Великое противостояние - Кассиль Лев Абрамович (книги без регистрации .txt) 📗
— Я бы с удовольствием, моя милая юная гражданочка, но у меня пропуск только на себя. Вряд ли что выйдет.
— Ничего, вы попробуйте. Они вам поверят. У вас очень вид авторитетный.
Он засмеялся, поглядывая на меня сверху.
— А мы что же, значит, путешествуем не на законном основании, видимо? — спросил он.
Я насторожилась и даже отодвинулась чуточку. Еще цапнет сейчас и отведет куда надо.
— Ничего подобного, — сказала я. — Просто я отстала от своих. Папа и мама прошли. А я, понимаете, тут в темноте…
— Уж эти мне папа и мама! — сказал моряк. — Бросили дочку в темноте на произвол судьбы… А может, дочка их бросила? Ну, будет вам сочинять! Удрали, наверно?
Я промолчала. Ну что я ему буду врать, действительно! Лицо у него было доброе. Я тихонько сказала:
— Ну, проведите, пожалуйста. Я с военным эшелоном приехала, и пришлось слезть, потому что его на станции поставили. Вот мое удостоверение ученическое.
— Ладно, попробую, — добродушно согласился он, возвращая удостоверение.
До нас оставалось не более трех человек, и я прямо умирала от волнения. В это время командир, проверявший пропуска, сказал гражданину, стоявшему впереди нас с мальчиком лет четырнадцати:
— Позвольте, этот пропуск на вас, а где пропуск на мальчика? Нет, уж, он достаточно большой. Попрошу вас отойти в сторонку. Нет, не могу пропустить. Гражданин, я вам ясно сказал: отойдите пока в сторонку.
Плохо дело. Я посмотрела на своего покровителя. Он — на меня. Потом он развел руками. И я отошла от барьера.
Некоторое время я слонялась в толпе по залу. Настроение у меня было самое плачевное. Ну действительно: добраться уже до Москвы, быть в самом городе и все же оказаться как бы за его чертой! И подумалось только: вон там, за этой стеной, — Москва, Комсомольская площадь, знакомые улицы. Тысячи километров проехала, а на последних метрах споткнулась и застряла.
Около меня стоял какой-то мальчишка. Он с любопытством следил за тем, что происходит возле прохода, где проверяли пропуска. Парень был, видимо, московский, бывалый. А на свете нет такого места, из которого бы не вылезли или куда бы не нашли хода московские мальчишки.
Я спросила его:
— Слушай, парень, тут другого хода нет?
— А ты что, без пропуска? — Мальчишка внимательно оглядел меня. — Ну, давай за мной. Не подходи только, виду не показывай, иди сторонкой, а то еще заберут. Под скамейками полезешь?
— Под скамейками?
— Ага… Ты пролезешь, ты не толстая. А то тут одна тетенька полезла да и застряла. Я ее еле обратно вытягал. Еще меня ругала, дура толстобокая.
Он еще раз деловито осмотрел меня и даже кругом обошел.
— Нет, определенно просунешься, — сказал он, отвернувшись и делая вид, что разговаривает сам с собой и не имеет ко мне никакого отношения. — Вон, гляди, — да не на меня! — туда гляди… вторая скамейка от стены, где одна доска отскочила. Вот туда и лезь. Я стану, загорожу.
Лезть мне было все-таки страшновато. Да и совестно как-то — все-таки уж не маленькая девчонка, взрослая девушка. Я спросила мальчишку:
— А сам ты что не лезешь? Или у тебя пропуск есть?
— Я еще третьего дня пролез… А сегодня это я сестренку встречаю. Только, кажется, не приехала. Ну, подожду еще, а потом и сам обратно полезу. Я уж третью ночь лазаю, все встречаю…
И я полезла. Пришлось для этого лечь на пол плашмя. Скамейки были очень низкие. Я вполне сочувствовала той толстой тетке, которая застряла тут до меня. Вещи мешали мне двигаться. Кафельный пол был холодный и, как мне казалось, мокрый. Пахло карболкой. За первой скамейкой оказалась вторая, за ней — третья. Тут было сдвинуто несколько рядов. Добрых десять минут ползла я на животе, извиваясь между ножками, под этой проклятой баррикадой. Видели бы меня в эту минуту мои пионеры!..
Но вот впереди посветлело, близко, у самой моей головы, зашаркали ноги в сапогах, валенках, галошах. Кто-то остановился в валенках, всунутых в большие, растоптанные боты, у самого моего носа и стоял не двигаясь. Я подождала минутку, другую. Оползти их сбоку было невозможно — мешала ножка скамьи. Вот еще беда, на самом деле! Долго они будут тут стоять? Я не знала, как быть. Может быть, постучать в бот и попросить отойти? Боты имели очень мирный, штатский вид, совсем не военного образца. Но все-таки кто их знает, что там над ними дальше…
Я выглянуть не могла. Тут я вспомнила, что у меня в пальто есть яблоко, которое мне дал Амед. Жалко было с ним расставаться, да что делать! Я достала его — а это тоже было дело нелегкое в моем положении — и, протянув руку из-под скамьи, легонько бросила яблоком в правый бот. Яблоко тихо откатилось, и сейчас же толстая рука в стеганом рукаве опустилась сверху, подхватила мое яблоко, боты задвигались, и я услышала низкий бабий говорок: «Ишь, гляди, яблочки кто-то рассыпал». Теперь бояться было нечего, я стала выползать из-под скамьи, бесцеремонно похлопав ладонью по ботам, чтобы они дали мне дорогу. Один бот взлетел кверху. Потом поднялся второй. Я ничего не понимала: что это, моя баба с яблоком в воздух взлетела, что ли?
Но тут прямо надо мной, заглядывая под скамью, очутилось сморщенное старческое лицо. Очень смешно было видеть снизу, перевернутым, это лицо — волосатые ноздри, загнувшуюся вперед бороду и обвисшие болтающиеся усы.
— Это там кто? — спросил сверху старичок.
— Это тут я.
— Ишь где пристроилась! Ну, вылезай, коли выспалась.
Старичок, оказывается, лежал на скамье, поджав ноги в ботах. И я вылезла. Болели локти и колени, вся я была вымазана чем-то пахнувшим больницей. Я вытащила из-под скамьи свои вещи и огляделась. В двух шагах от меня рослая баба в стеганке с хрустом ела мое яблоко.
Ну, теперь всё. Я бодро зашагала к выходу. Сейчас я выйду в Москву.
Но когда я уже была в дверях, дорогу мне вдруг преградил красноармеец с красной нашивкой на рукаве. На нашивке были две буквы: «К. П.».
— Куда идешь? Стоп!
У меня опять оборвалось сердце.
— Пропуск есть? Все пропало…
— Товарищ, у меня…
— Чего у тебя? Раз ночного пропуска нет, жди комендантского часу.
— А когда это?
— С пяти часов. А до этого ходу по городу нет. Осадное положение, — сказал патрульный.
Тут только я заметила, что все стоят в зале, чего-то ожидая. Никто не выходил. Все ждали утреннего комендантского часа.
Глава 21
На осадном положении
Как тиха и пустынна Москва! Ни души на улицах.
Я выхожу из подъезда вокзала. Пять часов утра на слабо светящихся вокзальных часах.
Тихи и безлюдны улицы. Нигде ни огонька. И ни одного прохожего. Словно город опустел, как я представила себе тогда на островке, когда мир вокруг нас погасил все свои огни.
Гулко раздается стук моих каблуков по панели.
Но нет, он не безлюден, мой большой город. Вон на углу там зашевелились две темные тени, и на мгновение вспыхнула прикрытая сверху ладонью спичка и отразилась в плоском лезвии штыка. А на перекрестке мерно похаживает фигура в плащ-палатке. И под полой ее зажегся зеленый свет. Проехала через улицу грузовая машина с полупритушенными сиреневыми фарами.
И постепенно огромная теплая радость разливается по всему моему существу. Москва! Я вдыхаю сырой, холодный утренний воздух, пахнущий бензином, слегка отдающий гарью очага, — где-то, должно быть, затопили печку. Нет, ты жива, моя Москва! Дымишь и дышишь, ты только притаилась. И вот я иду по Москве. Мне хочется закричать во все горло, чтобы знали все о моем возвращении. И желание это так велико, что я тихонечко шепчу про себя: «Ура!.. Я иду по Москве… Здравствуй, Москва! Это я! Ура!»
Идти мне далеко, вещи оттягивают руки. Я останавливаюсь, перевязываю узлы полотенцем и взваливаю их себе на плечи. Вот так легче. И снова я шагаю по черным московским улицам. Мне никогда не приходилось ходить так рано по Москве. Да и была разве она такой прежде? Я с трудом узнаю улицы в этой кромешной тьме. Сейчас надо подняться к Красным воротам, потом повернуть налево и по широкой Садово-Земляной улице пройти мимо Курского вокзала, Воронцова Поля, а потом спуститься к Яузе, там будет высокий мост. А затем подъем в Таганку. Дальше — Краснохолмский мост, Москва-река и на той стороне набережной — наши новые дома. Как приятно, что я все это знаю, что мне все это знакомо! Я даже рада, что мне надо долго идти по городу, что никого нет кругом.
