Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович (мир бесплатных книг txt) 📗
— Что такое братство Черноголовых? — спросила Оля Киру Викторовну. — В соборе была отдельная скамья для них.
— Не имеет значения.
— В Риге и дома сохранились братства Черноголовых, — сказал шофер. — Всего-навсего — союз купцов. Холостяков, кажется. — Шофер улыбнулся. Он был веселым, разговорчивым человеком. Его не раздражала даже теснота улиц.
В соборе Киру Викторовну и Олю встретила все та же фрау Ага. Из разговора фрау Аги и Киры Викторовны Оля поняла, что Кира Викторовна успела позвонить по телефону из гостиницы не только в таксопарк, но и фрау Аге.
— Мы пройдем к органу, — сказала Кира Викторовна.
— Лудзу, лудзу, — заговорила фрау Ага по-латышски. — Пожалуйста.
Отстегнула черную ленту. Оля пошла первой, за ней Кира Викторовна.
Фрау Ага вдруг окликнула их, спросила, можно ли пропустить группу туристов в собор, люди приехали издалека.
— Пустите, — ответила Кира Викторовна.
— Палдиес, — поблагодарила фрау Ага.
Оля вышла на балкон к органу. Интересно, какой стороной повернут к городу флюгер-петух: золотой или темной? Золотой — значит, попутный ветер и в город приплывут корабли, темной — ветер не попутный и корабли не приплывут. Так было в древности. Об этом тоже рассказал шофер такси.
Кафедра органа была открыта, и от нее пахло старым деревом. Или это запах всего собора? Оля старалась теперь не обращать на это внимания. И как там флюгер повернут — давно не имеет значения.
Внизу в зале послышались негромкие голоса: пришли туристы. Фрау Ага что-то им объясняла из истории собора, может быть о рыцарях-крестоносцах.
Оля села за орган. Включила вентиляторы, которые наполнили орган потоками воздуха. Кира Викторовна поставила ноты.
— Ты увидишь то, что будешь играть.
— Вчера я не смогла.
— Забудь, что было вчера. Я тебе уже сказала об этом.
Там, где была Кира Викторовна, создавался микроклимат школы с его самыми светлыми надеждами во всем. Оле сейчас необходимо было детство, потому что в детстве она впервые победила себя, свою слабость в чувствах.
В храме прежде всего надо бросить вызов крестоносцам: подкатать рукава у платья и начать так, как будто бы ты поднимаешь меч. Оля держала в руках настоящий меч совсем недавно. Сила для борьбы. Сила против силы.
— Можно, я одна, — сказала Оля.
— Я была уверена, что ты об этом попросишь.
— Спасибо вам, Кира Викторовна.
Кира Викторовна кивнула и пошла вниз по лестнице.
Оля медленно коснулась рукоятки меча, а потом решительно и быстро всеми своими силами подняла меч над головой.
В это утро в Лондоне Оля долго слушала, как в трубу уходит вода, пахнущая свежей рекой, и труба издает протяжный звук. Как тогда в Риге во время концерта. Уже вечером на публике. В перерыве мастер трубу отключил, чтобы потом исправить. На концерте присутствовал главный органист Латвии. Его попросила об этом Кира Викторовна, перед тем как улететь в Москву. Главный органист, когда Оля закончила свое выступление, долго смотрел на нее, будто бы пытался что-то понять для себя. Может быть, он видел меч, который она положила на землю, и меч еще лежал у ее ног. Оля и сама понимала, что битву выиграла.
Сейчас Оля вытерлась насухо полотенцем. Особенно долго терла руки, чтобы разогрелись. Руки — ее постоянная забота: они у нее мерзнут даже летом.
Оля спустилась завтракать. В ресторане уже было много народа. Оля нашла свободный столик. Бекон, яички, булочка, повидло, чай с молоком. Все, как всегда.
До репетиции оставалось еще время, и Оля вновь поднялась к себе в комнату. Постояла, как Андрей, у окна. Потом осторожно прилегла на кровать. Сегодня она выступает. «Не ослабевайте!» — сказал старец Альберт своему ученику юному Баху. Оля будет состязаться с Бахом как с органистом. Бах любил состязаться.
— Святая Цецилия, — зашептала Оля, — помоги не ослабнуть…
Глава четырнадцатая
Дом стоял на отвесной скале, а снизу наступали морские волны. Дом известен по многочисленным открыткам и документальным фильмам о Крыме — Ласточкино гнездо. Построил его в начале века для своей прихоти некий выдумщик. Дом — как бы завершение скалы. Теперь здесь кафе. На втором этаже, в маленькой круглой комнате стоит круглый стол. Есть дверь на балкон. Балкон висит над морем, над небольшой пристанью мыса Ай-Тадор, куда причаливают рейсовые катера из Ялты.
Санди и Ладя сидят за круглым столом в круглой комнате. Перед ними две узеньких рюмочки с вином. Санди смотрит в море. Синева моря отражается на стенах, на стеклянном плафоне, на столе, на узеньких рюмочках.
Санди и Ладя приехали в Ялту в свадебное путешествие. В цирковом училище на доске объявлений появился приказ: «Мержанову Александру Владимировну, студентку четвертого курса отделения клоунады, речевых и музыкально-эксцентрических жанров цирка и эстрады, считать Брагиной во изменение фамилии. Основание — свидетельство о браке, выданное загсом Дзержинского района города Москвы».
Мелкими глотками Санди пьет вино, иногда поднимает рюмочку и смотрит на свет, как проникает в вино солнце и горит внутри рюмочки желтым светом. Санди пьет вино, все равно что откусывает по кусочку конфету. Слушает забавную граммофонную музыку (внизу, на первом этаже, стоит настоящий граммофон), слушает смех ребят, которые заводят граммофон и, очевидно, танцуют под него. Ей нравятся катера, которые причаливают к пристани с серьезностью настоящих кораблей, бросают канаты, включают задний ход, из окна рубки выглядывает капитан в великолепной фуражке. Когда корабль включает мощные обороты винта и дает задний ход, в воде вскипает пенистое облако.
Санди вынула из вазочки салфетку и начала сворачивать из нее стрелку, какие сворачивают школьники из тетрадных листов.
— Никогда человек не может быть счастлив один, — сказала Санди.
— Тогда я буду счастлив всегда.
— Японцам нравится наблюдать за луной. Называется — искусство смотреть на луну. Мы сейчас смотрим на море и на солнце.
— И друг на друга. Японцы смотрят друг на друга?
— Я эгоистка, правда?
— Ничуть.
— Скажи, что я эгоистка и что я мешаю тебе.
— Не скажу. Хочешь, сочиню о тебе песню?
— Не хочу.
— Почему?
— Обманешь.
— Кого я обманул?
— Арчибальда. Обещал ему, что он поедет с нами. ЖЭК обманул, сказал, что брат работает в столе находок. Позорный стыд и выпад против археологии.
— Но брат вернулся из экспедиции и восстановил истину.
— Я тоже хочу восстановить истину — я эгоистка?
— Ты упрямый японец.
Ладя смотрел на Санди, на ее лицо, на ее потемневшие на солнце плечи в широком вырезе платья, на ее тонкие сильные руки, гибкую фигуру. Ладя и Санди хотели побыть в неподвижности, в остановившемся времени, в остановившихся словах, смешных и даже нелепых. Поверить в собственность друг над другом.
Они допили вино. Санди прошла на балкон и пустила бумажную стрелку. Стрелка полетела над морем, будто перо, оброненное чайкой.
Потом они вышли из кафе. Ладя обнял Санди, и она положила голову ему на плечо. Они медленно шли по тропинке. Он видел уголок ее глаза, сквозь прогретые солнцем волосы. Он видел ее губы. Она зажала ими прядь волос, чтобы не трепал ветер. Он чувствовал под рукой, которой он ее обнял, юную силу, равную ему.
Он знал, что и Санди это чувствует, именно так, именно сейчас. Не потому, что идут рядом, что ее голова у него на плече, и не потому, что он обнял ее, а это было и когда они сидели в кафе над обрывом, и когда шли сюда из Ялты, и когда ехали сюда из Москвы, и когда они были еще в Москве, и когда они вообще не видели и не знали еще друг о друге, но были уверены, что они есть, существуют и будет назначен день и час их встречи. Будет определена их дальнейшая жизнь. А может быть, ничего не будет определено, а будет все отыскиваться каждый день и каждый час, потому что не хочется ничего заимствовать из опыта других, кто пытается им что-то объяснить, от чего-то предостеречь, в чем-то образумить. Неразумность во всем — этого хочется. Даже в том, что они умчались в Крым на пять дней, устроили свадебное путешествие, было что-то неразумное. Им хотелось побыть в новом для них качестве в тех местах, где они уже были вдвоем и где они решили, что будут вдвоем и даже оставили в небольшой щели в скале две плоские гальки. Теперь камни лежат у них в комнате на столе.
