Из Гощи гость - Давыдов Зиновий Самойлович (книги онлайн полные версии TXT) 📗
— Пуще ты псаря, таракана гнусней, оттого что дурак! — топнул ногою Рубец.
— Хотя бы умереть, не спущу сынчишке боярскому!.. — завопил, забарахтался в руках стрельцов приведенный к крыльцу драчун.
— Вкиньте его в тюрьму, стрельцы, — процедил сквозь зубы Рубец. — А коль он вздумает шуметь, вбейте ему в глотку кляп. И других також: по тюрьмам раскидайте.
И он стал подниматься наверх, кусая себе губы от гнева и стыда.
— Видал? — молвил он князю Ивану, вышедшему из сеней на крыльцо. — Ну, гляди, гляди-наглядись… А еще называются стольники!..
Они вошли вместе в сени и остановились в дверях, обернулись на не прекратившийся еще шум, стали глядеть, как стрельцы гоняются по двору за стольниками, кинувшимися врассыпную.
— То правда, — молвил задумчиво князь Иван. — Не по породе, а по разуму и по делам надо жаловать на боярство, и на воеводство, и на стольничество…
— То так, Иван Андреевич, — согласился Рубец. — То так.
Двор опустел. Разбежались стольники. Остался только один, стоявший все время в стороне, под окнами дворца. Он огляделся, расправил плечи, тряхнул головой и пошел к воротам.
— Стой! — окликнул его с крыльца Рубец. — Кто таков?
— Стольник государев, — ответил тот и снова повел богатырскими плечами, точно тесен ему был кафтан на плечах.
— Знаю, что стольник, не боярин думный. Прозванье твое как?
Стольник оглядел Рубца с головы до ног, с ног до головы и молвил:
— Князь Димитрий княж Михайлов сын Пожарский.
И зашагал к воротам, держа одну руку за поясом, широко размахивая другой.
— Эй, стольник! — крикнул ему Рубец.
Но стольник был уже за воротами и шагал по улице.
XXVIII. Все обошлось
Пан Юрий Мнишек пробыл у царя с час. Старику ломило поясницу с дороги, и он отъехал на свое подворье, окруженный чванливыми приспешниками, сопровождаемый гусарами своими в белых, расшитых серебром магерках. А князю Ивану еще предстояло в тот день следовать за государем в Вознесенский монастырь, куда поехал Димитрий навестить вдовую царицу, великую инокиню Марфу Федоровну. Только под вечер вышел князь Иван за дворцовые ворота, где весь день прождал его с оседланными конями Кузьма. За долгий день и кони застоялись, и Кузёмка измаялся, и князь Иван притомился. Все они рады были пуститься по обезлюдевшим улицам мимо запертых лавок на Чертолье, домой.
Подъехав ко двору своему, князь Иван услышал говор за тыном, протяжную речь нараспев, восклицания и вздохи. И, поднявшись в стременах, князь Иван увидел в щель: в глубине двора, у поварни, сидит на бочечке Аксенья; а вокруг Аксеньи расселась вся княжеская челядь — дворники и работники, Антонидка-стряпея, бабы-курятницы и бабы-портомои. Аксенья раскачивается, поет, бабы ахают, мужики слушают и диву даются.
— Что такое?.. — молвил князь Иван в недоумении, но тут Кузёмка захлопал плеткой в ворота.
— Гей-гей, отворяй, не мешка-ай! — стал он кричать, принявшись выстукивать и рукоятью плетки в тесовые створы.
И князь Иван приметил, стоя в стременах, как вскочили его челядинцы с земли, как бросились они к своим избам сразу, Аксенья в поварню вошла, Антонидка вслед за нею и бочечку туда вкатила. Только конюх Ждан и затопал к воротам отворять их хозяину-князю.
На дворе было пусто. Издали пялились в голубые сумерки тусклыми своими бельмами окошки избушек, затянутые бычьим пузырем. Князь Иван спешился и пошел уже наторенною в пробившейся траве дорожкою к хоромам. Не зажигая огня, присел он в покое своем у раскрытого окошка и увидел, что снова сбредаются к поварне мужики, бабы идут, уточкой переваливается раздавшаяся Матренка, плетется за нею и Кузьма, дожевывая на ходу наскоро перехваченный кусок. И опять бочечку выкатила стряпея, и Аксенья на бочечку присела. Князь Иван поднялся с места и, не замеченный никем, вышел на крыльцо.
Первые квакухи, видимо, только пробовали голоса на озерках за Чертольем. Бесшумно, тише шагов кошачьих, пропархивала временами мимо летучая мышь. Снизу явственно слышен был голос — женский, грудной, певучий:
— Великая же река Обь устьем пала в море-океан. А Русская земля осталася позади, и не видать ему Руси за Каменем-горой. И встосковалось его сердце по Русской земле. «Боже, говорит, милостивый спас! Сколь ни ходил, сколь травы ни топтал, краше Русской земли в целом свете не видал».
Князь Иван напряг глаза, вгляделся: да, это девка Аксенья говорит… Кому же, кроме девки этой? Не водилось на хворостининском дворе бахарей досель. А девка и дальше — раскачивается на бочечке, не говорит — поет:
— С вечера выпадала порошица перва; укинулись долу синие снеги. И пошла из-за лесу поганая орда на сонных людей, на русские полки. Иоаникий вспрянул, сонный человек, выехал в поле во главе полка. А за кустиком, глянь, сидит стар-старичок, грибок-полевичок, пальчик сосет, бородку жует… «Уходи отсюдова, старый старик: скоро будет тут злая сечь». А старичок сидит на земле, говорит: «Кто тебя может избежати, смертный час? Человече божий, бойся бога, стоит смерть у порога, труба и коса… А здесь сколько ни ликовать, да по смерти гроба не миновать». — «Гой ты, — говорит Иоаникий, — старый старик! Сколь горько человеку от правды твоей! Скажи ж мне, кто ты, старый человек?» И отвечает ему стар-старичок, грибок-полевичок: «Мы много по земле ходоки, мы много всем скорбям знатоки»…
На дворе становилось темнее. Ветерок прошел по березам за конюшнями. Квакухи на озерках расквакались во всю свою мочь. Уже и не разобрать стало, что еще рассказывает Аксенья про Иоаникия и старичка-полевичка.
«Чудно! — думал князь Иван, проходя к себе в покой. — Роду-племени своего не упомнит, а повести рассказывать куда как мастеровита. Что за притча такова?»
Утром на другой день увидел князь Иван в окошко проходившего по двору Кузёмку.
— Кузьма! — окликнул его князь Иван. — Гей, Кузёмка! Пришли мне девку ту, Аксенью; знаешь какую.
— Добро, князь Иван Андреевич, — откликнулся со двора Кузёмка, — сейчас.
И Кузёмка пошел в поварню, головой покачивая, размышляя, к чему понадобилась князю Ивану девка-чумичка: может, проведал князь Иван про россказни ее ночные; может, и сам захотел послушать что-нибудь из предивных ее повестей?
Аксенья, как ни была бледна после болезни, а побледнела еще пуще, услыхав, что идти ей сейчас к князю Ивану Андреевичу в хоромы. И Антонидка-стряпейка тоже перепугалась не на шутку, стала обнимать Аксенью и крестить. Но делать было нечего: ни ухорониться было Аксенье, ни сквозь землю провалиться, ни кошкой обернуться, ни птицей вознестись. И, набросив на плечи вычиненный плат свой, поднялась Аксенья в хоромы и столовою палатою вышла в князь-Иванов покой.
Она вошла и стала у дверей, глянув на статного русобородого человека в расстегнутом бешмете, в шитой шелком тюбетейке, в мягких сапогах с медными бляшками по голенищам. А князь Иван подошел к ней близко и увидел на бледном лице алые губы, под сросшимися бровями черные глаза, все лицо ее разглядел, кожу ее, словно эмалью наведенную, всю красоту Аксеньи, не стертую горем, не порушенную бедой, не вытравленную болезнью.
— Кто ты? — спросил князь Иван, не отрывая глаз от девки, которая стояла перед ним, прерывисто дыша, вскидывая ресницы свои вверх и вновь затеняя ими чуть порозовевшие от волнения скулы.
— Аксенья, — ответила девка вздохнув.
— Знаю, что Аксенья, — улыбнулся князь Иван. — А откуда ты, чья ты, какого отца дочерь?
— Не знаю, — молвила чуть слышно Аксенья.
— Вот так! — удивился князь Иван. — А откуда ты на росстани забрела, где до того была?
— Не знаю, — ответила Аксенья еще тише.
— Вчера под ночь что это ты разбаивала на дворе работникам моим?
— А это так, — вспыхнула Аксенья. — Что вспомнилось… Что в голову взбрело…
— Где ж это ты наслушалась повестей таких про Анику-воина и Русскую землю?
— Не знаю, не помню, — опять потухла девка.
