Встреча с неведомым(изд.1969) - Мухина-Петринская Валентина Михайловна (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
— Нет у вас никакого сына! — вне себя закричал я. — Двух отцов не бывает. У меня только один отец, чью фамилию я ношу, кто меня воспитал. Как тебе не совестно, мама!
— Почему мне должно быть совестно? — невыразительно спросила мама. — Николай — мой муж, отец моего сына. Он меня любил все эти ужасные годы, когда я скиталась с Дмитрием по Северу. Подумать только, ради Дмитрия я окончила геологический факультет! А теперь Дмитрий меня ни во что не ставит. Он эту дурнушку Валю Герасимову любит больше меня. Он просто от нее в восторге. Ведьму Ангелину Ефимовну ставит выше меня. Это проклятое плато, отнявшее у моего сына здоровье, отняло у меня любовь мужа. Я ненавижу это плато! Я ненавижу всех на нем. И Дмитрия ненавижу!.. Я совсем одна, меня никто не любит. Я так одинока, а в театре — одна недоброжелательность и зависть. Даже Гамон-Гамана отступился от меня. О, я неудачница! А перед Николаем я так виновата, что больше некуда…
Мама сидела на полу возле чемодана и рыдала так горько, что у меня стеснило сердце. Я сидел на кончике стула, смотрел на нее и молчал.
В комнату вошла бабушка. Ее глаза горели, как у кошки.
— Убедила мальчика? — накинулась она на маму. — Я же по его лицу вижу, что убедила. Я все слышала, что ты ему говорила. Ты неправа, Лиля. К жизни надо относиться серьезнее. Дмитрий, может, не влюблен в тебя больше как юноша, но он предан тебе как жене, считает Колю своим сыном и очень любит его. И тебя любит. Как же можно нанести ему такой удар? Подумай, Лиля!
У мамы задрожали губы.
— Я знаю, он будет уязвлен, — воскликнула она, — несчастен! Он привык ко мне. А я не хочу быть ни для кого привычкой, терпением… Николай же до сих пор любит меня именно как юноша. Это трогательно и прекрасно. Оставьте меня в покое! Не мешайте мне жить!.. Коленька, помоги мне запереть этот чемодан. Очень тугой замок.
Я помог. Потом вызвал для мамы грузовое такси. Из мебели она взяла лишь трюмо, перед которым разучивала роли, и секретер с откидным столиком.
Мы простились тепло. Не мог я на нее долго сердиться. Что-то в ней было детское. Мама-куколка! Может, ей действительно было с папой неуютно? Разные они люди.
Не мне судить своих родителей. Еще неизвестно, как я сам построю свою жизнь. А что жизнь — очень сложная штука, мне уже было ясно.
Я ходил по квартире, в которой родился и вырос, рассматривал все новыми глазами. Квартира у нас трехкомнатная: самая большая — мамина, затем кабинет отца, где я пока обосновался, и угловая, с балконом, — бабушкина. Возле кухни была еще крохотная комнатка, в которой я спал с открытым окном, когда меня начали закалять. Теперь там была столовая.
Лишь теперь я разглядел, как эти комнаты разнятся одна от другой.
Мамина комната была обставлена наисовременно. Мебель синевато-зеленоватых тонов, низкие столики, разборные стеллажи, заставленные керамикой и художественным стеклом, две копии с картин Николая Рериха: «Скалы, покрытые льдом» и «Горное озеро». Эти копии заказывал отец. Эскизы декораций к спектаклям, где она играла. У окна — папоротник в декоративном горшке, на полу — серый ковер. Из книг главным образом пьесы и стихи.
Я немножко переставил мебель, чтобы закрыть голые стены там, где стояли трюмо и секретер, подумав с горьким чувством, что мама сейчас устраивает свое новое гнездо…
Папин кабинет — типичное обиталище ученого. Карты, рукописи, полки, забитые книгами до потолка, огромный старомодный письменный стол, за которым так удобно работать, обложившись книгами, журналами и записными книжками. На длинной мраморной полке редкости вывезенные из путешествий. Одна стена увешана портретами его любимых ученых: Вавилов, Капица, Черский, Ландау и другие, а также космонавтов — Гагарин, Феоктистов, Комаров.
Потом я заходил к бабушке, и меня охватывал дух домовитости, теплоты жилья. Цветущие растения в горшках, фотографии артистов с дарственными надписями, мой увеличенный портрет в пятилетнем возрасте. Мама в роли Барабанщицы, а в шкафу много интереснейших старинных романов — русских и английских. Тахта накрыта клетчатым пледом, перед телевизором большое удобное кресло.
Мои вещи бабушка аккуратно сложила в шкаф, что стоял в коридоре. Я долго рассматривал школьный глобус, готовальню, краски для рисования, сохранившееся школьное расписание, тетради, футбольный мяч, фотографию лохматого битлса — какой я был мальчишка!
Я лег на свою постель в папином кабинете и закрыл глаза — болело в боку и было трудно дышать.
Бабушка возила меня к профессору-терапевту. Я был очень удивлен, узнав, что он ухаживал за бабушкой, когда она училась в гимназии.
Профессор предложил мне лечь в больницу для всестороннего обследования, но я наотрез отказался: я о больнице вспоминать не мог без содрогания. Профессор сказал, что теперь главное — время. Ну, и, конечно, питание, чистый воздух, душевный покой.
— А учиться можно? — спросил я, прощаясь со стариком. Он вышел проводить нас в захламленную переднюю, где пахло нафталином.
— Учиться можно и надо. Но особенно не переутомляйся. Значит, не пожелал кукарекать? Молодец! На этом и держись, Николай. Не кукарекай никому. Не дай бог такое вспоминать на старости лет!
Он проводил нас до лифта. Я подумал с грустью, что этот величественный профессор, кажется, кому-то «кукарекал» в минувшее время и это отравляет ему старость.
Я пока не звонил и не ходил ни к кому — мне нужно было немножко поправиться после всех испытаний. Побыть дома одному с бабушкой. Мы с ней говорили дни и вечера. Я рассказал бабушке о Лизе Абакумовой, о дружбе с Марком. Рассказал даже о Казакове. О его любви к Лизе.
Последнее почему-то потрясло бабушку.
— Значит, ты лежишь здесь больной и бессильный, а Женя в это время добивается благосклонности твоей невесты? Никогда не думала, что он такой негодяй!
— Почему же негодяй? Он даже не знает о нашей любви.
— Отчего же ты ему не сказал?
Я добросовестно подумал: отчего не сказал?
— Наверно, потому, что он считает меня мальчишкой и вряд ли отнесся бы серьезно к моему чувству.
— Если Лиза тебя любит, то ему придется отнестись к этому серьезно.
Мы помолчали, раздумывая.
— Рано ты встретил свою единственную… — сказала бабушка. (Мои слова!) — Не знаю, что из всего этого выйдет. А девушка, кажется, действительно незаурядная. Тебе пора пить лекарство.
И бабушка шла за таблетками, каплями или готовила мне очередной завтрак и огорчалась, что у меня совсем кет аппетита.
Я обнаружил массу интересных книг. И научных (у папы), и романов (у бабушки), и пьес (у мамы).
Когда мы уставали разговаривать, то я читал лежа, поудобнее пристроив свет, а бабушка усаживалась с книгой в кресле. Она не любила читать лежа. Если было что-нибудь интересное по телевидению, то смотрели телевизор. Иногда мы притаскивали из маминой комнаты магнитофон и слушали голоса птиц. Однажды бабушка сказала:
— Ты прирожденный домосед. Еще в детстве для тебя самым большим удовольствием было остаться дома с интересной книгой.
Насчет домоседства она была права. Где бы я ни был, куда бы ни забрался, самыми счастливыми для меня будут часы, проведенные над любимыми книгами или в беседе с близкими друзьями. Но это редкие часы раздумья и радости. Жизнь же состоит из действия. Весь вопрос в том, чтобы выбрать правильное действие и не ошибиться. Не ошибиться — значит действовать по призванию.
— Совсем ты стал взрослым. Мужчина! — сказала бабушка с гордостью и печалью. — А ты уверен, что выбрал правильное действие?
— Представь, совсем не уверен. У меня какое-то смутное чувство, что я вот-вот найду… Что я близок к какому-то жизненно важному для меня открытию. Но, может, это ложное ощущение? Может, оно будет меня преследовать всю жизнь? Есть счастливые люди, у которых призвание проявляется еще в детстве. Мне нравится научная работа, но мне как-то все равно — буду ли я лаборантом или доктором наук.
