Вызов на дуэль - Мошковский Анатолий Иванович (книги серии онлайн .TXT) 📗
Потом мы оделись и стали карабкаться в гору.
Обида моя давно прошла. Мне даже стало хорошо: я казался себе лихим, великодушным, храбрым парнем, который увидит не только Москву и побывает не только на Красной площади… И когда мы взбирались по особо крутому склону Успенки, я с удовольствием подавал Москвичу руку и тащил его вверх.
Снегирь
Я бегал по Успенской горе на лыжах, спускался вдоль заснеженных лип и вдруг увидел впереди мальчишек.
Гневными жестами требовали они, чтоб я свернул в сторону.
Я сделал полукруг и тихо подъехал к ним. Мальчишки были незнакомые. Они ловили птиц. Из-за стволов лип они поглядывали на западни, пристроенные под обрывом, в обледеневших кустах сирени. В них, в этих западнях, красными огоньками прыгали снегири.
— Поймались! — шепнул я. — Что ж вы не берете их?
— Заткнись! — буркнул старший в огромной, облезлой, похожей на воронье гнездо папахе и надвинул мне на глаза ушанку.
Я не обиделся: вопрос, наверно, был глупый.
Уперев в грудь палки, я стоял возле них и наблюдал.
— Это для приманки, — вполголоса объяснил мне мальчишка с вороньим гнездом на голове.
— А-а-а… — сказал я.
В этот день я едва не опоздал в школу. К тому же не сделал примеров по арифметике и не выучил урока по географии. Зато вечером насел на маму: просил деньги на западню. Я клянчил их долго и нудно, говорил, что отныне в любую погоду буду на свежем воздухе и стану краснощеким и здоровым, что изучу повадки всех птиц и обязательно поймаю уйму синиц, снегирей, щеглов, и они с утра до вечера будут веселить ее своим пением. А без западни жизнь не в жизнь…
Получив деньги, я поехал на базар и привез оттуда прекрасную западню-двухкрылку со снегирем внутри. Двухкрылка — это вот что: по двум концам клетки с подсадным снегирем в середине есть два отделения с откидной стенкой; стоит снегирю прыгнуть на специальную палочку — она падает, стенка захлопывается. При особой удаче можно поймать сразу двух: по снегирю в крыло.
Я вез западню в трамвае и все смотрел, как внутри прыгает снегирь, толстоклювый, пушистый, с красной грудью. Карманы моего пальто были набиты кормом — очищенной рожью и коноплей. Кое-как пообедав, я сразу же помчался с западней на берег Двины. Хвост из пяти приятелей тащился следом.
— Только тише. — Я приложил к губам палец. — Птицы — они хитрые, издали чувствуют опасность.
Был сильный мороз, от дыхания шел пар, и кончики пальцев в варежках мерзли.
Я шел по краю обрыва, зорко оглядывал липы и кусты в сугробах. Я знал, что птицы любят лакомиться семенами липы — крошечными шариками, по два, по три прикрепленными к тонким усикам.
На липах чирикали воробьи — и ни одной настоящей певчей птицы. Приятней всего было бы поймать щегла — прекрасно поющую птичку с красными щечками. На втором месте шел снегирь, а уж на третьем — неугомонные желто-серые синицы. Воробьи в счет не шли.
Где же певчие? Куда попрятались? Ничего! Сразу слетятся на призывы подсадного…
Я приглядел хорошее местечко в кустах, утопая выше колен в снегу, снес туда западню, раскрыл крылья, насторожил палочку и подсыпал зерна.
— Смотри у меня — свисти, сзывай, — приказал я снегирю и по своим же следам полез вверх.
Мальчишки ждали меня возле лип. Было тихо и очень холодно. На кустах и в сучьях деревьев остро блестел иней. Я выглядывал из-за ствола. Мой снегирь работал исправно: четко выделялся на снегу, прыгал в западне и даже посвистывал своим дрожащим снегириным свистом. Вытянув трубочкой губы, я подтягивал в помощь ему.
Птиц не было. Ни мои посвистывания, ни конопляные зерна не могли привлечь их. Один за другим покидали меня промерзшие мальчишки.
Скоро я остался один. Снег, попавший в валенки, начал таять, и пальцы ног заныли.
Военный, прошедший мимо, сказал:
— Мальчик, у тебя нос побелел, три — отморозишь!
Я потер снегом нос.
Птиц не было.
Зато становилось все холодней. Я приплясывал, хлопал рука об руку, поглядывая на снегиря. Он чувствовал себя куда лучше, чем я.
Стало смеркаться. Я пошел домой. Одной рукой тер нос, второй за колечко нес западню. Ноги и щеки одеревенели.
Мама обратила внимание на мой кашель.
— Это я еще утром простыл, — сказал я.
Я ужинал и смотрел, как снегирь клюет коноплю и, закидывая головку, пьет воду из стеклянной баночки.
Я промерз, устал и клевал носом над учебниками. Кое-как осилив географию и русский, пошел спать. А на следующий день я снова дежурил у старых лип. В ветвях я заметил трех снегирей — они были сыты семечками липы и не желали ловиться. До покупки западни я видел в кустах целые стаи этих птиц. А теперь…
Пять дней мне не везло, пять дней мерз я у Двины, тер нос и щеки. Пять дней я ничего не читал, не ходил в кино, не бегал на лыжах и получил два «поса» — посредственно. Пять дней видел я во сне всех певчих птиц нашего края и страдал из-за собственной бездарности.
Но за пятым днем шел шестой…
На шестой день я услышал сухой стук и увидел в западне второго снегиря. Он метался в ней, надеясь вырваться. Через кусты и сугробы бросился я к нему. Схватил западню и, забыв спустить с завода второе крыло, помчался домой.
Это была одна из величайших побед в моей жизни: поймал! Кто теперь посмеет сказать, что у меня нет терпения и ловкости?! Кто? Он был не куплен, это был мой, мой снегирь!
Ребята приходили посмотреть на него. Я пересадил его в центральную, более просторную часть западни, и снегири сдружились. В солнечные дни, когда у птиц было особенно хорошее настроение, я тащил маму от кухонной плиты, от борща и котлет, послушать их пение…
Я аккуратно чистил клетку от помета и перышков, подливал в баночку воды, подсыпал корма. Снегирям жилось хорошо, и полной неожиданностью была смерть одного из них, того, которого я купил с западней.
Отравился? Умер от какой-то снегириной болезни? Или от старости?
— От тоски, — сказал отец. — Ему летать хочется, а ты его за решетку.
На дворе уже стоял март, и оставшийся в одиночестве снегирь как-то погрустнел, смолк, замкнулся в себе. Ни разу больше не слышал я его пения. Нахохлившись, сидел он на жердочке и тосковал. Надвигалось тепло весны, и ему пора было возвращаться на север.
И я решил выпустить его.
Открыл дверцу западни, распахнул форточку на кухне.
Снегирь покосился на дверцу, спрыгнул с перекладины, высунул наружу голову и вышел из западни. Сел на бельевую веревку, огляделся. Заметив открытую форточку, перелетел на нее и посмотрел во двор. Там еще стояла зима — снег и голые деревья. Он смотрел туда и не решался улететь. Разучился? Отвык от морозов и опасностей? Пристрастился к готовым зернам и воде?
С огорчением смотрел я на него, моего снегиря.
— Улетай, улетай к товарищам! Ну?
Снегирь не улетал. Это я его сделал таким.
Я подошел к форточке, громко щелкнул по ней, и снегирь исчез.
Скоро я подарил кому-то западню и никогда больше не ловил птиц.
Людка
У Людки был острый носик, косы и слегка распущенная на лбу челочка. Я терпеть ее не мог. Когда она проходила по коридору, тонконогая и худенькая, я всегда норовил поставить ей подножку. Но Людка держала ухо востро, перепрыгивала ногу или останавливалась как вкопанная и с укором смотрела на меня. Я ненавидел ее взгляд с хитрым прищуром, ее глаза, широкие и синие. Смотрела Людка весело, открыто и выводила меня из себя.
— Проваливай, чего уставилась!
— Хочу и смотрю.
Я устрашающе выдвигал нижнюю челюсть, шел на нее с растопыренными пальцами, и Людка с визгом убегала.
Но все-таки моя взяла: бежала она как-то с картой по коридору и наткнулась на незаметно выставленную ногу, споткнулась и… и распростерлась на полу. И заревела. Уж очень сильно ушибла коленки. Я схватил ее за локти и приподнял:
