Когда же она закончится, ваша путина? — орал отец.
— Весна в этом году поздняя, — неопределенно буркал Фоменко.
Женя Казаков, геофизик, предложил доверить переговоры ему, поскольку у него есть дипломатические способности. «Уж я-то договорюсь», — божился Женя. Переговоры поручили ему.
Он действительно договорился. Аэрофлот давал нам специальный грузовой самолет и восемь парашютов, по числу участников экспедиции. Они обещали выбросить всех нас вместе с нашим грузом прямо на плато.
Все заметно скисли, так как никто, кроме Жени, еще ни разу не прыгал с парашютом.
Женя стал уверять, что прыгать с самолета (на плато, усеянное острыми скалами!) совсем не страшно, и он «быстро научит». Все грустно молчали.
— А почему мы не можем, как все люди… путешественники, идти с вьючными лошадьми? — спросила с досадой наш географ Валя Герасимова.
Она только год как окончила Ломоносовский университет, и это была ее первая серьезная экспедиция (ездила лишь студенткой в каникулы на Саяны). Вале было двадцать четыре года, но никто не давал ей больше восемнадцати. Походила она на мальчишку: длинноногая, вихрастая, ловкая, глаза серые, озорные. Валя Герасимова — папина ученица, и он был о ней очень высокого мнения, мама удивлялась — почему. По ее мнению, это была самая обыкновенная девочка.
И в тот вечер, хотя отец несколько рассердился, ей он ответил с необычайной мягкостью:
— Конечно, по земле с вьючной лошадкой самое милое дело. Но ведь нам предстоит одолеть более тысячи километров гористой местности… Лошадь съест овса больше, чем сама сможет унести, и никаких подков не хватит. Я думал, нашей экспедиции хватило бы двух-трех рабочих, а тогда придется набирать еще. На плато мы проживем два года. Что же там будут делать эти рабочие? Отправить их одних назад я не могу: еще погибнут. К тому же, самое главное, мы упустим лето.
Валя внимательно, как хорошая ученица, выслушала отца и понимающе кивнула головой:
— Ну что ж, давайте приступим к изучению парашюта.
— Черт знает что! — фыркнула Ангелина Ефимовна Кучеринер.
Она была известный вулканолог, и в нашу экспедицию ее привлекла заманчивая мысль — изучить новый вулкан, расположенный совсем не там, где ему надлежало (по мнению геологов) находиться. Ей было лет под пятьдесят. Невысокая, худощавая, восторженная и желчная в одно и то же время — когда рассердится, шипит как гусыня. Папа говорил, что она бо-ольшой ученый! И человек кристально честный, принципиальный, справедливый, но с невозможным характером. Мне она сначала не понравилась. Может, потому, что, увидев меня в Магадане, она с сомнением покачала головой и пробормотала: «Возись с ним потом! Черт знает что!»
И хотя я сам считал, что незачем меня тащить в Заполярье, но почему-то мне стало обидно. Мы с папой прошли пешком вдоль всей Ветлуги, и ничего он со мной не возился. Правда, Заполярье — не Ветлуга, но как бы туго мне ни пришлось, «возиться» со мной я никому не позволю. Вытерплю все, что выпадет на мою долю. И докажу этой ученой гусыне…
— Что же мы предпримем? — сказала мама задумчиво. — А что, если завтра к Фоменко схожу я?
Отец пожал плечами. Ужасно он был зол и не в духе.
Вот в этот момент и принесли телеграмму. Мама расписалась и, когда почтальон ушел, прочла ее тут же, стоя у двери. Каждый невольно взглянул на маму, но она ничего не видела. Медленно спрятав телеграмму в карман платья, она подошла к окну и стала смотреть на улицу, где, несмотря на поздний час, было светло как днем. В Магадане были тогда белые ночи.
Все молчали, отец был раздосадован, даже я почувствовал какую-то неловкость. По счастью, пришли рабочие экспедиции. Пока их было двое, оба пожилые.
Бехлера Бориса Карловича, нелюдимого, угрюмого, но крепкого еще мужчину, наняли в Магадане, а Фома Сергеевич Селиверстов ехал с отцом из Москвы. Селиверстов пришел к отцу по рекомендации Кучеринер, высказанной по телефону в самой настойчивой и категорической форме. Отец всегда подбирал рабочих в Сибири из местных жителей, но не решился отказать Ангелине Ефимовне.
Селиверстов и Бехлер сообщили, что пришел пароход с последним грузом экспедиции. Мама спохватилась и стала угощать их чаем, но была рассеянна. Скоро все разошлись по своим комнатам, договорившись, что с Фоменко еще попытает счастья мама.
Когда все ушли, папа и мама приказали мне ложиться спать, из чего я заключил, что предстоит интересный разговор, и навострил уши.
Папа, все хмурясь, открыл окно — проветрить. Мама постелила мне постель на диване (в номере было только две кровати), и я, мигом нырнув под одеяло, сразу сделал вид, что сплю.
— Вот, Дмитрий, прочти… — Мама протянула отцу телеграмму.
Она уже переоделась в старый шелковый халатик, который носила еще дома, и теперь задумчиво сидела на своей кровати.
Отец прочитал телеграмму, бросил ее на стол и зашагал по комнате. Потом сел рядом с мамой и обнял ее за плечи.
— Знаешь, Лиля, иногда я кажусь самому себе негодяем! — горячо произнес он. — Если бы не я, ты давно уже была бы заслуженной артисткой…
— Я не честолюбива, дело не в этом…
— Я понимаю. Но у тебя, говорят, большой талант. Давай обсудим, Лиля… Может быть, тебе надо принять это предложение?
— А ты?
— Что я… Я хочу лишь одного: чтоб ты была счастлива.
— Вот именно. А буду ли я тогда счастлива?
Пока папа терпеливо ожидал, а мама думала, я от ужаса закрыл себе ладонью рот, чтобы не ойкнуть: что будет со мной, если она уедет?
Конечно, я был бы рад, вернись мама на сцену… А как бабушка была бы счастлива! Но мое положение, если мне даже предложат вернуться с ней в Москву (в чем я сильно сомневался)?.. Ведь мне самому просто неловко будет… дезертировать. Нет, теперь я обречен пробыть с этой экспедицией целых два года. Без мамы… Я даже вспотел под одеялом. Мне, что называется, небо показалось с овчинку.
— По-моему, ты должна принять это предложение, — упавшим голосом произнес отец. — Разлучаются же другие… Ведь это очень редко, когда в экспедицию отправляются муж и жена…
— Да еще вместе с детищем, — рассмеялась сквозь слезы мама. — Нет, Дмитрий, ничего из этого не получится… Буду умолять Фоменко доставить меня на вертолете. Или сбросить на парашюте. — Она опять рассмеялась.
У нее был удивительный тембр голоса — как бы прохладный и вместе с тем проникновенный. Ни у кого я до сих пор не встречал такого голоса — совсем особенный. Это все говорили.
