Утро года - Урманов Кондратий Никифорович (читать книги онлайн регистрации .TXT) 📗
ЖИЗНЬ
С вечера я почувствовал себя плохо: болела голова, по временам знобило. Предполагая приступ малярии, я проглотил сразу две порции хины и, забравшись в палатку, уснул.
Утром я слышал, как товарищи, собираясь на зарю, переговаривались.
— Надо разбудить его… — говорил Ваня.
А Саша возражал:
— Нет, нет… пусть отлежится… Это такое дело… Я вот еще полушубком его прикрою…
Сердечный поступок товарища тронул меня. Мне хотелось обнять его, но почему-то всегда так случается: из-за ложного стыда — показаться наивным и смешным — заглушаешь в себе высокое чувство благодарности.
Я слышал, как они дружно всплеснули веслами, и… мне вдруг показалось, что я сам плыву по обширному, чистому плесу озера Песьяно. Вода плотная и какая-то вязкая; перед носом лодки, на дугах волны, то расплываясь в улыбку, то вытягиваясь, качается хмурое, желтое лицо луны. Свет призрачный и неверный, только черные тени от высокого бора четкой изломанной линией колеблются на воде. Я плыву, и луна плывет. Потом лодка понеслась быстрее, словно ее подхватило бешеное течение, сердце замерло, и… я проснулся.
Душно. Я сбрасываю с себя шубы и на четвереньках выползаю из палатки.
Над Чуманским бором поднялось солнце и, казалось, успокоило все в природе: скатились тучи за дальний горизонт, утихли ветры, и обогретая земля предстала обновленной и яркой в своей молодой зелени.
Еще вчера все цепенело от холода. Небо клубилось тяжелыми тучами, куражливый ветер налетал на кудрявые сосны, на голые березы и осины, мял буйной силой кусты черемухи и тальника, окружавшие наш остров, и словно говорил:
— Да проснитесь же вы!..
А сегодня — бор закурил благоуханные смолы, тальники выметнули темно-желтые метелки, тонким ароматом тянет от развертывающихся почек смородины, — все это случилось потому, что солнце обласкало землю.
И я, согретый его живительным теплом, сижу на пеньке, слушаю многоголосое пение птиц и присматриваюсь ко всему, словно вижу в первый раз.
Вода на озере будто посветлела и ожила чем-то похожим на тысячи веселых улыбок. Между Чуманским бором и круглым колком высокого осинника я, как в ворота, вижу в синей дымке далекий заобский бор. На всем этом пространстве, до Оби, не найти сейчас ни любимой реки Уень, ни знакомых озер — все залито полой водой. Над этой обширной поймой то и дело тянут стаи уток, многие из них появились здесь на свет, а сейчас не могут узнать свою родину — так много воды.
На десятки километров раскинулась эта пойма по левобережью Оби. По кустам, на полоях, в наспех сделанных шалашах сидят на “птичьих дорогах” охотники, выбросив впереди себя деревянные чучела, и громом выстрелов встречают доверчивых птиц. В отдалении эти громы никого не пугают, и жизнь идет своим чередом.
Товарищи мои еще не вернулись с зари, нет и рыбаков, живущих с нами на острове. Но я не одинок на этом маленьком клочке земли. Вокруг меня шумит жизнь, идет большая сложная работа.
Вот на рыбачьей избушке собирается стайка щеглов — все самцы; они, как воришки, подлетают тихо, незаметно и, опустившись на крышу, начинают торопливо и усердна теребить нитки старых заброшенных вентерей — строительный материал для гнезд. Вентери уже отслужили человеку и больше не нужны, но я, для порядка, все-таки говорю щеглам:
— Вы что делаете, озорники?
Они недоуменно поднимают пестрые головки с полными носами натеребленного волокна и невинно так:
— Пить-пить?..
Будто спрашивают:
— А что, разве нельзя?..
И, не дождавшись моего ответа, срываются табунком и летят в лес, к своим гнездам. Вскоре они возвращаются и так же тихо и молча продолжают разрушать старое, чтобы строить новые гнезда.
Щеглы — наши гости, часто они услаждают нас своим пением; но на нашем островке есть и постоянные жители. Вот на вершину старой засохшей осины, стоящей влево от избушки, в мочажине, садится дикий голубь и сейчас же начинает надувать зоб — ворковать. По-видимому, он живет недалеко в бору и очень любит нашу осину. Но не успел голубь вывести и двух колен своей несложной песни, как из кочек, среди которых стоит осина, взмывает вверх бекас — эдакое серое долгоносое существо.
Бекас, вероятно, не думал нападать на голубя, его трудно было заподозрить в такой храбрости, но еще меньше ее оказалось у гостя — он не выдерживает “натиска”, срывается с ветки и плавно летит в бор с таким важным видом, будто он и в самом деле никого не боится на свете.
Длинноносый хозяин усаживается на ту же ветку, на которой только что сидел голубь, и сейчас же объявляет во всеуслышание:
— Хо-чу ле-чу… хо-чу ка-чу…
Куда он собирается “катить”, — неизвестно. Он все утро, с ранней зари, только и делает, что “катается”: заберется на огромную высоту, сложит крылышки и, падая, производит такой звук, как блеяние ягненка. И в народе о нем говорят:
— Барашки заиграли, холода угнали…
Пока я наблюдаю за бекасом, на вторую осину, стоящую недалеко от палатки, садится пара небольших птиц. Что это за птицы? Где они? Сели — и исчезли…
Я пристально вглядываюсь в каждую веточку, осина еще не оделась трепетным листом, и трудно на ней укрываться. Но птиц нигде не видно. Между тем я видел ясно, что они сели. Я ощупал осину взглядом сверху донизу. Здесь, в двух метрах от земли, маленькое дуплышко, и в нем сидит трясогузка на четырех маленьких синеватых яичках.
Гнездо она строила с нашим приездом. Тогда у нее был друг. Он заботился наравне с ней, но вот уже несколько дней мы его не видим. Что с ним? Может быть, он погиб в лапах хищника?
Теперь трясогузка одна.
Незаметно между нами завязалась дружба. Во время завтрака или обеда она изредка покидает гнездо и ходит вокруг нас — тонкая, изящная, с серенькой головкой и черным нагрудничком. Мы бросаем ей кусочки рыбы, крошки хлеба, но она, кажется, не ест нашей пищи. Может быть, ей просто хочется поговорить с хорошими людьми, побыть возле них.
Когда подходишь к гнезду, она вылетит, сядет рядом на ветку и “плись-плись”… Как будто говорит:
— Я маленькая, не обижайте меня, пожалуйста…
Я вижу: она сидит в гнездышке и будто дремлет; ее маленькая серая головка опущена, кругом покойно и тихо. Сердце отдает тепло тем, кто заставил ее покинуть цветущий юг; тысячи километров она летела через степи и горы к себе на родину, чтобы здесь вывести и вырастить своих деток.
Все ради них…
Но вот она вздрогнула, беспокойно завертела головкой. Что с ней?
Неожиданно я замечаю: две серые птички быстро-быстро бегут по стволу осины вниз головой, к гнезду трясогузки. Их окраска настолько похожа на цвет коры осины, что их трудно было бы заметить, если бы они сидели спокойно. Это поползни. Ловкость и способность бегать по стволу дерева в любых направлениях и быстрота, с которой они приближались к дуплу, поразили меня.
Я не успел еще осознать всего, как они стремительно напали на трясогузку, выбросили хозяйку из гнезда и начали разорять его.
Трясогузка сейчас же бросилась ко мне. У нее не было сил бороться с этими сильными птицами.
— Плись-плись… — жаловалась она. — Что же будет с моим гнездом? Я маленькая, защити меня…
— Да, это непорядок!.. — говорю я и, схватив палочку, бросаю в поползней. — Ах вы, нехорошие! Я вот вас!
Но они ничего не боятся, словно прилипли к осине и продолжают свое дело. Тогда я вскакиваю, подхожу к дереву и десяток раз бросаю всем, что ни попадает под руку.
— Ишь вы, сами не хотите делать гнездо, на чужое позарились!.. Нет, нет, так дело не пойдет!..
Их смелость удивляет меня, брошу палочку — отбегут на полметра и ждут — не уйду ли я?
Пока я воюю с поползнями, трясогузка уже порхнула к своему гнезду. Она верит мне и не боится, что я бросаю палками. Это не в нее.
Больших трудов мне стоило прогнать поползней с осины. Они хорошо умеют прятаться за ствол дерева. Спрячутся и выглядывают оттуда, ждут. Только убедившись, что у трясогузки есть защитник, они улетели.
